И не дожидаясь ответа, встал за Эркином. Колька усмехнулся и не стал спорить.

– Ну, – Миняй серьёзно, истово перекрестился, – с Богом, – и широко, с большим захватом повёл косой.

Дав ему сделать два шага, чтобы ненароком не задеть острием, пошёл Эркин. За ним – Андрей. И последним Колька.

Мокрая от росы трава с шорохом ложилась под косы. Поднимавшееся солнце всё ощутимее обливало жаром шеи и спины.

Эркин мерно, не тратя лишних усилий, водит косой, мог бы и быстрее, но он подстраивается под Миняя, сзади и левее такой же мерный свистящий шорох косы Андрея, чуть дальше – Колькин. Трава высокая, хорошо ложится, суховата, может, там была сочнее и мягче, но и эта, пока в росе, не трудна. Ничего нет лучше работы без окрика за спиной…

…Зибо идёт впереди, машет косой, он – следом, подражая его движениям. Грегори поставил их вдвоём, отдельно, остальные рабы дальше по лугу, он слышит, как там орут Полди и Эдвин, а они под глазом у Грегори, головы не повернёшь. В питомнике газоны чистили и ровняли ножницами, были ещё машинки такие, толкаешь её перед собой, она стрекочет, а сбоку трава мелкая сыплется, а здесь… нет, ничего, приспособиться можно. Тело обдувает ветер – Грегори велел раздеться, чтобы не рвали попусту хозяйскую одежду.

– А ну, веселей, навозники! – щёлкает возле уха плеть.

Зибо втягивает голову в плечи, горбит лопатки. Спина у Зибо костлявая, обтянутая неровной от старых шрамов кожей, шрамы светлее, и Зибо не чёрный, а… рябой. Он идёт, сдерживая шаг, хотя уже приспособился и чувствует, что мог бы идти быстрее.

– Чище коси! – щелчок плети обжигает шею.

Кожа не лопнула, но больно. Он молча возвращается, чтобы снять пропущенный пучок травы, и становится на прежнее место. И снова мерное движение рук, колыхание спины Зибо впереди и надзирательский голос сзади. И солнце, и струйки пота, от которых щиплет намятую в пузырчатке спину…

…Не меняя шага, Эркин оглянулся, проверяя, как там Андрей. Андрей улыбнулся ему и залихватски подмигнул.

– Всё путём, братик, не отстану.

– Хорошо идём, – откликнулся Колька.

– Чище косите, мужики, – осаживает его Миняй. – Перекашивать некогда.

– Такую-то махину за день не смахнёшь.

– Сделаем, – возражает Эркин.

– Сохнет, стерва зелёная.

– А ты её не кори, она тебя же зимой кормить будет.

– Миняй, ты чего о ней, как о живой?

– Землю не чуете, так заткнитесь.

– Ух, ты-и! Гнездо! Эркин, смотри!

– Да что вы, как малые?!

Но и сам Миняй, оставив косу, подошёл к Андрею, посмотреть гнездо – пучок травинок с крохотными, зеленоватыми в тёмных крапинках снаружи и ослепительно-белыми изнутри скорлупками.

– Смотри, – Эркин нагнулся и выпрямился с гнездом в ладонях. – Там, ну, на выпасе, мы такое же видели, помнишь?

– Крап, вроде, другой был, – кивнул, возражая, Андрей.

– Перепелиное это, – объяснил Миняй. – Давай, мужики, трава сохнет.

Эркин бережно опустил в ямку гнездо и пошёл к своей косе…

…Тогда Грегори не давал им ни по сторонам, ни под ноги посмотреть, он только слышал шорох и писк, с которым кто-то удирал от них. А когда увидел… что-то жёлто-серое пушистым комочком выкатилось из-под ног Зибо, и он даже не сразу понял, что это такое, а Грегори мгновенно щёлкнул по пушистику плетью и наступил на него…

…Эркин тряхнул головой, отбрасывая со лба намокшую от пота прядь. Ладно, сволочь надзирательская – она во всём и всегда сволочью была и будет, и лучше по птенцу, чем по тебе. Солнце высоко, а пить нельзя, сердце сорвёшь, трава сухая уже, и звук не тот стал.

– Андрей, у тебя брусок далеко?

– Держи.

Эркин поймал на лету ловко брошенный брусок и поправил косу. Оглянувшийся на него Миняй, удовлетворённо кивнул.

– Умеешь.

Эркин улыбнулся и перебросил ему брусок.

– И ты сделай, – и объяснил: – Звук не тот.

– Ишь ты, – покрутил головой Миняй. – Это ты здорово…

И снова мерные монотонные движения. Луг ровный, без кочек, трава суховата, ну да, верх же, но всё равно хорошая.

Так, то молча, то перекликаясь и балагуря, они дошли до вешек – белых, равномерно воткнутых в землю палок. Луг шёл дальше к реке, но Колькина земля до вешек.

– А там трава получше, – хмыкнул Миняй, поправляя косу.

– Знаю, – вздохнул Колька. – Да нижние луга не по моим деньгам.

– Заливная земля дорога, – кивнул Миняй. – Ну, становись и пошли. До полудня что смахнём, то перевернём и заполудноваем.

Первого места он Эркину так и не уступил. Но тот и не претендовал на него. Работает Миняй споро, он за ним успевает, а Миняй и старше, и знает это дело, так чего ж…

До полудня, уже всё чаще поправляя, подтачивая косы, они осилили половину луга и пошли за граблями, перевернуть подсохшие валки.

– Ничо, – Миняй разворачивает, рассыпает валок. – Ничо, Колька, трава сухая – сено звонкое.

– Ага, – выдыхает Колька.

Трава не тяжела, они ж такие мешки да контейнеры ворочают, а сноровка совсем другая, без сноровки пушинку подцепить – так потом умоешься.

– Всё, мужики, – Миняй рукавом рубахи вытер лицо. – Айда полудновать. В полдень косить, только косу тупить.

Устало волоча ноги, добрели до кустов, где булькал на костре котелок, свалили грабли с косами и сами повалились на землю.

– Уф-ф! – Андрей потряс головой. – Поспело уже?

– Успеешь, – Эркин, щурясь от пара, заглянул в котелок и стал поправлять огонь.

– Кулеш на вечер, – согласился Миняй. – Сейчас охолонем чуть и тюрю заведём. Мороз, ты квас куда поставил?

– Под курткой, – Эркин встал и потянулся, сцепив руки на затылке. – Андрей, айда, умоемся.

Андрей со вздохом перевернулся на живот, отжался на кулаках и встал.

– Не шевелится только мёртвый. Айда. Кольк, берём Миняя и пошли.

– Я т-те возьму, – рыкнул Миняй, но к ручью пошёл.

И, хоть ворчал, что мужики уже, а как мальцы, дети малые, но и поплескался и повозился со всеми. Особо не выкупаешься: воды по колено, и как лёг – так запрудил, но даже просто смыть пот и охладить лицо – уже хорошо. Мокрые, на ходу обсыхая под палящим солнцем, они поднялись к кустам и сели полудновать.

– А ты чего это тюрей назвал? – Андрей облизал ложку. – Это же окрошка.

– Хрен, как ни назови, малиной не станет, – заржал Колька. – Лопай, что дают, и не спрашивай.

Миняй хмыкнул.

– Оно-то так и не так. Тюря, если по-взаправдашнему, так это хлеб с водой и луком, да посолить ещё, а окрошка, она на квасе, да с овощами, но на покосе тюря положена.

– Тюря так тюря, – покладисто согласился Андрей, подливая себе квасу. – Ох и хорош квасок, никогда такого не пил.

– С устали да голоду, всё сладко, – усмехнулся Миняй.

Солнце прямо над головой, ветер стих, душно пахнет вянущей травой, а это что?

– Перепёлка детей скликает, – Миняй заметил, что Эркин прислушивается к птичьему посвистыванию из травы. – Неужто не слыхал?

– Слыхал, – улыбнулся Эркин, – но не знал.

– Чудно, – Миняй удивлённо покачал головой, – Ты ж… – и оборвал, не закончив фразу.

Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да, он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.

Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь, а остальное… уж как получится. Совсем издали протяжное, слов не разобрать, пение. Миняй кряхтит, зевает и крестит рот, мерно дышит мгновенно заснувший Колька, ну да, он-то крутится побольше их, и работа, и хозяйство – всё на нём. И Андрей засопел. Эркин вытянулся, привычно закинув руки за голову, закрыл глаза. Рубашку он, как и остальные, просто подстелил себе под спину, чтоб не наколоться случаем…

…Солнце над самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.