— Наш попутчик спешит в Казатин, — пояснил Пилипенко. — Товарищ Шкляр работает от буфета заготовителем. Очень уж он просился к нам… Ну, а за любезность — любезность. Свинину он везет для продажи пассажирам, так и мы ж пассажиры. Нет, не подумайте, он сознательный. А ежели там и бросил про человека острое словечко один древний философ, то это, присягаю, не про него… Не про нашего славного попутчика.
— Какое такое слово? — выпалил живо Карбованый. — Скажите и всем нам, товарищ Федя. А мы послухаем…
— Тот мудрец сказал: «Сначала это было хищное животное, а потом алчное…»
— Хватит там, ребята, про разных философов. Знаем тебя, Федя. Сам на ходу сочинил, а спихиваешь на древних мудрецов. Давайте ближе к делу. У кого нож поострей? — спросил командир корпуса.
Карманные складени были, разумеется, у всех и у всех они были далеко не тупые…
— Только делить по-братски, — продолжал Виталий Маркович. — Вот как под Рогатином казаки делили бараболю… А вы, товарищ Шкляр, сбрили бы себе бороду. Молодой, а с такой шерстью… Вот если бы вы служили у Александра Македонского, он заставил бы вас с ней расстаться. Удивляетесь? Зря! В бою — тогда же не было дальнобойных пушек и самолетов — персы сразу хватали македонских воинов за бороды…
— Это если он вояка, а не промышляет свинятиной, — заметил под общий смех конопатенький казак по необычному прозвищу «Вишни и Пулеметы». Дежуря однажды у полевого телефона, переутомленный, подал начальству искаженную телефонограмму. Требование штаба корпуса о высылке захваченных у Деникина трофеев — «Высылайте лишние пулеметы» — он записал — «Высылайте вишни и пулеметы»…
— Под Кромами, когда Деникин пер на Москву, — вспомнил другой пассажир, — попались нам тоже бородачи. Цельная рота попов. В левой руке — паникадило, в правой — гвинтарь. Исусово войско! Так мы тем македонцам сбрили головы вместе с башкой…
— А я бы реквизировал весь его чувал. Куда смотрят заградиловцы! — простуженным голосом изрек Улашенко. — От тех мешочников нема спасу. А товарищ Пилипенко всучил ему еще с пуд денег.
— Это вы немного того… — остановил горячего бойца Примаков. — Заградиловки свое отжили. А потом у товарища есть документ. Он в самом деле заготовитель. Нэп — никуда не денешься. И к тому же член нашей партии…
Меж тем чубатый Антон, ловко орудуя ножом, трехпалой своей рукой по-братски разделил сало. Наколов порцию на кончик ножа, подносил ее каждому пассажиру, не исключая адъютанта и самого командира корпуса. Раскрылись мешки, узелочки. Появились на столе паляницы, задубелые от стужи пирожки, домашние гречаники. Достал Антон мамашин корж. И пошла трапеза!..
— Вот это так провиант! — воскликнул худощавый конопатый казак Полещук. Он был из-под Олевска и попал к червонным казакам весной 1919 года, когда Примаков, углубившись в петлюровские тылы, забрался под самый Острог. — Вспомнил домашние полесские бублики. Так смачно их пекут наши бабы, что мы их едим вместе с дырками… — Оставаясь серьезным, конопатый вызвал новый взрыв смеха.
— Вот это так харч! — уминая сало, восхищался закуской Карбованый. — Дома, когда я вернулся, мы первый день блиновали всем селом…
— Днем блиновали, а ночью панычевали… — заметил Пилипенко.
Стало тепло и от густого дыхания и от доброго провианта. Давно сошел иней с казачьих чубов и усов. И лишь у Карбованого брови так и остались посеребренными. Они были белы не от инея, а от седины.
— Кому жар-птицу, а мне — жар-курицу… — с полным ртом сказал Улашенко.
— Мне нравится ваше бутербродное настроение, — заметил Примаков. — Слышал — есть едоки кроткие, есть неукротимые. А вы, хлопцы, по всему видать, — отчаянные обжоры…
— Как сказано в священном писании, будем есть и пить от трудов ваших праведных, — с нажимом на предпоследнее слово обратился к заготовителю Федя Пилипенко.
— В том-то и дело, — обиделся не на шутку хозяин, полосатого чувала. — Как сахару — так два куска, а переспать — кровать узка…
Это восклицание долго молчавшего бородача развеселило всех. Теперь лишь пассажиры заметили — Карбованый не преподнес заготовителю порции. Но, видать, и у того разыгрался аппетит. Вооружившись ножом, он отрезал и себе кусок сала.
Улашенко подковырнул бородача:
— Їж, Мартине, мама ще підкине…
— У нас в сотне есть фуражир, — хвалился молоденький казак. — Так он хрупает крутые яйца вместе со скорлупой…
— А в нашей сотне был такой артист доставать курей с соседнего двора. И чем он их брал? Темляком от пики… Брал, пока не познакомился с трибуналом, — заявил казак Вишни и Пулеметы.
Угрюмый и замкнутый проводник вагона принес кипятка. Взяв с подноса стакан, Полещук хлебнул из него. Перебросив горячую посудину из руки в руку и согрев озябшие пальцы, он высоко поднял стакан:
— Все буржуи пьют буржом, а наш брат — горилку…
— Не напиток, а шик-мадера! — восхищался горячей водой Улашенко.
— Сам Александр Невский пил и пьянел от такого шнапса, — авторитетно, без тени улыбки, заявил Пилипенко.
— И преподносил ему этот царский напиток, видать, проводник его персонального вагона, — добавил Виталий Маркович.
Экспресс, скрежеща колесами в густых завалах снега, расходуя остатки сил мощных паровозов в борьбе со стихией, медленно полз к станции Кожанка.
Подкрепившись, люди, как это и положено воинам, потянулись к кисетам. И даже не спрашивали, можно ли закурить. Это все одно что солдат, попав на позиции, спросил бы, можно ли стрелять в противника. Салон заполнился запахом махорки, разогретой овчины, человеческого пота…
— Ну что, хлопцы, — дымя трубкой, обратился к своим спутникам Примаков. — Дорога, правда, не столь длинная, но, видать, обещает быть долгой. Терять время нечего. Мы все с вами на службе. Вот и давайте будем нашу службу нести как положено. Товарищ адъютант, извольте разложить на столе карты. Карты пограничного района.
Пилипенко, шурша непослушными листами, выполнил мгновенно приказ комкора.
— Вот вы, товарищ Пилипенко, со своим конным полком и с батареей занимаете район села Возы. Противник наступает на вас двумя стрелковыми батальонами с запада. Ваши соседи — вот тут и тут. Штаб дивизии — здесь. Сотнями в вашем полку командуют товарищ Карбованый, товарищ Улашенко, товарищ Полещук и вот вы, вы и вы, — трубкой указал комкор еще на трех бойцов.
— Та мы же линейные казаки, — заулыбались свежеиспеченные сотники.
— Сегодня казак, а завтра сотник. И я начал не с командира корпуса…
А снег все скулит под колесами состава, ветер хлещет жесткими крупинками по обледеневшим окнам, буран завывает в плотно заглушенных вентиляторах, а воображаемые лавы червонных казаков под командой своих отчаянных сотников, неся сокрушение дерзкому врагу, мчатся с шашками наголо с окраины далекой пограничной деревушки Возы на запад, повторяя на бумаге свои же подвиги, вписанные уже накрепко на золотые страницы истории…
Антон Карбованый, распалившись, со сдвинутой на затылок папахой, водил шершавым пальцем по шуршащему листу двухверстки:
— Ты, гад, меня во фланок, а я тебя, контра, отсюдова как шандарахну…
— Постой, постой, товарищ сотенный, — остановил распалившегося вояку руководитель занятий. — Это напоминает нашу тактику восемнадцатого года: «На бога!»… Вот послушайте товарища Пилипенко. Он вместо вас подаст команду на атаку…
Тут донеслось из угла, где стоял полосатый чувал:
— Він б’є, бо в нього сила є…
— Кулак кулаком, — возразил Примаков. — Надо еще иметь голову… Возьмем шахматы. На доске одно число белых и черных клеток. Сколько белых, столько там и черных фигур. Но один кончает игру с победой, другой — с поражением. А сила одна… Один двинет в бой полк, а результат — будто то был ход ротой. Другой двинет роту, а получается ход полком. Один большой силой берет маленькую деревушку, другой — наоборот. Вот и выходит — к крепкому кулаку надо еще иметь хорошую голову…
А скорый поезд начальника Подольского боеучастка Примакова едва передвигался со скоростью пешехода. К обеду только лишь добрались до Кожанки, а оттуда вслед за кустарным снегоочистителем двинулись на Попельню.
