— А мужики? Сколько у вас там мужиков?

— Дворов двести, но все вольные, крепостных нет.

Двести дворов, конезавод, фермы, кузницы вдоль дороги. Да, земля, кажется, та и вправду была хороша, да и не стал бы молодой граф заводить распрю ради земли бросовой. Хотя может…

Он ещё спрашивал братьев Фейлингов, и те ему говорили без утайки всё, что знали про эту старую распрю. И кавалер всё отчётливее понимал, что в этой своей вражде с графом и местными сеньорами, что непременно станут на сторону графа, придётся ему искать союзников среди знати городской. А вот как они его встретят, он уже и так в немилости у герцога, нужен ли городу такой обременённый сварами и войнами союзник? Это был вопрос.

Вскоре, узнав всё нужное, он отпустил братьев от себя. И младший брат, выпивши всю кружку пива, из-за стола выходил на ногах нетвёрдых.

Эти тяжкие думы были не последними его тяжкими думами; помимо вдруг появившейся нелюбви молодого графа ещё ему не давала покоя смерть кавалера Рёдля в его земле. Чёртов зверь. Он всё, всё портил. Разбей ты хоть десять раз свирепых горцев на своих границах, но если в твоих пределах гибнут столь известные турнирные бойцы, то какой же ты сеньор? Впрочем, известно какой — плохой. Который по скудоумию или по небрежению не может навести порядок в земле, данной ему в прокорм. Может, такому сеньору и земля не нужна? Не по силам ему быть владетелем.

Чёртов зверь!

Одно дело разорванный бродяга. Бродяга? Да хоть целое небольшое кладбище бродяг, что было за хижиной монаха, даже пропавшие дети, да и сам монах беспокоили всех меньше, чем всего один, но благородный и известный человек. Волкову уже один раз припомнили его, а сколько раз ещё будут припоминать? В общем, со зверем надо было кончать:

— Максимилиан.

— Да, кавалер.

— Седлайте коней, вы и Увалень едете со мной, — сказал кавалер и, чуть подумав, добавил, — и просите господина Клаузевица ехать со мной тоже.

— Далеко ли нам ехать? Брать ли с собой съестное?

— Нет, доедем до замка соседа, хочу знать, как там барон фон Дениц, жив ли, нет ли, к ужину будем дома.

Максимилиан поклонился и ушёл исполнять приказание, а Волков звал дворового, чтобы помог одеться в дорогу.

Они ехали по известной дороге на запад. Через брошеную хижину монаха к старому, но ещё крепкому замку Балль. В этот день было не так холодно, как в прежний раз, но декабрь есть декабрь. Ветер есть ветер, а горы, что за рекой в двух днях пути отсюда, есть горы. В общем, зимой даже несильный ветер с гор несёт вовсе не свежесть. И уже вскоре ногу ему крутило, как обычно. Казалось, давно нужно к тому привыкнуть, а оно всё не привыкалось. Он остановил коня, пропуская вперед Увальня, а сам стал растирать ногу. Когда с ним поравнялся фон Клаузевиц, Волков заговорил с ним:

— Вам нравится мой вороной трёхлеток?

— Это тот, которого вы редко ставите под седло? — в свою очередь спросил рыцарь.

— Да, тот, которого я берегу.

— Мало у кого есть такие кони, — отвечал фон Клаузевиц. — Любому такой конь будет по душе, даже пусть то граф.

Кусты тут были не часты, место шло чуть в гору, и они поехали бок о бок.

— Теперь тот конь ваш, — сказал Волков.

Георг фон Клаузевиц удивлённо уставился на кавалера:

— Кавалер, в том совсем нет нужды, я и своим конём доволен. Он у меня не так быстр, но весьма вынослив и характер имеет не трусливый, и при этом покладист.

А Волков, словно не слышав этого, продолжал:

— Я его берёг, на войну никогда не брал, думал оставить его на племя и приглядывал хороших кобыл. Но раз уж вы вызвались быть моим чемпионом, придётся мне с ним расстаться.

— Да нет же в том нужды, — повторял молодой рыцарь, — я вызвался драться за вас вовсе не за подарки.

— Мне о том известно. Но раз уж взялись быть моим чемпионом, мне придётся быть вашим патроном. Я читал о том. И читал, что первым подарком от патрона должен быть конь. Вороной ваш.

— Кавалер, я вовсе не потому ввязался в это дело, что искал подарков.

— Обычай есть обычай, конь ваш. И раз уж мы с вами так всё решили, скажите мне, что побудило вас влезть в столь опасный раздор?

Фон Клаузевиц помолчал некоторое время и сказал:

— То дело не в вас, уже да простите вы меня, кавалер, — отвечал молодой рыцарь.

— Так в чём же?

— В клятве.

— В клятве? После такого интереса у меня ещё больше стало. Говорите же.

— Хорошо, раз вы просите. Отец мой и два брата мои одиннадцать лет назад, когда горцы из четырёх союзных кантонов осадили Мален, были в ополчении у герцога. И герцог в сражении у замка Грезебург, что северо-западнее Малена, был сильно горцами побит. Отец мой погиб ещё на поле, а брат был ранен и схвачен псами подлыми. И когда герцог просил их отдать пленных и сулил сволочам за благородных людей серебро, изверги эти отказались, всех пленных, что не были ранены, они прирезали, а тех, что были ранены, бросали в сухой ров у замка, где те умирали от ран и жажды. Умирали долго и мучительно. Там мы и разыскали нашего брата.

— Сие печально, но это обычай горцев, правил доброй войны они не знают, ибо как звери растут в своих горах без чести и человеколюбия божеского, подобно скотам. Оттого они сразу всякую ересь себе берут, что истинного Бога не ведали никогда, — произнёс кавалер, сочувствуя молодому рыцарю.

— Именно, — соглашался тот, — человеколюбие им не присуще, и уважения к благородству они не знают. А мать моя после смерти отца и брата была безутешна. Траура более не снимала. Старший мой брат, который остался жив в том сражении, вступил во владение поместьем, а меня отдали в учение к славному рыцарь Сриберу. И я учился как мог. Это был добрый человек и большой мастер, он и просил герцога по прошествии лет даровать мне рыцарское достоинство. И как я его получил, мать звала меня к себе и на иконе Божьей матери просила меня клясться, что отомщу я горцам за отца и брата. Я клялся, а брат мой взял в долг большие деньги и купил мне коня, доспехи и оружие. И с тех пор я искал любых людей, что осмелятся бросить вызов горцам. Две компании воевал за герцога, но на севере, с еретиками. Но война кончилась. Уже думал, что пойду в войско императора и поеду в южные земли, а тут как раз слух прошёл, что какой-то помещик побил горцев на их берегу и разграбил их ярмарку. Я решил подождать и посмотреть, может, это был простой приграничный набег. И теперь вы будете прятаться да бегать от врага. А вы возьми и побей их на реке. Тут уже я понял, что провидение мне вас подвело. И решил, что с вами- то и выполню клятву, данную матушке. Уж как она радовалась в письме, когда я написал, что враг во множестве бит у холмов и что я в этом деле был участником. Писала, что молится за вас не меньше, чем за меня.

— Что ж, передавайте вашей матушке поклон, — произнёс Волков.

— Передам обязательно, — говорил Георг фон Клаузевиц. И продолжал. — И уже когда на встрече с сеньорами графства вас стали задирать всякие нелепые люди, что ни под какими знамёнами стоять не захотят, если сражаться придётся против горцев, понял я, что не допущу того, чтобы человека, который бьёт свирепых горных псов без боязни, ранили или, не дай Бог, убили люди не славные и не храбрые, а только лишь умелые во владении мечом.

Для Волкова это стало неожиданностью, вот, оказывается, как к нему пришёл его ангел-хранитель.

— Что ж, — сказал кавалер, — теперь вы всё мне разъяснили, и ещё раз говорю вам спасибо, что были смелы и вразумили дерзких в нужный час.

— Не стоит, кавалер, рад был услужить, — сказал Георг фон Клаузевиц.

Но в словах молодого рыцаря не было законченности, и Волков это заметил:

— Что вас гнетёт, Георг? Кажется, вы не всем довольны.

— Гнетёт? Нет-нет, ничего меня не гнетёт, я всем доволен при вас. А теперь ещё и конь у меня будет на зависть всем другим. Просто…

— Ну, говорите же.

— У меня есть вопрос. Боюсь, что он будет не совсем уместен.

— Задавайте; у честных людей, а вы, как я вижу, именно такой, не должно быть вопросов, что другим людям задать их непозволительно.