Он никак не ожидал, чтобы эта невзрачная, обвязанная веревками и опечатанная сургучом шкатулка могла стать предметом всеобщего внимания и причиной многих предположений, басен и досужих легенд.

Полк шел рысцой. Роняя сгустки мыла, рвались вперед отдохнувшие кони. Всадники перебрасывались шутками, пели, смеялись.

Нещедрое зимнее солнце пригревало колонну. У всех было радостно и легко на душе.

Впереди колонны двигался Ромашка, вступивший во временное командование полком. Кнафт приблизился к нему.

— Товарищ командир, тут много сведений надо отправить в дивизию. Разрешите остаться.

— Валяйте, — согласился Ромашка.

— Товарищ командир, я гляжу на вас и думаю: вот это у нас настоящий кавалерист. У вас, если мне позволено будет сказать, внешность выигрышная. Один ваш вид чего стоит…

Ромашка пренебрежительно взглянул на адъютанта. Глубоко вздохнув, продекламировал:

Пересекая дорогу, рослый крестьянин на неоседланной пегой лошадке сравнялся с головой колонны. Сняв шапку, поздоровался с Булатом. Не останавливаясь, прямо полем подался к опушке видневшегося вдали леса.

— Это, сдается, тот, что встречал нас с красным знаменем? — спросил Ромашка.

— Он самый, — ответил Алексей, — Атаман зеленого отряда.

— А я так и не пойму, товарищ политком, чего они хотят, эти зеленые?

— Местные мужики. Деникин стал звать их в армию, они ушли в лес. Нарыли землянок. Сунулись туда каратели, их отбили. А потом Деникин плюнул на них. И так хлопот по горло. Он не трогал зеленых, они не трогали его. Рассказывал мне этот вожак — появились среди них махновцы. Стали клонить людей к анархии. Выбросили лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют». Но за ними зеленые не пошли. Отсиживались в своих землянках. Резались в дурачка, дули самогон. А сейчас у них переполох — не знают, как на них посмотрит советская власть. Я сказал: «Бейте белых, пока сами не покраснеете, а там видно будет». Вот он и повез зеленым эти слова…

Село Яруга, куда двигался полк, глубоким оврагом делилось на две половины. Северную, как это объяснил Парусов Алексею, занимала красная пехота. В южной стоял офицерский Марковский полк.

Кавалеристы остановились. Над колонной заструился, подымаясь вверх, голубой пар.

Красноармейцы Симбирской бригады 42-й дивизии, обрадовавшись появлению конницы, сгрудились у дороги и приветствовали кавалеристов, бросая в воздух свои барсучьи, с длинными хвостами, малахаи.

Деникинцы, заметив оживление среди симбирцев, да и появление длинной колонны кавалерии на участке пехоты не могло остаться незамеченным, — оставив окопчики, беглым шагом начали отходить в глубь Яруги.

Ромашка, обманутый маневром беляков, едва узнав обстановку у старшего пехотного начальника, полный решимости разгромить марковцев, с запальчивостью обратился к Булату:

— Товарищ политком! Воспользуемся случаем, атакнем с ходу.

Алексею вспомнилось удачное дело под Мантуровской. Загоревшись пылом Ромашки, дал согласие на атаку.

«И наконец-то, — подумал он, — пусть и молодой, не такой опытный, как Парусов, командир полка лично поведет людей в бой. Ведь и это должно зажечь массу».

Ромашка, весь сияя, обнажил клинок, взмахнул им над головой и скомандовал:

— В атаку, марш-марш! Ура-а-а!

Тяжелая серая лошадь Ромашки сорвалась с места и понеслась.

Шедший в голове эскадрон Гайцева подхватил «ура» и бросился вслед за командиром полка.

За «генштабистами» двинулись люди первого эскадрона.

— Ура, ура, ура! — заголосила пехота и, полная боевого пыла, еще выше начала метать вверх хвостатые малахаи.

Загудела мерзлая земля. Комья снега летели из-под копыт, били в лицо. По сторонам мелькали разрытые глыбы вспаханного, покрытого снегом поля. Голова конницы спустилась в низину. На склонах оврага, как миллионы штыков, торчали острые обнаженные ветки кустарника.

Забилось сердце Алексея. Вот еще одна короткая и вместе с тем такая тягостная минута, и спины белых начнут оседать под ударами звонких красноармейских клинков.

Кони сползали вниз. Скользя, цеплялись за малейший выступ. Уже исчезли из глаз фигуры бегущих деникинцев. Впереди стелилась уходившая вверх дорога.

Всадники, в боевом пылу, тяжело дыша, приближались к кромке склона. Кони, рванув, сильными прыжками взбирались на подъем. Еще несколько усилий, и впереди показалась широкая улица Яруги.

Но что это? Мираж? По улице, наклонившись влево вниз, прыжками неслись к оврагу штыки. Одна линия, а там еще и еще, рота, две, может, батальон или полк. Видны уже кровью налитые лица, черные погоны на подпрыгивающих плечах.

Встреченный залпом, остановился головной взвод. Задние, спускавшиеся в яр эскадроны, не зная, что делается там, наверху, остановились. Кони, выбиваясь из сил, едва удерживались на скользкой поверхности склона. Обрываясь, они ползли вниз, на самое дно яра.

Иткинс с револьвером в руках повернулся в седле:

— Зачем стали, товарищи? Вперед!

— Вперед, вперед, хлопцы! — орал изо всех сил Гайцев.

— За мной! — надрывался Ромашка.

Люди, ошеломленные внезапным ударом, не двигаясь с места, кричали «ура». Конь Иткинса, пораженный пулей в грудь, метнулся к обрыву. Не выдержав напряжения, повалился на спину. Всадник, охватив шею коня, катился вместе с ним на дно яра.

Рослый марковец с глазами, налитыми кровью, саданув прикладом в грудь гайцевской Галки, приложил винтовку к плечу, целясь в голову комэска. Василий Пузырь, не зная еще, что творится наверху, выбравшись из оврага, ринулся с обнаженным клинком на марковца. Сильным ударом повалил его наземь.

— Спасибо, Васька, — услышал Пузырь голос «фитфебеля». — Вот политкома своего потерял. Что я скажу Гавриле?

Давя друг друга, головные всадники устремились назад.

«Ура» ударило сверху и ворвалось в яр. Еще быстрее покатилась на дно ущелья охваченная смятением масса.

В яру бренчало железо, звенели клинки, трещали винтовки. Шуршала мерзлая земля под ногами бегущих. Кто пешком, а кто еще на лошадях устремился в кусты.

Ромашка, словно окаменевший, пренебрегая свистевшими вокруг пулями, замер на склоне обрыва.

— Назад! — крикнул ему Алексей.

Повинуясь команде, командир полка медленно спустился в лощину, посмотрел вокруг.

Не выдержав страшного зрелища, закрыл перекошенное ужасом лицо. Размахнулся и со злостью отшвырнул от себя клинок.

На кромке оврага появилась марковская пехота. Ее солдаты — офицеры с черными погонами, заглянув на дно яра, замерли. Оборвалось «ура». На полминуты и они оцепенели. Затем двое из них кинулись вниз и подобрали распростертого на склоне оврага Иткинса.

С запада, из-за кустарника, надвинулась темная туча. Как выступившая из берегов река, заливала все небо.

Подошедшие симбирцы, выручая кавалерию, открыли по марковцам дружный огонь.

Алексей поднял глаза, увидел множество злорадно оскаленных ртов. Офицеры из-за наспех устроенных снежных окопчиков целились, выбирая внизу любую мишень.

В овраге, согнувшись под тяжестью раненого бойца, медленно двигался Чмель. У кустов он преградил дорогу Пузырю. Без коня уже, он, прихрамывая, пробирался к своим.

— Товарищ, расседлывай вот убитую лошадь. Седло забирай! — строго потребовал Селиверст.

— Не до твоего седла теперь. Свою б холку выручить, и то слава богу…

— Стой, товарищ, ни с места!

Пузырь нехотя, косясь на вершину откоса, где залегла белая цепь, подполз к убитому коню. Злобно заворчал:

— Ишь нашлись такие-сякие комиссары. Нигде от вас покою нет. Катеарически!

Затрещали выстрелы, и Пузырь, не успев стащить седло, уткнулся головой в живот убитой лошади.

Епифан, придерживая одной рукой шашку, а другой бережно зажав под мышкой раненого бойца, медленно взбирался вверх по скользкому склону. Сняв атаманскую папаху, шел в раздумье сам не свой Ромашка.