Во французском Кабинете министров не удавалось достичь единства по данному вопросу. 27 марта Эррио сообщил временному поверенному Розенбергу, что кабинет «лучше расположен к нам», чем правительство Даладье. Произошел обмен военно-воздушными и морскими миссиями, и теперь министры полагают, что «удовлетворительно продвигаются общие переговоры». Розенберг ответил, что это не так. Леже видит проблему в Японии, а Барту недостаточно активен. Эррио ответил на это, что поговорит с Думергом[453]. Как могут успешно продвигаться переговоры в целом, если МИД Франции противится договору о взаимопомощи? В следующие два дня состоялись заседания Кабинета министров, и в своих заметках Эррио подтвердил, что Барту не интересует взаимопомощь, или по крайней мере он о ней ничего не говорит[454]. 28 марта Барту рано ушел с заседания, чтобы встретиться с Розенбергом. Как писал временный поверенный, Барту явно получил инструкции от Эррио и стал расспрашивать о темпе переговоров, успешно ли они проходят. Розенберг ответил отрицательно. Тогда Барту пожаловался на то, что он завален вопросами, которые, конечно, не так важны, как переговоры с СССР, но тем не менее тоже требуют срочных решений, и даже показал свое расписание. Он обещал изучить документы во время пасхальных каникул и затем снова встретиться с Розенбергом. Временный поверенный писал: «Просил оказать ему “кредит” [доверия. — Ред.] на небольшой срок, заверяя, что стоит за развитие дружбы и тому подобное»[455]. Казалось, Барту говорил искренне, и Розенберг не мог ему отказать.
Через три дня у Розенберга состоялся разговор с Эррио, который продлился более трех часов. По словам временного поверенного, Эррио настаивал, что нынешнее правительство больше расположено к СССР, чем предыдущее, и что Думерг, министр авиации Виктор Денен и военный министр маршал Петен выступают за сближение. Даже Тардьё не высказывается открыто против[456]. Однако на заседании кабинета 10 апреля все равно возникли проблемы. Думерг и Барту то ли колебались, то ли вообще были готовы отложить принятие решения. «Очевидно, существует скрытое сопротивление», — писал Эррио. Тардьё «симпатизировал» Японии. Министр труда, социалист Адриен Марке был настроен откровенно враждебно. По словам Эррио, на него влияли проблемы внутренней политики и сильный «антимарксизм». Он отрицал «внешнюю» (то есть наступательную) ценность Красной армии[457]. Ненавидящие Советский Союз всегда себя так вели (а самые ярые из них были среди социалистов). Они постоянно находили предлог для отказа от сотрудничества с СССР. Однако единственное, с чем стоило считаться, это с французской национальной безопасностью.
17 апреля состоялось еще одно заседание Кабинета министров в Париже. Французский МИД подготовил документ, который примечателен тем, что в нем не упоминается инициатива Поль-Бонкура по соглашению о взаимопомощи. Когда его читаешь, создается впечатление, что позиция изменилась и теперь оно не направлено против Японии[458]. Барту позвонил Розенбергу и сообщил, что правительство ему разрешило «продолжать с нами переговоры». Розенберг попросил пояснить, что он имеет в виду. «Означает ли это, что правительство Думерга решило продолжать переговоры на базе сделанного нам Бонкуром предложения?» Барту ответил утвердительно. По его словам, он не хотел обсуждать данный вопрос, пока не получит информацию о том, как продвигается обсуждение разоружения в Женеве и какую позицию занимают союзники Франции в отношении СССР. Барту попросил обсудить детали с Леже, а потом снова встретиться с ним. Ну конечно же, с Леже — главой аппарата МИД! «Буду просить свидания с ним», — телеграфировал Розенберг в Москву[459].
Встреча состоялась 24 апреля. Розенберг сделал подробную запись разговора, которая наверняка встревожила Литвинова. Леже настаивал, что переговоры должны оставаться строго конфиденциальными. Розенберг ответил, что есть те, кто уже в курсе: в частности, чехословацкие и румынские дипломаты, которым французы сами все рассказали. А посол Чехословакии в Париже уже пообщался с прессой. Леже признал, что общие условия переговоров известны «более широкому кругу лиц», так как их обсуждают в Совете министров. В МИД все подробности знают только он сам и Баржетон. Что касается Барту, он вряд ли допустил утечку, «так как он, — как Леже снисходительно добавил, — всего вопроса не усвоил». Ему нужно подготовить «коротенькую шпаргалку» для заседания министров. Это имел в виду Альфан, когда говорил про аппарат и Леже. Генеральному секретарю нельзя доверять. Взаимопомощь была важной частью этого разговора. Леже изображал сомнения в том, что Поль-Бонкур начал обсуждение взаимопомощи. Он также с неохотой обсуждал детали, поскольку утверждал, что не получил четких инструкций от правительства, хотя раньше делал вид, что они ему не нужны. В конце разговора Леже уверил Розенберга в своей полной лояльности и в том, что, чтобы не произвести «превратное впечатление» в Москве, надо встретиться прежде, чем Барту вернется в Париж из путешествия по Восточной Европе[460].
Из-за странных комментариев Леже Розенберг решил на следующий день написать Литвинову и сообщить ему, что он не до конца уверен в позиции французов. Леже «дал мне понять, что нет еще ясности в отношении объема переговоров и что правительство тем самым-де, мол, не суживает инициативу МИД». Розенберг скептически отреагировал на это утверждение. Он процитировал то, что ранее сказал ему Барту относительно приема делегации из Кабинета министров для продолжения переговоров[461]. Явно где-то закралась ошибка.
28 апреля Литвинов, прочитав депешу Розенберга, отправил телеграмму. «В разговоре с Барту Вы должны даже в случае ликвидации бонкуровских предложений в результате позиции Польши заверять его в неизменности нашего стремления к сближению и сотрудничеству с Францией в деле укрепления мира»[462]. Непонятно, получил ли Розенберг эту телеграмму до следующей встречи с Леже в тот же самый день.
Все получилось, как и предполагал Литвинов. Леже нанес визит Розенбергу, и у них состоялся еще один разговор. Леже предложил заключить Восточный пакт, куда вошли бы Германия, Чехословакия, Польша и Прибалтика, но не вошли бы Франция и Бельгия. Но Поль-Бонкур и советская сторона хотели совсем другого. Все подписавшиеся стороны должны были согласиться на отказ от силы и взять на себя обязательства оказывать поддержку соседям в случае агрессии третьих стран. Этот пакт стал бы «промежуточным» вариантом для «франко-советской конвенции» в соответствии со следующими строчками: «Учитывая значение для сохранения мира регионального пакта (Восточного), а также Локарнский пакт, СССР и Франция обещают оказывать друг другу помощь в случае, если они подверглись бы нападению вследствие нарушения вышеозначенных соглашений любым из участников таковых». Леже добавил, что эту формулировку можно изменить в соответствии с Локарнскими договорами и сделать ее объектом только Германию. «Он заявил, что его руководящей мыслью было найти наиболее эффективную формулу для сотрудничества СССР и Франции против Германии».
Розенберг отреагировал на это без энтузиазма. Предложения Леже кардинально отличались от предложений Поль-Бонкура. Но Розенберг отказался далее их комментировать, так как у него не было указаний из Москвы. Он попросил кое-что для него прояснить, чтобы составить отчет в НКИД. Почему Франция не хочет присоединиться к Восточному пакту? Почему обязательства со стороны Франции не включают Прибалтику, которая может «послужить воротами для нападения на нас»? Леже дал поверхностные объяснения, а его формулировка взаимопомощи показалась Розенбергу слишком размытой. Кроме того, в ней отсутствовали советские предложения. Тем не менее Леже проявил некоторую гибкость. Розенберг предложил Литвинову продолжить обсуждение с ним и Барту до достижения окончательных договоренностей. Ему нужно было получить одобрение его позиции Москвой. На самом деле если почитать французский меморандум, который не дали Розенбергу, он еще менее оптимистичен, чем советский отчет. Франция хотела максимально ограничить свои обязательства, как будто договор о взаимопомощи был нужен не ей, а СССР[463].
