Британское посольство в Москве быстро узнало об арестах. Уильям Стрэнг, занимавший тогда должность первого секретаря посольства, сразу же отправил телефонный запрос в НКИД. Это было воскресенье, выходной день, поэтому на месте присутствовало лишь несколько человек. Стрэнг получил домашний телефон Льва Борисовича Гельфанда, помощника заведующего Западным отделом, и дозвонился до него примерно в полдень. Гельфанд выслушал рассказ об арестах. Стрэнг пытался понять, за что арестовали сотрудников «Метро-Виккерс», где их держат, и когда посольство может отправить к ним своего человека. Гельфанд ничего не знал об арестах — услышал о них впервые от первого секретаря. В воскресенье он ничего не мог сделать, но обещал утром сразу же навести справки. Стрэнг тем не менее настаивал на личной встрече. Гельфанд был недоволен, но согласился — он не хотел тратить на это свой выходной. На этой встрече во второй половине дня Стрэнг намекнул «в частном порядке», что «посольство сегодня вынуждено было телеграфировать в Лондон о случившемся, где, бесспорно, это сообщение произведет “очень тягостное впечатление”»[174].
Тут должен был разверзнуться ад. На следующий день Стрэнг снова позвонил Гельфанду, и тот ответил, что по-прежнему не получил никакой информации. При разговоре присутствовал посол сэр Эсмонд Овий, и он велел первому секретарю немедленно запросить встречу с Литвиновым. Нарком ответил, что он занят весь день, но Овий настаивал, и Литвинов направил на встречу с ним Крестинского. Когда посол прибыл, Крестинский написал у себя в дневнике: «Я сказал ему, что после доклада мне сегодня утром Гельфандом о вчерашнем визите Стрэнга я немедленно обратился с запросом к следственным властям, но ответа еще не получил и поэтому ничего по существу дела сообщить ему пока не могу». Не такой ответ хотел получить Овий. Как записал Крестинский, «видимо сильно волнуясь» Овий старался сдерживать эмоции. Замнаркому нечего было добавить, пока он не получит информацию от ОГПУ. Крестинский оказался в гуще событий во время «Шахтинского дела» в 1928 году и вступал в спор со Сталиным [175]. Думал ли он об этом, когда записывал разговор? Овий повторил, что Великобритания, скорее всего, плохо отреагирует на арест инженеров «Метро-Виккерс». Как и Стрэнг, посол спросил, какие арестованным предъявляют обвинения и где их держат. Как сказал Овий, в интересах англо-советских отношений он надеется, что аресты произошли из-за «недопонимания» и арестованных скоро освободят. Крестинский писал, что Овий, конечно, перебарщивал, но, скорее всего, он действовал в соответствии с инструкциями, полученными из Лондона[176].
Эти инструкции Овий получил от постоянного заместителя министра иностранных дел сэра Роберта Ванситтарта. Он отправил первую телеграмму в Москву 13 марта, в которой согласился с оценкой арестов, данной Овием. Посол сказал, что это «безрассудный поступок, который произвел крайне плохое впечатление» в Лондоне. Голословные обвинения не «вызывают никакого доверия», и в итоге будет сделан вывод, что «уважаемые британские граждане» не могут работать в СССР без риска. Тогда нет смысла обсуждать новое торговое соглашение[177]. МИД поддержал мнение Овия: советские обвинения, выдвинутые против британских граждан, не имеют под собой никаких оснований, хотя никто в Лондоне или в британском посольстве в Москве не знал до сих пор, в чем их обвиняют.
Вечером 13 марта НКИД получил информацию об арестах. Гельфанд позвонил Стрэнгу и попросил его прийти в НКИД в 00:30. Когда они встретились, Гельфанд зачитал ему подготовленное заявление на тему арестованных. Двух британских и трех советских граждан отпустили. Остальные британцы находились в Москве и сейчас пытались договориться о допуске к ним консула. Стрэнг сделал пометки и попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить послу. То, что произошло дальше, напоминает небольшую комедию.
Гельфанд подробно описал те события: «Чрезвычайно волнуясь и подергиваясь, Стрэнг добавил, что посол должен немедленно по телефону сделать мне какое-то сообщение. Вид Стрэнга показывал, что сообщение будет “не из приятных”. Поэтому я указал ему, что теперь уже очень поздно, я был лишь уполномочен сделать посольству записанное им сообщение и что не имеет никакого смысла делать мне какие-то заявления по телефону в настоящий момент, ибо я все равно не имею возможности эти заявления передать кому-либо сегодня. Поэтому я прошу Стрэнга объяснить это послу и рекомендовать всякие сообщения, если в них есть необходимость, отложить до завтра».
Гельфанд, очевидно, не хотел передавать своему начальству этот «неприятный» разговор с британским послом. Стрэнг, сочувствующий Гельфанду, ответил, что Овий, скорее всего, будет настаивать на немедленном телефонном разговоре. «Мне стало очевидным, — писал Гельфанд об этой беседе, — что либо заявление действительно весьма срочное (что маловероятно), либо завтра делать его будет может быть значительно труднее». По словам Гельфанда, Стрэнг жестами ему показал, что он не согласен с послом, настаивающим на немедленном разговоре, но он следует его инструкциям. Поэтому Гельфанд предоставил Стрэнгу телефон, а сам пошел в соседнюю комнату, чтобы позвонить Крестинскому и решить, что делать. В результате они решили, что отказаться от телефонного разговора с Овием будет «неудобно и невозможно». Гельфанд вернулся в свой кабинет, где Стрэнг зачитывал послу заявление НКИД об арестованных инженерах «Метро-Виккерс». Овий попросил его передать трубку Гельфанду.
«Начал Овий раздраженным и достаточно наглым тоном, который в процессе беседы и моих твердых ответов постепенно снижал. Он сообщил, что только что получил поручение своего правительства довести до нашего сведения следующее (здесь он соврал, что поручение получено уже после отъезда Стрэнга ко мне в Комиссариат, тогда как Стрэнг за две минуты до этого предупредил меня, что у Овия есть для нас специальное сообщение)».
Затем Гельфанд записал довольно длинное заявление посла, который с трудом сдерживался. Овий утверждал, что в Великобритании общественность негодует из-за арестов, и это может повлиять на торговые переговоры. Это было первой угрозой советскому правительству. Второй было то, что британское правительство остановит торговлю с СССР. По словам Овия, в Великобритании никто не верит обвинениям, выдвинутым против арестованных. Правительство Его Величества требует подробных объяснений.
«Я снова здесь перебил Овия, — откровенно записал Гельфанд, — и сказал ему, что, с моей точки зрения, он имеет возможность передать в Лондон наш исчерпывающий ответ на поставленные посольством вопросы». Овий был недоволен и стал спрашивать дальше. Гельфанд повторил то, что сказал Стрэнгу, и заверил посла, что он получит все ответы.
«Нет, — ответил Овий, — мне нужно немедленно отчитаться перед моим правительством. Мне придется доложить, что арестованным грозит смерть и что их отправили в тюрьму из-за абсурдных обвинений. Мы пытаемся улучшить отношения между нашими странами, господин Гельфанд, вы и я, мы с вами дипломаты, и вы понимаете, что это значит!» Гельфанд не остался в долгу, но не смог должным образом отреагировать на завуалированную угрозу разорвать дипломатические отношения. «Почему, если Овий имел столь неотложные вопросы, на которые не может даже ждать ответа, он их не поставил сегодня в беседе с т[оварищем] Крестинским, а вспомнил задать их мне в половине второго ночи?» Это стало напоминанием для Овия, что уже поздно, и встреча вскоре закончилась. Для помощника заведующего Гельфанд смог достойно противостоять разъяренному британскому послу. В целом он считал, что Овий искал повод для ссоры. «По-моему, целесообразно ответить на последние вопросы Овия побыстрее для того, чтобы ограничить враждебную активность Овия и возможность его провокационных сообщений в Лондон»[178].
