– Вырываться? – удивился Вилли Ланн. – Неужто всё так плохо?

– Ничего ещё не известно, – отвечал ему Брюнхвальд, – но наш генерал считает, что готовым надобно быть ко всему.

Волков ничего не сказал, а лишь подивился про себя тому, насколько хорошо его товарищ знает его.

– Но дрова зачем? – спрашивал Хенрик.

– Городишко надобно будет сжечь, – злобно ухмыльнулся полковник Роха. – Пока пузаны будут свои домишки да улицы тушить, нам легче будет уходить.

Волкову и баранья колбаса сейчас не пришлась, он отбросил вилку с ножом и сказал холодно:

– Этот поганый город надобно было подпалить ещё в первое наше пребывание тут!

Неожиданно Карл Брюнхвальд засмеялся, а за ним, хрипло и пугающе, стал смеяться и полковник Роха, а уже после них начали посмеиваться и Рене и другие офицеры, и молодые тоже. Даже Волков не удержался, пусть и настроение у него было отвратительное, но и он усмехнулся. А тут в трактир пожаловал не кто иной, как ротмистр Кохнер. На сей раз он был без кирасы и шлема и вид имел совсем удручённый.

Генерал увидал его и сразу ожил:

– А ну-ка, ротмистр, идите сюда, – он обернулся к ближайшему лакею. – Любезный, тарелку и стакан моему гостю.

Для толстяка, которого генерал непременно хотел усадить рядом с собой, офицерам пришлось подвинуться. И Кохнер, поблагодарив генерала, сел между ним и Брюнхвальдом. Волков сам, на правах хозяина, положил ему из блюда большой кусок гуся.

– А знаете, ротмистр, вы знаток хорошей кухни, – врал толстяку генерал; если быть честным, то барону здешняя еда не очень нравилось, – тут и вправду неплохо кормят, почти как в трактирах Вильбурга.

– Спасибо, господин генерал, – печально отвечал Кохнер, кажется, ни стол, заставленный дорогой едой, ни вино, что ему наливал в кубок лакей, не доставляли толстяку радости.

– Отчего же вы так грустны, друг мой? – с участием спрашивал барон. «Толстяк не радуется целому столу кушаний? Видно, что-то случилось!».

– Меня выгнали с должности! – сразу сообщил ротмистр. Вернее, уже не ротмистр. – Сказали, что я не должен был вас пускать в город. Что я позор, а не офицер. Я опозорил всех офицеров города. Что я болван, – он едва не всхлипывал.

– Не должны были пускать нас? – удивлялся барон. – Что за глупости? Его Высочество – первый союзник вашего города! Вы всё равно нас пустили бы по договору, просто мы с вами всё сделали быстрее, без этих чинуш из магистрата.

– Может и так, может и так, но вот капитан ван Куттен выгнал меня. И мой дядя говорит, что я болван, он потратил столько усилий и денег, чтобы устроить меня на эту должность, а я ни на что не годный осёл.

– Ван Куттен, ван Куттен… – повторил генерал пару раз, обдумывая что-то, а потом, склонившись к толстяку, спросил у того тихо: – Друг мой, а вы ходите к причастию?

– Хожу, – так же тихо отвечал тот.

– А ваш капитан ван Куттен?

– Нет, он лютеранин.

– Лютеранин? Да, одни из них себя так и называют. Лютеране. А ещё есть последователи людоедов Кальвина и Цвингли, ещё и другие имеются, но для всех для них есть правильное название… – тут он замолчал, как бы давая толстяку закончить его фразу и тот закончил шёпотом:

– Еретики.

– Еретики, – кивал Волков удовлетворённо. – Безбожники, слуги сатаны, нечестивые. И я очень рад, что вы не из таких.

– Да, но… – пухлая физиономия Кохнера была весьма кисла. – Они остались на должностях, а меня выгнали… Меня жена уже бранила… Грозилась выгнать, если я не найду доброго промысла.

– Это правильно, всякий человек должен быть при ремесле, – согласился барон, – но пока вы ищете, я возьму вас себе в помощники.

– Да? – оживился бывший ротмистр. – А что нужно будет делать?

– Завтра поутру, после завтрака, я со своими офицерами поеду смотреть город, хочу посмотреть стены, ворота и башни. Также ближайшие окрестности возле города. Предлагаю вам поехать со мной, будете при мне; я вам буду платить… ну… – генерал думал, как бы не дать лишнего. – Тридцать крейцеров в день.

– Тридцать крейцеров? – кисло спрашивает Кохнер. Такая деньга была явно не по запросам толстяка, судя по всему, стоя на городских воротах, он вымогал из купчишек и возниц явно больше. Но тут ему не из чего было выбирать, и, вздыхая, толстяк соглашается: – ну, раз так, то я берусь, что ж делать.

Ни выпить, ни съесть всё оплаченное офицеры барона, конечно, не смогли даже при помощи Кохнера, всё оставшееся лакеи им собрали в корзины с собой. Офицеры и были рады, хорошей еды было ещё на два дня. На том и разошлись, Волков поехал в свою гостиницу, а офицеры – в бараки к солдатам, так как ещё не обзавелись в городе жильём. Брюнхвальд, хоть и под хмельком, а дело своё знал и всё помнил:

– Местные ушли в бешенстве. Пошлю вам в гостиницу пяток человек из вашей охраны. Пусть посидят ночку у вас. Мало ли что.

– Да, друг мой, пришлите, – отвечает генерал; сам-то он считает, что, скорее всего, ему ничего не угрожает, ну не кинутся же местные на официального посланника курфюрста, но забота товарища ему приятна.

Его комнаты явно не стоили тех денег, что он платил. В окнах были щели, и оттуда изрядно дуло; хотя от сквозняков можно закрыться пологом кровати и надеть на голову каль, но в перинах нашлись клопы. А от них ни шапочкой, ни пологом не закроешься. Он просыпался за ночь дважды и засыпал после этого совсем не сразу. И, конечно же, поутру был раздражителен. Ещё до завтрака просил себе бумагу и перо. Решил писать фон Реддернауфу. Хотел рассказать, что встретили его тут нерадушно. Генерал прекрасно понимал, что почтмейстер его письмо прочтёт и передаст содержание в магистрат, так что особо не распространялся. Он собирался обо всём, что тут происходит, отправлять письмо через тайного человека министра. С ним он также собирался встретиться в ближайшее время, может быть, даже сегодня ночью.

Он звал к себе Хенрика и, передав ему письмо, сказал:

– Пошлите кого-нибудь на почту.

Тут же звал к себе Гюнтера и наказал ему:

– Узнай, кто сдаёт покои. Ищи хороший дом, не дороже трёх талеров, и чтобы и на вас с Мартином место было, и на господ из выезда, и на десяток лошадей с каретой. В этом клоповнике спать я не смогу.

Отдав распоряжения, сам сел завтракать. И не успел он с тем покончить, как к нему явился фон Флюген с бумагой в руке.

– Вам, господин генерал. На почте дали.

Барон вытер салфеткой руки и взял бумагу. Бумага была с малой печатью на голубой ленте. Фон Реддернауф так оформлял письма. Волков не ошибся, письмо было от министра. И сразу же, с первых слов, вызвало у генерала чувство огорчения. Конечно, барон адресовал письмо по всем правилам вежливости, то есть с упоминанием всех его титулов. А значит, письмо адресовалось «Рыцарю Божьему, Иерониму Фолькофу, владетелю Эшбахта, барону фон Рабенбургу, генералу».

Дьявол. Если почтмейстер человек внимательный, он поймёт, что генерал фон Рабенбург и разыскиваемый городом разбойник и расхититель городских храмов Фолькоф – одно и то же лицо. Теперь ему приходилось надеяться на то, что почтмейстер этого не заметил, или на то, что власти города не посмеют арестовать и казнить представителя курфюрста. И он начал читать:

«Друг мой, уж простите за дурные вести, но лучше будет, ежели вы их узнаете от меня. Не буду тянуть и скажу сразу: графиня, сестра ваша, устроила при дворе большой скандал. Говорят, что после бала, на котором мы с вами были, она принимала в своих покоях молодого принца, наследника герба. А поутру, ещё до рассвета, от двора отъехала. Сие, конечно, было сделано в пику Его Высочеству, но сей поступок привёл в ярость герцогиню, Её Высочество, говорят, била посуду, после даже пришлось звать ей лекаря и пускать кровь. Герцог тоже зол на графиню, он имел серьёзный разговор с сыном и послал за графиней людей, чтобы доставить её ко двору.

Но посланные вернулись, сказав, что в Грюнефельде графиня не появлялась. Попробую сей скандал хоть не замять, но хоть как-то смягчить. Но принц весьма холоден, а герцогиня не остывает, хотя время уж и прошло – говорит о графине слова дурные, коих раньше и не произносила вовсе. В общем, сия конфузия нам совсем не на руку, и дни фон Фезенклевера на посту канцлера ещё до лета, кажется, сочтены будут. Пока же принц просил его подбить налоги и недоимки за прошлый год.