Ему нравятся папуасы. Описывая ритуальные военные игры при похоронах, он отмечает: «я не мог не любоваться красивым сложением папуасов и грациозными движениями гибкого тела» (ММ 1: 208). Он обобщает свои мысли о сравнении культур.

«Усовершенствования при нашей цивилизации, — записывает он в дневнике, отмечая огрубление и увеличение своих рук, — клонятся всё более и более к развитию только некоторых наших способностей, к развитию одностороннему, к односторонней дифференцировке. Я этим не возвожу на пьедестал дикого человека, для которого развитие мускулатуры необходимо, не проповедую возврата на первые ступени человеческого развития, но вместе с тем я убедился опытом, что для каждого человека его развитие во всех отношениях должно было бы идти более параллельно и не совершенно отстраняться преобладанием развития умственного» (ММ 1: 117).

С некоторым ухарством Маклай фиксирует свое уподобление дикарям. «Становлюсь немного папуасом; сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и сырого, т. е. живого съел…» (ММ 1: 179). Ест и вареных собак. Можно подозревать, что уподобление не ограничивалось пищевыми обычаями, а распространялось и на другие. Что какие-то обычаи папуасов даже нравились путешественнику больше европейских.

Другу Мещерскому он пишет: «сам удивляюсь своим потребностям (?) и прихотям — а в Европе будет хуже». Какие такие потребности и прихоти были терпимы среди дикарей и нетерпимы в Европе?

б) странствия в одиночку. Далее, в отличие от большинства путешественников, всегда предпочитавших отправляться в путь не в одиночку, а в надежной команде, с верными друзьями, и тщательно подбиравших себе товарищей в дорогу, Миклухо-Маклай путешествовал один, без соотечественников, без европейских коллег. Австралийская книжка о нем так и называется: «Кто путешествует один» (Greenop 1944). Только в студенческой экспедиционной практике он работал в команде. Но тогда организатором был Геккель. Когда же Маклай снаряжал экспедиции сам, он лишь в первую экспедицию взял европейца (шведа Ульсона) — и то всего лишь как слугу. И остался им недоволен. В остальных случаях прибывал к туземцам один, слуг и проводников набирал на месте, среди туземцев.

У него даже сложилась система аргументов в защиту такого именно предпочтения. Советский этнограф Б. Н. Путилов, биограф Маклая, излагает эту систему так:

«Почему один? Казалось бы, для этого не было особых оснований: да только объяви он о желании набрать людей в научный отряд — десятки ученых, энтузиастов, просто любителей приключений захотели бы отправиться с ним. Однако у Миклухо-Маклая были свои расчеты…. Появление множества пришельцев, совершенно чуждых по цвету кожи, языку, обычаям, поведению, к тому же всегда вооруженных, нередко ведущих себя вызывающе, непонятно, опасно, возбуждает местных жителей, сеет среди них подозрительность, страх, недоверие, заставляет их тоже держать оружие наготове. Даже если у экспедиции самые мирные намерения, большой ее состав трудно управляем, людям с разными характерами и взглядами невозможно держаться всё время одной линии поведения.

У путешественника-одиночки есть преимущества: ему не приходится согласовывать с другими свои поступки и не приходится исправлять чужие ошибки, ему скорее удастся последовательно осуществлять собственный план. Конечно, он оказывается полностью беззащитным: если на него нападут — в лесу, в деревне, на берегу, — его никто не прикроет».

Добавим: если заболеет — никто не окажет нужного ухода, если устанет — никто не подменит, если не хватит сил и умений — никто не поддержит. Это всё Маклай и его биограф отбрасывают.

«И — как это ни покажется странным, — продолжает Путилов, — очевидная для всех его незащищенность окажется тоже его оружием, убережет его во многих ситуациях. Безусловно, папуасы на силу ответят силой, на угрозу — угрозой, на недоверие — еще большей недоверчивостью. А как они ответят на действия человека, который приходит к ним с кусками яркой материи, плитками табака, с множеством не всегда понятных, но явно полезных и занятных предметов?… Меньше всего Миклухо-Маклая пугало одиночество. Напротив, он видел в нем немало привлекательного и удобного для себя» (Путилов 1985: 14).

Вот это несомненно. И поскольку опасности и неудобства путешествия в одиночку явно перевешивают приведенное преимущество (не раздражать туземцев), да и не столь уж очевидна необходимость полного одиночества для этого (два-три человека могут точно так же удерживаться в рамках), то должно было иметься нечто еще, что делало одиночество таким удобным и привлекательным для Маклая. Почему-то он не хотел иметь возле себя цивилизованных свидетелей — соотечественников или европейцев. Возможно, они мешали бы его свободному приобщению к туземной культуре и вообще свободе выхода из европейских культурных норм, которые его явно не устраивали.

Н. Н. Миклухо-Маклай.

Бейтензорг (Богор). 1873 г.

в) эксплуатация имиджа. Что же касается местных норм, то в чем-то они, вероятно, устраивали путешественника, а в остальном он мог с ними не считаться. Он был выше их. Его особый статус сложился быстро, и ученый очень заботливо сей статус поддерживал. Благодаря своей необычной внешности (одежда, башмаки), своим лекарским умениям, европейскому оружию и техническим средствам Маклай быстро прослыл обладателем магических свойств. Его белая кожа и метание огня (ружье, фейерверк) дали ему возможность прослыть «каарам тамо» («человеком с Луны»). Сам Маклай отмечал:

«Они стали звать меня «каарам тамо» (человек с Луны) или «тамо-боро-боро» (человек болыиой-большой), ставя меня выше самых старых и почитаемых глав семейств», которых они называют просто «тамо» и редко «тамо-боро» (человек, человек большой). Они приходили ко мне, прося изменить погоду или направление ветра; были убеждены, что мой взгляд может вылечить больного или повредить здоровому, думали положительно, что я могу летать и даже, если захочу, могу зажечь море» (ММ 1: 263).

Он не отрицал своего небесного происхождения. Наоборот, очень ценил эту славу и всячески укреплял ее.

Прослышав, что Абуи и Малу, жители деревни Гориме, замыслили его убить и завладеть вещами, Маклай явился в эту деревню, собрал всех, позвал Абуи и Малу и улегся спать перед ними, предложив им попытаться осуществить их замысел. Оба испугались, откупились свиньей и провожали Маклая домой. В Бонгу жители собрались и Саул спросил: «Маклай, скажи, можешь ли ты умереть? Быть мертвым — как люди Бонгу, Богатии, Били- Били?» Маклай оказался в затруднении: сказать «да» значило бы бросить тень на свою репутацию, сказать «нет» — значило бы солгать, а это против его принципов. Маклай снял со стены тяжелое копье и, подав его Саулу, сказал: «Попробуй». Саул вскричал: «Нет, нет!» Присутствовавшие бросились заслонить Маклая, и эпизод был исчерпан.

Когда умер его слуга Бой, Маклай скрытно, ночью, бросил его труп в море и дал понять папуасам, что Бой «улетел в Россию» («Россия» и «Луна» были для папуасов одним и тем же). Когда же папуасы не поверили, Маклай дал папуасам отпить воды, затем подлил ее в блюдце со спиртом и поджег. Эффект был потрясающий. Папуасы умоляли его не поджигать море.

В России он так объяснял свои ухищрения:

«Раз возведя меня в положение «каарам тамо» (человека с Луны), придав мне это неземное происхождение, каждый поступок мой, каждое мое слово, рассматриваемые в этом свете, казалось, убеждали их в этом… Моя репутация и обстановка и с нею сопряженные качества представляют ту громадную выгоду, что избавляют меня от необходимости быть всегда вооруженным и иметь в доме наготове заряженные ружья, разрывные пули, динамит и подобные аксессуары цивилизации. Проходит уже третий год, и ни один папуас не перешагнул еще порога моего дома ни на Гарагасси, ни в Бугарломе; незначительный негативный жест «каарам тамо» достаточен, чтобы держать, если хочу, туземцев в почтительном отдалении. Пристальный взгляд «каарам тамо», по мнению папуасов, достаточен, чтобы наносить вред здоровым и исцелять больных» (цит. по: Путилов 96).