Лишь время от времени появлялась тощая классная дама. Подкидывая к глазам лорнет, обводила взглядом зал и, удовлетворенная результатами осмотра, величественно уплывала, подметая паркет длинным хвостом строгого платья.

На следующий день, совершая утренний обход, блюстительница порядка, едва переступив порог зала, ахнула, сразу же отпрянув.

Алексей, отшлифовав рояль и приступив к самой тяжелой части работы — грунтовке, скинул гимнастерку и нижнюю рубаху.

Описывая влажным тампоном широкие восьмерки — ласы, он втирал политуру в рябую и чуть припудренную пемзовой пылью поверхность.

Но вот снова скрипнула дверь, Алексей поднял красное от натуги лицо. К роялю приближалась тонкая девушка в строгой казенной форме, бледная, с заплетенными в две косы белокурыми волосами. Булат широко раскрыл глаза. Институтка, боязливо оглянувшись, прошептала:

— Накиньте на себя что-нибудь, пожалуйста.

В смущении Булат схватил пальто.

— Пожалуйста, будьте любезны, опустите это письмо в почтовый ящик, — попросила девушка.

— Опущу, — ответил Алексей, принимая из ее рук розовый, с алым кантиком тисненый конверт. — Разве вам запрещена переписка?

— Мы здесь как в каменном мешке, — торопливо зашептала девушка. — Все наши письма проверяются.

— Кому? — Алексей пошуршал письмом. — Милому?

— Нет, родному брату.

— Зачем же вы прячетесь?

— Если б мой брат был офицер, а то он студент. Со студентами нам строго-настрого запрещено переписываться.

Алексей не отрываясь смотрел на институтку, стоявшую перед ним с задумчивым и озабоченным лицом. Почему-то сразу ему показалось, что не поиски заманчивых приключений заставили ее, подвергаясь риску, пренебречь строгими правилами института. Дружелюбно улыбаясь и кутаясь в пальто, он сказал:

— Ну и смелая вы! Не боитесь этой косой селедки, которая все смотрит в свои чудные очки?

— Наша классная дама, «соль с пехцем», сейчас у начальницы. Не беспокойтесь. Моя подруга подаст мне знак. Но времени мало, господин мастер. Я хотела спросить, что это за крики доносились третьего дня с Крещатика?

— Я не господин, девушка! Меня зовут Алексей, просто Леша, Лешка. А на Крещатике шумел народ, требовал хлеба. Знаете, за фунт ржаного уже дерут пятачок. А стоил он две с половиной копейки.

— Боже мой! — еще больше побледнев, всплеснула руками девушка. — А нас пичкают слойками, шоколадом, паюсной икрой. Какой ужас!

— Как будто вы можете помочь беде? — мрачно усмехнулся Булат.

— Вот я и прошу, господин Алексей, совета у брата. Дальше я тут жить не могу. Скажите, господин Алексей, что там произошло в Петрограде с Распутиным?

— Убили подлеца Гришку и под лед пустили. Туда ему и дорога.

— Это правда? Какой скандал!

— Во всех газетах писали, — ответил Алексей.

— Нам газет не дают.

— У меня с собой есть «Киевская мысль». Могу вам дать, кое-что из нее узнаете.

— Сейчас я не возьму, — ответила девушка, сверкнув глазами. — Оставьте ее там, за царским портретом.

— А почему вы свою надзирательницу называете «соль с пехцем»?

— Это она сама себя так окрестила. Она нам часто говорит: «Доживете до того, что у вас будут уже не волосы, а соль с пехцем, тогда поймете, что это за штука — жизнь».

Скрипнула дверь, на миг показалась чья-то голова, которую Алексей не успел рассмотреть, и послышался гулко повторенный пустым залом тревожный возглас:

— Виктория!

Институтка, стремительно повернувшись на низких каблуках, кинулась к дверям. Не оборачиваясь, у самого порога помахав рукой, простилась с Алексеем.

Долго не снимая пальто, облокотившись о крышку рояля, Алексей не отводил задумчивого взгляда от резной двери, за которой скрылась девушка. «В этой растерянной девушке, — думал Алексей, — хотя она и из дворяночек, есть что-то такое, за что ее можно уважать».

Юноша с большой охотой продолжал бы так необычно начавшуюся беседу. Его поразили грустные глаза девушки. Ему хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, такое, после чего она пришла бы, пожала бы ему руку и с угадывающейся в ней душевной теплотой сказала: «Спасибо, спасибо, господин Алексей».

Швырнув пальто на подоконник, Алексей достал из чемоданчика помятую газету, аккуратно сложил ее в несколько раз. Затем, свернув в трубку, сунул ее в тот тайник, который указала его новая знакомая.

Все еще в раздумье, Булат чуть смочил льняным маслом еще влажный от политуры тампон и принялся за работу. От его сильных движений все больше уплотнялась шеллаковая пленка на поверхности крышки, и чем больше он ее обрабатывал, тем легче скользила рука по зеркальному полю рояля.

На следующий день Булат, явившись в институт, первым делом заглянул за царский портрет. Газеты там не было. Спустя полчаса сквозь раскрытую дверь влетел запущенный чьей-то ловкой рукой бумажный голубь. Алексей, на всякий случай повернувшись спиной к дверям, развернул вырванный из тетрадки листок, из которого и была сделана птица, с древних времен предназначенная нести службу почтальона. В послании, написанном мелким почерком, Булат с непонятным волнением прочел:

…Алексею очень хотелось встретиться с автором записки. Он то и дело поглядывал на безмолвные двери актового зала. Напрасно… Виктория не пришла. Не появилась и сестра штаб-ротмистра Натали, против которой его предостерегали.

Когда Алексей рассказал дома о своих необычных приключениях в институте благородных девиц, Боровой, выслушав его, сказал:

— Может, подкинуть им парочку листовок? Этим Гришкой Распутиным, мне кажется, и дворян можно натравить на царя. Впрочем, Леша, опасно это… твоя Виктория может сболтнуть лишнее. Себя погубит и тебя потянет. Ты нам нужен для других дел. А Белинского я тебе достану. Отнеси им…

— Он из каких, тоже из большевиков? — спросил Алексей.

— Нет, Леша. Его уж давно нет, но Белинский болел за свой народ. Теперь уже яснее ясного, — продолжал Михаил, смеясь, — непрочен царский режим, если даже среди институток неблагополучно. Подумать только — благородные девицы тянутся не к «Киевлянину» Шульгина, а к «Киевской мысли».

Наступил последний день работы. Поддерживая под руку бородатого старца, Алексей вошел в тускло освещенный вестибюль. Слепой Гурьяныч, с широко открытыми незрячими глазами, постукивая по мрамору ступенек палкой, бодро зашагал вверх.

Войдя в актовый зал, слепой настройщик сразу направился в тот угол, где стоял инструмент, чуя его по запаху свежей полировки. Первым долгом осторожно провел по крышке рояля, ощупал его боковины.

— Стекло, Леша? — уверенно спросил старик.

— Ну, а как же иначе, Тарас Гурьянович? — ответил Алексей.

— Молодец, Лешка, — похвалил настройщик. — Хоть твой заказчик превеликий стервец, а инструмент здесь ни при чем.

Постучав согнутым пальцем по деке, Гурьяныч взял несколько аккордов, после чего, вооружившись рояльным ключом, похожим на букву «Т», принялся за работу. Ударяя по клавишам и едва заметным нажимом ключа поворачивая колки, начал подтягивать струны. Алексей быстро стынущим лаком обрабатывал ножки «Стенвея».

Поработав часа два, старик начал укладывать в чемоданчик свои ключи и сурдинки.

— Ну, Лешка, теперь зови хоть самого Петра Ильича Чайковского, — усаживаясь на стул, заявил слепой настройщик и положил свои морщинистые и скрюченные от старости руки на клавиатуру.

Прежде чем ударить по клавишам, Гурьяныч произнес шепотом:

— Сейчас, Леша, услышишь всеобщий переполох или скандал в благопристойном заведении.