— Обещаю не снимать с тебя с живого кожу, — отвечал ему рыцарь, поднимаясь с корточек и разминая колено. — Сыч, помойте его, возьми мыла, одежду ему найди новую, покорми мясом, дай пива, цепей не снимай, возьми телегу и вези его в Мален, к этой самой вдове.

Фриц Ламме кинулся за ним:

— Экселенц, вы награду обещали. А сколько дадите?

— Двадцать талеров, — сразу ответил Волков. — Но это на всех. И подели по-честному.

— По-честному? — удивился Сыч. — По-честному это как?

— По-честному, мерзавец, это значит по-честному, — сурово говорит Волков. — Всем людям, кто ездил с тобой, дашь поровну.

— А что же мне останется, экселенц? — возмутился Сыч, делая при том жалостливое лицо и забегая вперёд господина.

Конечно, мерзавец, был жаден, как и всегда. Привык Фриц Ламме к хорошей жизни, к той жизни, при которой серебро звенит в кошельке всегда, привык из кабака выползать под утро, привык быть начальником и заводилой в попойках. Обнаглел. Но, как ни крути, полезен он был всегда, и предан тоже.

— Ладно, тебе лично дам десять монет. Но не смей пить сегодня, — Волков показал ему кулак. — Даже чтобы не думал.

— Экселенц, да не в жисть, — клялся Сыч. — Разве ж я не понимаю, что сегодня в городе фон Эделя ловить будем? То дело важное.

— Всё, иди мой и корми разбойника, скоро поедем в Мален. Сейчас только попов найду, и будем собираться.

Но перед этим он зашёл в трактир. Трактир битком забит. И это с утра. Купцы кушали. Трактирщик, как его увидал, так кинулся к нему:

— Господин, ах, какая радость! Приехали! Чем же услужить вам?

— Вижу, хорошо у тебя дела идут, — сказал Волков, осматриваясь.

— Сказал бы, что плохо, так Бога погневил бы. Его милостью и вашей живу, — трактирщик поклонился.

— Постоялица твоя где?

— Не извольте сомневаться, в лучших покоях проживает, сам каждый день хожу к ней, спрашиваю, не надобно ли чего.

— Денег с неё не бери.

— Ни крейцера, ни пфеннига, — заверил трактирщик.

Волков пошёл наверх, сделав ему знак остаться. Уже там встретил зарёванную Уту, та несла таз с рубахами госпожи. Она сделала перед ним книксен, Волков взглянул на служанку:

— Что, не в духе госпожа?

— Какой день уже не в духе, — отвечала Ута и тут же, испугавшись своих слов, убежала вниз, большая и грузная.

Кавалер без стука толкнул дверь. Агнес сидела на кровати, на коленях одна книга, рядом другая. Обе открыты. На ней была лишь лёгкая и прозрачная нижняя рубаха, волосы не убраны. И сама на себя не очень похожа. Красива слишком. Девица тут же вскочила с кровати, подошла, поцеловала руку:

— Простите, дядя, что так вас принимаю.

Он сел на стул:

— Сейчас уезжаю по делу нашему. Кое-что мне знать надобно.

— Узнаю, скажите, что и про кого вы знать хотите?

— Мне за моим шаром сходить или ты в свой заглянешь?

— Ну, раз вы про моё стекло догадались, к чему тогда за вашим ходить, — отвечала девушка.

Она подошла к двери, заперла её на засов. Потом подошла к сундуку, на груди у неё ключ был на верёвке. Им его и отперла. Достала из мешочка свой светлый шар. По ходу к кровати скинула с себя последнюю одежду, вовсе его не стесняясь. Уселась на кровать, волосы прибирая на затылок. Красивая.

— Ну, дядя, что знать желаете?

Все его люди: и новый епископ с отцом Семионом, и выезд во главе с прапорщиком Максимилианом, гвардейцы, Сыч с Ежом и пленником, а также госпожа Ланге с управляющим Ёганом — поехали в город. Хоть дни сейчас были самые длинные в году, а городские ворота закрывались на вечерней заре, он всё равно велел ехать побыстрее. Боялся не успеть. А ждать утра у него времени не было.

Времени, вот чего ему теперь не хватало. Дела не кончались, а время убегало, словно вода сквозь пальцы. Вот-вот, через пару дней, полковник Брюнхвальд пошлёт к нему гонца о том, что стал лагерем у Эвельрата и ждёт приказа двигаться дальше. Скоро, может уже завтра, кавалеристы фон Реддернауфа появятся на границе его владений, а через день и ландскнехты Кленка будут тут. В общем, тысячи и тысячи людей, готовых драться, через пару дней будут ждать его приказа. И нельзя заставлять их ждать. Нет ничего хуже, чем томить солдат ожиданием перед тяжёлым делом. И даже не потому, что это всякий день стоит безумных денег на содержание, но и потому, что дух солдат начинает падать. Дух падать, а ещё… Ещё они и разбегаться начнут, так что никакими виселицами их не удержишь. Ведь чем ближе дело, тем сильнее страх. Горцев воевать дело-то нешуточное. В общем, времени у него не было ни дня, ни часа лишнего. Оттого, наверное, он уже забыл, когда высыпался. В седле стал засыпать, прямо на ходу. Даже нога болевшая не бодрила. Не хватало ещё, на радость графу и горцам, упасть с лошади да сломать себе шею. Встрепенувшись после очередной накатившей дрёмы, он всё-таки слез с коня и сел в карету к Бригитт. С ней рядом. Только лишь сел, только лишь за руку взял её, так и уснул сразу, даже не заметил, что, к радости красавицы, упала его голова к ней на колени, а она, довольная таким событием, гладила его волосы и улыбалась. И даже по нужде не ходила всю дорогу, хотя и надобность такая была.

У поворота, за милю от города, Максимилиан всех остановил, к радости госпожи Ланге разбудил его:

— Господин генерал, Мален.

От дневного сна злой, он вылез из кареты. Осмотрел людей, пошёл и каждому говорил, что тому надобно делать. Гвардейцам:

— От пыли отряхнитесь. Выглядеть красиво всем.

Максимилиану:

— Прапорщик, разверните моё знамя. Поедете сразу за мной.

Оруженосцу:

— Фейлинг, коня мне. И господа пусть приведут себя в порядок.

Епископу и брату Семиону, он с ними всё ещё в Эшбахте обговорил:

— Святые отцы, вы знаете, что делать, отсюда до города идите пешими.

Сам сел на коня, Бригитт уже вернулась к карете, Ёган помог ей сесть туда.

Святые отцы вышли вперёд и пошли по дороге, как и просил Волков.

А уже он двинулся за ними. А за ним Максимилиан с его штандартом.

После все остальные.

Не преодолели они и половину пути, как пара стражников вышла из городских ворот, загнала в город торговцев, что стояли у входа, и стали толкать тяжёлые створки. Волков знал, что так будет, горожане не осмелятся противиться пожеланию герцога.

И когда он подъехал к воротам, те были заперты, хотя мост и не поднят. А на приворотной башне уже собралось несколько стражников, и старший из них, видимо сержант, прокричал:

— Извините, господин, но бургомистр распорядился вас не пускать. Наш капитан велел закрывать перед вами ворота.

— Так ты, подлец, знаешь, кого не пускаешь? — выехал вперёд Максимилиан. — То сам кавалер Фолькоф, генерал архиепископа Ланна и полковник императора, меч Господа, опора Святого престола, паладин, гроза горцев и победитель мужиков, и что же, ты не пустишь его, негодяй?

— Уж простите меня, господин генерал, но ворота перед вами я раскрыть не могу. Герцог не велел перед вами открывать ворота.

— А перед епископом новым велел герцог тебе запирать ворота? — крикнул отец Семион.

Теперь сержант стражи молчал, смотрел вниз, но ничего ни сказать, ни сделать не решался. Боязно было человеку, с одной стороны, герцог, бургомистр и капитан городской стражи запретили ворота отпирать, а с другой стороны, там великий воин под своим знаменем со своими опасными людьми, да ещё епископ, попробуй не отопри. Тут бы всякий призадумался.

— Что же ты молчишь, добрый человек? — кричит ему брат Семион. — Неужто ты Его Преосвященство, епископа города и графства Мален, ко престолу его не пустишь?

— Не знаю я, что делать! — кричит в ответ стражник. — Не велено господина фон Эшбахта пускать…

— Так ты его и не пускай, ты только епископа пусти…

— Так тогда и Эшбахт проскочит. Я лучше сейчас за ротмистром пошлю. Пусть он разбирается.

— А ну стой! — первый раз рявкнул сам епископ. Рявкнул звонко и грозно, такой голос как раз хорош будет проповеди читать, в самых дальних уголках церкви его все расслышат. — Стой, нечестивец! Велю тебе сначала ворота мне открыть, а уже потом бегать за своими начальниками. А не откроешь, так отлучу тебя и жену твою на год от церкви за неуважение к сану святому, отлучу под тяжкую епитимью. Уж жена твоя тебе благодарна за то не будет. Отворяй мне двери, безбожник, немедля, а уже потом бегай за своими начальниками.