Портрет В. А. Лопухиной. 1835

Акварель М. Ю. Лермонтова

Из любовных романов Лермонтова наиболее глубоким считается первый — его влюбленность в Вареньку Лопухину Семейство Лопухиных жило по соседству с Арсеньевыми — старик-отец, три дочери-девицы и сын, друг Мишеля. Будучи студентом, Лермонтов был страстно влюблен в симпатичную Вареньку. Старше его всего на год, она была уже членом общества и почиталась уже невестой, приходилось думать о выдаче ее замуж, тогда как Мишель в 15–16 лет считался еще ребенком. Его биограф Висковатов пишет: «Он, сопоставляя себя с нею, находил себя гадким, некрасивым, сутуловатым горбачем: так преувеличивал он свои физические недостатки. В неоконченной юношеской повести он в горбуне Вадиме выставлял себя, в Ольге — ее…» (ГиК 1998: 144–145).

Но попав в шумную ватагу юнкеров, он забыл ее, не вспоминал, не писал. Варенька приняла предложение пожилого помещика Бахметева и вышла за него замуж. При известии об этом Лермонтов чрезвычайно расстроился. А. П. Шан-Гирей вспоминает: «я имел случай убедиться, что первая страсть Мишеля не исчезла. Мы играли в шахматы, человек подал письмо; Мишель начал его читать, но вдруг изменился в лице и побледнел; я испугался и хотел спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал: «Вот новость — прочти», и вышел из комнаты. Это было известие о предстоящем замужестве В. А.» Лермонтов всегда называл ее по девичьей фамилии — Лопухиной, ненавидел Бахметева. Тот платил ему тем же, заставил жену уничтожить все письма поэта и запретил ей любую связь с ним.

В двенадцать лет Мишель безнадежно влюбился в Катеньку Сушкову, которой было семнадцать. В пятнадцать лет, делая запись в тетради об этом, он добавляет: «Как я был глуп!». Еще через четыре года он пишет М. А. Лопухиной о Екатерине Александровне: «Было время, когда она мне нравилась. Теперь она принуждает ухаживать за нею. Но не знаю, в ее манере, в ее голосе есть что-то жестокое, отрывистое, отталкивающее. Стараясь ей понравиться, в то же время ощущаешь удовольствие скомпрометировать ее, запутавшуюся в собственные сети!» (ГиК 1998: 118). Катенька стремилась выйти замуж за молодого и богатого князя Лопухина, приятеля поэта. Лопухин был очарован, влюблен, брак был близок. Лермонтов приехал с Лопухиным. Дальнейшее описано Е. А. Ган:

«Лермонтов окружает ее всеми сетями: грустит, изливает жалобы и в прозе и в стихах и, наконец, отрывает ей, что день ее свадьбы с князем будет его последним днем!.. Она его и прежде предпочитала, но тут ее голова пошла кругом!.. Как он умел опутать эту невинную душу! Чего не употреблял, чтобы доказать ей, как мало князь достоин ее!.. Как сыпал элегиями и поэмами… Смешил и трогал — успел!.. Она полюбила его со всею страстью первой взаимности.

Князь уехал не простясь — она о нем и не тужила». Сама Сушкова поясняет: «Я была рада его отъезду, мне было с ним так неловко и отчасти совестно перед ним, к тому же я воображала, что присутствие его мешает Лермонтову просить моей руки» (ГиК 1998: 127).

После отъезда князя Лермонтов продолжал разыгрывать страсть, но лишь до отъезда в лагеря, по возвращении переменился. Ограничивался поклонами вежливости, но о прежнем — ни слова. Танцевал с другими. На прямой вопрос заплаканной девушки о причинах ответил:

«Бог мой, mademoiselle, может быть — я люблю вас, может быть, нет, право, не знаю! И можно ли помнить о всех увлечениях прошлой зимы? Я влюбляюсь, чтобы убить время, но не рассудок! Поступайте, как я, и будете чувствовать себя хорошо» (ГиК 1998: 128).

Своей знакомой А. Верещагиной весной 1835 г. Лермонтов весьма цинично объясняет свое поведение:

«Я публично обращался с нею, как с личностью, всегда мне близкою, давал ей чувствовать, что только таким образом она может надо мною властвовать. Когда я заметил, что мне это удалось и что еще один дальнейший шаг погубит меня, я выкинул маневр. Прежде всего, в глазах света, стал более холодным к ней, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (что в сущности не имело места). Когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я первый ее публично покинул. Я в глазах света стал с нею жесток и дерзок, насмешлив и холоден. Я стал ухаживать за другими и под секретом рассказывать им те стороны, которые представлялись в мою пользу… Далее она попыталась вновь завлечь меня напускною печалью, рассказывая всем близким моим знакомым, что любит меня; я не вернулся к ней, а искусно всем этим пользовался». И далее: «Я понял, что желая словить меня, она легко себя скомпрометирует. Вот я ее и скомпрометировал насколько было возможно, не скомпрометировав самого себя» (ГиК 1998: 127).

Каково самодовольство! И чем хвастает!

В это время тетка Кати получает анонимное письмо якобы от неизвестного, где Лермонтов описан самыми черными красками. Он уже обольстил, мол, одну девушку и бросил. В письме говорится, что Катю ожидает та же участь. «Поверьте, он недостоин вас. Для него нет ничего святого, он никого не любит. Его господствующая страсть: господствовать над всеми и не щадить никого для удовлетворения своего самолюбия». «Нам стоило бросить взгляд, чтобы узнать руку Лермонтова», — вспоминает подруга Кати Е. Лодыженская. — Обе мы и в разное время, сколько перевидали в Москве лоскутков бумаги с его стихотворными опытами… В один миг Екатерина Александровна придавила мне ногу: «молчи!» — дескать. Я ничего не сказала». А сам Лермонтов сознается Верещагиной: «Я искусно направил письмо так, что оно попало в руки тетки. В доме гром и молния…». Ему было отказано от дома (ГиК 1998: 129–135).

В «Княгине Лиговской» вся эта история пересказана весьма близко к действительности. Через два года Катя Сушкова вышла замуж за своего давнего поклонника А. В. Хвостова. Лермонтов, будучи шафером жениха, поспешил прежде молодых в дом жениха и рассыпал из солонки соль по полу. «Пусть молодые новобрачные ссорятся и враждуют всю жизнь» — объяснил он это присутствовавшим (ГиК 1998: 141).

И завершающий штрих. Как пишет М. Семевский, «Будучи женихом Щербатовой и в то же время избегая брака, Лермонтов на коленях умолял свою бабку Арсеньеву не позволять ему жениться» (ГиК 1998: 142).

Из этих романов мы видим, что любовь Лермонтова к женщинам была непрочной, чаще напускной и рассчитанной на создание романтического образа. Графиня Е. П. Ростопчина, умная и наблюдательная женщина, писала о Лермонтове: «Веселая холостая жизнь не препятствовала ему посещать и общество, где он забавлялся тем, что сводил с ума женщин, с целью потом покидать их и оставлять в тщетном ожидании; другая забава была расстройство партий, находящихся в зачатке, и для того он представлял из себя влюбленного в продолжение нескольких дней…» (ГиК 1998: 115–116). На вопрос о том, зачем он интригует женщин, Лермонтов отвечал: «Я изготавливаю на деле материалы для будущих моих сочинений» (ГиК 1998: 116). Возлюбленные были для него скорее предметом холодного исследования, а также удовлетворения физиологических потребностей, чем душевной привязанностью. Издателю Краевскому он рассказывал, что перестал ходить в бордель: незачем, когда светские дамы могут заменить тамошних девиц (ГиК 1998: 236). Белинский сказал после бесед с ним: «Женщин ругает: одних за то, что дают, других за то, что не дают… Пока для него женщина и давать одно и то же» (ГиК 143).

В юнкерское время это обретало особенно прямолинейные, грубые формы. Из «Гошпитали»:

На эту ножку, стан и грудь

Однажды стоило взглянуть,

Чтоб в продолженье целой ночи

Не закрывать горящих глаз

И стресть по-меньшему — пять раз!

В стихах его то грубо, то нежно и деликатно воспеваются женские формы — ножка, грудь, глазки, — но это скорее дань поэтической традиции, общественным ожиданиям. В лермонтовских рисунках мы не найдем того обилия женских ножек, как в черновиках Пушкина. У Лермонтова скорее преобладают мужчины в черкесках и лошади.