Майский и Ванситтарт продолжили беседу несколькими днями позже, 18 декабря. Вопросы обсуждались те же, хотя к теме Саймона, не доложившего кабинету о беседе с Майским об англо-советских отношениях, советский посол уже не возвращался. В двух конспектах беседы удивительно схоже расставлены акценты. Согласно записям Ванситтарта:
«Сэр Р. Ванситтарт ответил шутливо, что правительство г[осподи]на Майского проявляет излишнюю подозрительность и даже сделалось одержимо этими своими подозрениями. Если посол пожелает эти подозрения развеять, то он нисколько не станет препятствовать, а напротив, сделает все возможное, ведь подозрения — они как больной зуб, их надо поскорее удалить».
Собеседники обменялись новыми наблюдениями по поводу враждебного настроя печати в каждой из стран. Каждый в равной степени чувствовал обиду на журналистов. Майский выразил надежду, что данная причина трений между странами будет устранена, не случайно «на самом деле он хотел ускорить развитие англо-советских отношений».
Он напомнил сэру Ванситтарту о сказанном им в последней беседе, что, когда отношения хорошие, партнеры могут и даже должны заботиться друг о друге. Он согласился с тем, что отношения хорошие, но хорошие лишь на фоне того грозного времени, в которое они зародились. Ему бы хотелось, чтобы бури и грозы поскорее поутихли, и на смену им пришло тепло, солнце и попутный ветер[764].
Эта встреча произвела большое впечатление на сотрудников британского МИД. Джордж Маунси, помощник постоянного заместителя министра иностранных дел, заметил: «СССР был рожден в среде, полной подозрений». И добавил:
«Зарождение этой страны и ее молодые годы были таковы, что не могло не возникнуть подобной атмосферы, не могла она не посеять подозрения среди соседей и, как следствие, в своем собственном лоне. Неудивительно, что подозрительность все еще свойственна Советам и их представителям. Но это и есть [выделено в оригинале. — М. К.] хороший знак и важный шаг вперед, что эти представители могут без утайки рассказать о своих сомнениях и тревогах. Тем больше у нас причин успокаивать Советы всеми возможными способами. Но на это потребуется время и не только слова, но и дела»[765].
Служащие МИД и заместители министра постепенно начали менять точку зрения. А как насчет политиков? Майский продолжал сомневаться, как выяснилось, не без оснований. 17 декабря он присутствовал на обеде в парламенте, который организовал Бутби. Среди гостей были парламентский секретарь в Совете по делам торговли Лесли Берджин и парламентский секретарь в Министерстве труда Роберт Хадсон. Между ними и советским послом завязалась дискуссия «без политесов»: Берджин, а особенно Хадсон, стали отстаивать идею англо-японского альянса и раздела Китая на сферы влияния. «Я спорил с ними», — пишет Майский в дневнике.
Этот спор, очевидно, вызвал у Бутби беспокойство, и он доложил о нем Ванситтарту. Тот немедленно пригласил Майского встретиться. «В[анситтарт] действительно был страшно раздражен против Берджина и Хадсона. Они foolish people [валяют дурака], ничего не понимают во внешней политике и совершенно не отражают взглядов брит[анского] пра[вительства] в дальневосточном вопросе». Ванситтарт повторил уже сказанное им по поводу британской политики на Дальнем Востоке, добавив, что намерений обновлять англо-японский альянс нет. Ванситтарт также признался, что много думал по итогам их предыдущих встреч и пришел к выводу, что неплохо было бы для оценки ситуации отправить в Советский Союз британского министра. Майский поддержал идею обеими руками[766].
Естественно, о том, как некие неназванные члены Палаты общин безответственно болтали про идею англо-японского союза, прознал Кольер. Эти, как выражался Ванситтарт, «дурацкие формулировки» прозвучали в устах аж двух заместителей министров. Сотрудники МИД тактично не упомянули имен Берджина и Хадсона, зато это сделал в своем дневнике Майский. Кольер в длинном отчете рассказал о британских кругах, которые стремятся к налаживанию отношений с Японией. Он полагал, что советскому посольству также многое известно, ведь оно «очень хорошо осведомлено о происходящем в Лондоне». «Прояпонский курс, — писал Кольер, — имеет поддержку в официальных кругах Лондона, особенно в Казначействе». Когда говорили о Казначействе, имели в виду Невилла Чемберлена. Всем этим многословным текстом Кольер подтвердил: Майский сомневался не зря.
В США и в британских доминионах, «как об этом ни прискорбно говорить», в последние месяцы воцарилась тревога в связи с тем, что отдельные лица в Великобритании, в том числе занимающие государственные посты, подумывают о заключении сделки с Японией в ущерб Китаю и другим странам в Азии (включая СССР) с целью потом «разделить добычу». «Я со своей стороны, — писал в отчете Кольер, — не могу понять, как кому-то приходит в голову поддерживать политику, способствующую укреплению Японии… нашего опаснейшего и непримиримого врага». Кольер также высказал мысль явно вне компетенции Северного департамента: «Мы не можем убедительно отстаивать идею европейского статус-кво, если не можем показать европейским державам, что сохраняем его также и на Дальнем Востоке; и хотя я не могу сказать, что мы прилагаем для сохранения там статус-кво максимум наших усилий, я вынужден в нынешних обстоятельствах заявить, хотя это и неочевидно для мира, что мы настроены решительно и не станем мириться с японской агрессией[767]». Нет, Майский не страдал паранойей. Кольер начал выступать за англо-советское сближение и защищал свою позицию столь рьяно, что, вероятно, это помешало его продвижению по службе до помощника замминистра.
Историю с Берджином и Хадсоном Ванситтарт не хотел оставлять без ответа. Даже будучи «другом» Майскому, он вновь обратился к старому поводу для недовольства. «Пора бы Коминтерну прекратить вмешиваться в наши внутренние дела». Он заявил, что, по его «достоверной информации, подобное вмешательство <…> все еще имеет место». Майский прервал его, заявив, что ему самому об этом ничего не известно. Однако Ванситтарт настаивал, что «советское правительство и/или Коминтерн должны прекратить данную деятельность». Как уже говорил Ванситтарт ранее, сейчас важно «не спугнуть более крупную рыбу». Ни в коем случае нельзя давать повод тем, кто пытается препятствовать англо-советскому сближению. Ванситтарт повторил, что «для Советского Союза все не настолько безоблачно, чтобы позволять случаться подобным вещам, и такого рода закулисные игры не стоят свеч по сравнению с большими и более существенными общеевропейскими проблемами»[768]. Майский все эти замечания изложил в дневнике и в нумерованной депеше. Слова Ванситтарта изложены им предельно откровенно:
«Однако он, как “друг”, должен меня предупредить, что все наши усилия могут пойти прахом, если с советской стороны будет иметь место факт вмешательства во внутренние дела Великобритании. А как раз в самые последние дни он узнал о наличии такого рода фактов. Я выразил удивление по поводу слов В[анситтарта] и попросил его объяснить мне точнее, о какого рода фактах идет речь, ибо, не зная, в чем дело, я вообще лишен возможности как-либо реагировать на его слова. В[анситтарт], однако, отказался назвать мне эти факты. Он только прибавил: “Я знаю, что Вы, как посол СССР, конечно, должны и будете отрицать наличие такого вмешательства. Это Ваша обязанность”».
Ванситтарт не был склонен придавать большого значения вмешательству Коминтерна, но об этом, несомненно, узнают другие люди и спровоцируют «большой скандал», который поставит точку в англо-советских отношениях[769].
К концу 1934 года англо-советские отношения вступили в наилучшую свою фазу за весь межвоенный период, при том что усилия по их налаживанию оставались в основном на этапе дискуссий между Майским и его британскими собеседниками, прежде всего Ванситтартом. Конечно, в самом начале диалог значит очень многое, но, чтобы добиться реального сближения, нужно было переходить к делу. Это признали и Майский в беседах с Ванситтартом, и даже Маунси. Если сравнивать с началом года, когда мысль о посещении ужина в советском диппредставительстве бросала сотрудников британского МИД в дрожь, то отношения, конечно же, потеплели. Стимулом к дальнейшему сближению служили нацистская Германия и имперская Япония. Однако британское правительство и Консервативная партия представляли собой в политическом смысле непаханое поле. Ванситтарт не был главой МИД, а был всего лишь постоянным заместителем министра. И он был не политик-консерватор, а государственный служащий. В МИД и в правительстве он имел большое влияние. Однако в Казначействе и других департаментах и министерствах, равно как и среди членов Консервативной партии, было немало тех, кто был не согласен с его представлением о нацистской Германии и Японии как об угрозах и кто не видел потенциального союзника в лице СССР. Иными словами, за улучшение англо-советских отношений, если речь шла об их укреплении и расширении, предстояло сражаться.
