Для Литвинова безопасность этого региона была важным вопросом. «События последнего времени, — писал он Сталину, — требуют энергичной активизации нашей политики в Прибалтийских государствах. Их большое значение как возможного плацдарма будущей войны против СССР еще более выросло для нас после прихода Гитлера к власти в Германии». Польша и Великобритания также активно работали в этой области. Советскому правительству нужно оказывать больше влияния на Прибалтику, не только политического, но и экономического, чтобы происходило «развитие дружественных отношений». Он дал несколько рекомендаций, одобренных Политбюро[430]. В следующем письме Литвинов предупредил Сталина, что Прибалтика не очень хорошо отреагировала на предложение обеспечить ей безопасность. НКИД сообщил о нем правительствам, но Финляндия ответила, что она не чувствует угрозы, и поэтому никакие гарантии ей не нужны. «Как мы ожидали, финны немедленно предали гласности наш демарш с целью срыва его»[431].
Бек отнесся к идее Литвинова так же, как финны, хотя обсуждение длилось долгое время. В итоге разговор зашел о другом, но для наркома было очевидно, что, несмотря на внешние признаки, советско-польское сближение обречено. В конце отчета Литвинов сделал несколько выводов. Во-первых, исчезло сотрудничество с Польшей для борьбы с Германией в ближайшем будущем. На самом деле казалось, что дела обстоят еще хуже. «Бек не только своим категорическим заявлением закрыл дорогу к такому сотрудничеству в настоящее время, но даже не делал никаких оговорок о возможности возвращения к этим темам позднее. Приходится заключить, что Польша считает себя на ближайшее время обеспеченной со стороны Германии». Литвинов полагал, что вряд ли с нацистами заключены какие-то секретные соглашения, но нельзя исключать вероятность их появления в случае, если СССР столкнется с Японией. Также пришел конец любым советско-польским гарантиям независимости Прибалтики. Возможно, Польша скрывает свой поворот в сторону Германии, изображая сближение с СССР. Советскому правительству нужно воспользоваться ситуацией и поддерживать хотя бы культурные связи, считал Литвинов, чтобы предотвратить наихудший сценарий[432].
Казавшемуся когда-то (хотя и недолго) перспективным сближению с Польшей пришел конец. Как сказал Бек Литвинову, его интересовала краткосрочная выгода, и он не считал Германию опасной. Нарком пытался предупредить польского министра, что тот совершает страшную ошибку, что Гитлер маскирует подготовку к войне и территориальную экспансию ласковыми словами о мире. Войны все равно не миновать, и, если Гитлер решит, что пришло время атаковать, Беку не стоит думать, что договор о ненападении убережет Польшу. Анализ Литвинова был настолько точен, что в 1965 году его отчет был рассекречен и в дальнейшие годы опубликован. И вы поймете почему.
Альфан тоже сообщил в Париж о надвигающейся опасности. «У Польши изменилось отношение как к Франции, так и к СССР». По словам Альфана, Бек даже хвастался своими достижениями. По слухам, он заявлял следующее: «Мы не боимся нападения со стороны Германии». С точки зрения Альфана, как и с точки зрения Литвинова, Бек серьезно заблуждался. «Нет никаких сомнений, что Польша ошибается. Ее предыдущие разделения — это как раз результат подобных заблуждений, игр и маневрирования между соперниками»[433]. Посол ссылался на разделы Польши в XVIII веке, который привел к ее исчезновению в 1795 году. Интересно, вспоминал ли Бек этот разговор с Литвиновым чуть более чем через пять лет, 4 сентября 1939 года, когда бежал из Варшавы после того, как вермахт взял ее в окружение. Сейчас он был абсолютно уверен, что прав, а Литвинов ошибается.
Стомоняков кратко изложил мнение СССР о визите Бека посольству в Варшаве. «Основное значение его приезда в Мск [Москву] заключается в том, что он внес большую ясность в наши отношения с Польшей. Беседы тов[арища] Литвинова с Беком выявили, что Польша, идя на сближение с нами, стремится прежде всего сохранить за собой свободу рук, и что ни на какое сотрудничество с нами против Германии она на данном этапе не желает идти». Таким образом, ничего не осталось от существовавших ранее идей о взаимодействии Польши с СССР для борьбы с Германией. Казалось бы, Стомоняков уже все изложил прямолинейнее некуда, однако он добавил, что советское правительство будет продолжать стремиться к многостороннему сотрудничеству с Польшей. «Мы отнюдь не заинтересованы в том, чтобы показывать во вне какое бы то ни было разочарование результатами приезда Бека и вообще состоянием наших отношений с Польшей после заключения ею договора с Германией. Мы рассчитываем, что сотрудничество с СССР, нацеленное против Германии, будет более популярно среди поляков, чем сотрудничество с Германией, нацеленное против СССР». В то же время «выяснение позиции Польши в отношении СССР подчеркивает необходимость максимальной бдительности с нашей стороны во всем, что касается польско-германских отношений»[434]. Такова была советская политика, переживавшая свои взлеты и падения, пока Сталин не решил поменяться ролями с Польшей и не заключил в августе 1939 года свой собственный пакт с гитлеровской Германией. Они могли бы сыграть в игру Бека, но результат в итоге был не лучше, чем у него.
Однако мы забегаем вперед. Пока что Литвинов все еще стремился к сближению с Польшей, несмотря на ее сопротивление. Стомоняков продолжил разговор с Лукасевичем и попросил пояснить недавнее публичное проявление враждебности по отношению к СССР, в особенности две речи влиятельного консервативного политика Януша Радзивилла. «По Радзивиллу выходит так, что сближение с Германией является более естественным и нормальным, чем сближение с СССР, которое он, по-видимому, считает временным и конъюнктурным. В то время, как он ожидает дальнейшего развития отношений с Германией, он как будто находит, что сближение с СССР уже зашло слишком далеко и что его нужно не развивать, а тормозить». Все не так плохо, заметил Лукасевич, стараясь сгладить острые углы. Но это было сложно сделать в беседе с советскими дипломатами. Разговор зашел об «австрийском вопросе». Лукасевич прямо сказал, что считает аншлюс неизбежным. «Польша не настолько заинтересована в австрийском вопросе и не настолько сильна, чтобы помешать аншлюсу». Это было необычное высказывание польского дипломата. Обычно поляки остро реагировали, если кто-то пытался оспорить их статус великой европейской державы. Вряд ли это обрадовало Литвинова.
Разговор на этом не закончился, поскольку началось обсуждение культурного обмена. Говорили об организации в Варшаве спектаклей советского Театра имени Вахтангова. У Стомонякова были сомнения относительно уместности этой идеи, так как в репертуар труппы входили и революционные пьесы. Это могло не понравиться польским националистам и российским эмигрантам. С точки зрения Лукасевича, все должно было пройти хорошо, если убрать из репертуара одну-единственную пьесу. Далее последовало обсуждение конкретных спектаклей. Стомоняков поинтересовался, как поступить с пьесой, посвященной французской интервенции на Украине и в Крыму. Состоялся следующий разговор.
Стомоняков: «Ну а то, что в пьесе показаны в очень неблагоприятном свете французские военные?»
Лукасевич (с удивлением): «Ну так что же из этого?»
Стомоняков: «Ну, вы союзники. Может быть, это [пьеса] вызовет недовольство? Может быть, кто-нибудь обидится?»
Лукасевич (сильно оживившись, сначала как бы запнулся, потом выпалил с большим чувством): «Ну, этим [спектаклем] вы в Варшаве доставите только удовольствие»[435].
Читатели оценят иронию в этих словах. Полякам надоели высокомерные французы, а СССР, пострадавший от Франции, теперь собирался укрепить с ней отношения. Неужели это был тот редкий случай, когда СССР и Польша могли посочувствовать друг другу?
