Великий князь Константин Константинович.

Фото К. Бергамаско. 1875 г.

Когда же его кузен великий князь Сергей Александрович, брат царя Александра III и командир Преображенского полка гвардии, был назначен Московским генерал-губернатором и покинул Петербург, Константин Константинович сменил его в должности командира Преображенского полка — первого полка императорской гвардии.

Как водится, великий князь занимал целый ряд почетных гражданских должностей. Он был председателем комитетов трезвости и грамотности, возглавлял Женский педагогический институт, 30 лет подряд был президентом Российской Академии наук. Был не почетным президентом, как многие до него, а реальным — управлял на деле. Высокий и сутуловатый, он был очень приятен в общении, а его увлечение музыкой и словесностью делало его чрезвычайно интересным человеком. Был причастен и к театральному искусству — переводил Шекспира на русский язык, в Эрмитажном театре ставил свои пьесы и сам играл в них главные роли. Поэтический талант его был умеренным, но несомненным, а великий князь по скромности никак его не преувеличивал. Посылал свои стихи на отзывы Фету, Гончарову, Майкову, Полонскому — кстати, кроме Фета, поэтам не первой величины, или вовсе не поэтам — и с волнением ждал, как оценят. Он пользовался общей любовью и уважением.

Из его Дневника 10 августа 1888 г.:

«В среду мне минуло 30 лет. Я уже не юноша, а должен бы считать себя мужчиной…. Для других — я военный, ротный командир, в близком будущем полковник… Для себя же — я поэт. … Невольно задаю я себе вопрос: что же выражают мои стихи, какую мысль? И я принужден сам себе ответить, что в них гораздо больше чувства, чем мысли. Ничего нового я в них не высказал, глубоких мыслей в них не найти и вряд ли скажу я когда-нибудь что-либо значительное. Сам я себя считаю даровитым и многого жду от себя, но кажется это только самолюбие и я сойду в могилу заурядным стихотворцем. Ради своего рождения и положения я пользуюсь известностью, вниманием, даже расположением к моей Музе. Но великие поэты редко бывают ценимы современниками. Я не великий поэт и никогда великим не буду, как мне этого ни хочется» (К. Р. 1994: 30).

Убеждения его были, конечно, монархические, а вкусы в поэзии близки к принципам чистого искусства. Присутствуя в том же году с царской семьей на показе оперы Рубинштейна «Купец Калашников» в Мариинском театре, когда решалось, снять с нее запрет или нет (в ней выведены зверства Ивана Грозного и его опричников), великий князь отмечает:

«Мое мнение: лучше оперу не разрешать. Не следовало бы правительству тешить зрителей такого рода зрелищами в наше время, когда существует стремление свергать в грязь все, что веками вынесено на подножие. Больно и за наше прошлое, когда видишь царя злодея на сцене. Тем более, что по-моему зверство Иоанна Васильевича IV у нас преувеличивают. Но опера разрешена…» (К. Р. 1994: 34).

Он написал возражения одному критику, который хвалил Надсона. «Надсон является выразителем идеалов, надежд и страданий нашего интеллигентного молодого поколения», — писал критик. Константин Константинович на это: «Если он их выразитель, то как неопределенны, мелки и несущественны эти идеалы, надежды и страдания!» Критик: «Главным его пафосом были так называемые общественные мотивы, главным его вдохновителем — долг гражданина». К. Р.: «Лезть с долгом гражданина в поэзию — это с суконным рылом в пушной ряд». Критик: «Он так определяет задачу поэзии в современном обществе: «Нет, не ищи ее в дыхании цветов»«. К. Р.: «Отчего же? Или искать ее в навозе?» (Соболев 1993: 84–85).

На одной художественной выставке 1893 г., как вспоминает Александр Бенуа, 35-летний великий князь Константин, глядя на врубелевского «Демона», воскликнул: «Будь я его отец, я бы выпорол этого художника». Он смутился, когда Бенуа ему сообщил, что Врубель уже почитается за одного из самых выдающихся русских художников, а к тому же вышел из того возраста, когда получают порку (Бенуа 1990, 1: 693).

Двадцати пяти лет он по знакомился с 18-летней принцессой Саксен-Альтенбургской Елизаветой, и эта немка родила ему 6 сыновей и 2 дочерей. Судьба сыновей была незавидной — из них старший погиб на фронте, трое были расстреляны в Алапаевске большевиками, одного жена-балерина сумела вырвать из застенков ЧК. Сам Константин Константинович не дожил до этих бедствий. Он мирно скончался в 1915 г. в возрасте 57 лет.

Однако этот семьянин и ценитель прекрасного был человеком, которого терзали некие тайные страсти. О нем ходили смутные слухи. В стихах он обращался к другу (возможно, жене) со словами:

И уж точно жене, Елизавете Маврикиевне, через несколько месяцев после свадьбы:

Супругов многое разделяло: разная национальность, разная вера (Елизавета так и осталась протестанткой), разные интересы (она засыпала, когда он восхищенно читал ей Достоевского) и что-то еще, сразу неуловимое.

В 1887 г. он написал поэму «Севастиан-Мученик» о раннехристианском святом, образ которого на одном из полотен Эрмитажа впечатлил поэта. Примечательно, однако, что этот образ (с картины Гвидо Рени) оказывал огромное воздействие на гомосексуально настроенных интеллектуалов многих поколений.

Великий князь Константин Константинович в маскарадном костюме. 1894 г.

Привлек высокородного поэта и «Манфред» Байрона — как привлек он и Чайковского, видимо, по тем же причинам. В своем отрывке «Возрожденный Манфред» (опубл, в 1994 г.) К. Р. как бы дал продолжение поэмы Байрона: пройдя раскаяние, герой обретает христианское смирение. Похоже, автор сам его искал, сам проходил через внутренние терзания.

Много лет он работал над переводами Шекспира, особенно страстно — над переводом «Гамлета». Этот перевод неоднократно издавался, даже при советской власти, а до революции великий князь сам играл Гамлета в Эрмитажном театре. Ему близок был этот принц, сомневавшийся в самом себе.

Последним его крупным творением была мистерия «Царь Иудейский» — об Иисусе Христе. По тем временам это было чрезвычайно смелое дело — вывести священные фигуры на подмостки. До рок-оперы «Иисус Христос — супер-звезда» было еще около ста лет. Священный Синод запретил представлять пьесу К. Р. в театрах России, и царь утвердил запрет. Но К. Р. добился разрешения сыграть ее на придворных сценах — в Китайском театре Царского Села (перед постановкой всё же запретили) и в Эрмитажном театре. Он сам играл в ней. Но главным героем был не Иисус Христос (в пьесе он вообще не появлялся на сцене) и не Иуда, как в рок-опере, а Понтий Пилат, и в центре драматической коллизии была его вина, его лицемерие, его страх перед разоблачением, перед открытием его несоответствия высокому посту…