Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Волков вздохнул и потёр горло. Он надел тот самый колет со вшитой кольчугой, в котором дрался с Шоубергом, а за кружевным высоким воротом колета прятался крепкий обруч из железа, который защищал горло и шею. Он-то и впивался в горло, но ничего, кавалер готов был потерпеть. Всяко это легче, чем целый день носить кирасу и горжет. В самый последний момент, когда он уже надел колет и перчатки, Бригитт заметила на одежды порезы, который остались от меча Шоуберга, но Волков не стал снимать эту отличную одежду, решил, что шуба всё скроет. Так и поехал.

А госпожа Ланге надела самое дорогое своё платье, все украшения, что у неё были, включая золотой браслет, что дарил ей Волков, надела шубу. Велела запрячь себе карету госпожи Эшбахт, не в телеге же ей ехать.

Садилась в неё, высоко подбирая дорогие юбки, чтобы не запачкать. Настроение у неё с самого утра было строгое. Собиралась в дорогу так, что бранью не ограничивалась, дворовые бабы оплеухи получали чаще, чем обычно. Только звон по дому стоял. Лицо красавицы было холодным и даже злым; когда она уселась в карету, даже Волкову она не улыбалась. Куда только делась вся ласка, вся нежность, что так и лились из неё ночью?

Но даже зла и холодна она была прекрасна.

И опять кавалера удивило то, что не его распоряжения ждал кучер и молодые господа из выезда, что уже сидели в сёдлах, а ждали, пока она, усевшись на подушках и расправив платье, негромко скажет: «Трогай уже».

Хлыст щёлкнул, и карета покатила со двора. И все поехали, не дожидаясь приказа от господина.

Удивительно, как она так могла всё в доме поставить, что не госпожа Эшбахт всем тут заправляла, а незаконнорожденная её родственница. Но не об этом сейчас он думал, не до этого ему сейчас было.

Шатёр разбили на холме, почти на том самом месте, где он дрался с Шоубергом. Может, чуть южнее. До полудня ещё было много времени. Стали рубить кусты, жечь костры. Опять же предусмотрительностью госпожи Ланге, которая велела взять две свиные туши, хлеба и бобы, стали готовить еду господам и солдатам. Над поросшими кустарником глинистыми холмами поплыл приятный запах печёного на углях мяса.

Хоть и завтракал он дома весьма хорошо, как перед любым походом, но на ветру он захотел этого вкусного мяса с пивом, которое, опять же, додумалась взять умная Бригитт.

Но не успел он расположиться вместе с госпожой Ланге за походным столом на походных креслах подле шатра, не успел и раза укусить от сочного большого куска мяса с салом, как солдат, что стоял в пикете на дороге, замахал рукой и закричал:

— Едут! Едут, господа!

Волков сразу вскочил. Он волновался, какая уж тут еда. Но Бригитт поймала его за руку:

— Отчего же вы встали? Сядьте, господин мой, не гоже господину Эшбахта, Рыцарю Божьему, Хранителю Веры и победителю свирепых горцев, прерывать обед, не Папа и не император по дороге едет, а такие же, как и вы, сеньоры и кавалеры. Сядьте и кушайте. А как пришлют гонца, так и поедете к ним.

То холодное спокойствие, с которым говорила эта красивая женщина, вдруг и Волкова успокоило. Он послушался её и сел, она, не выпуская его руки и чуть наклонившись к нему, продолжала:

— За Шоуберга вам будут говорить, так не переживайте о том, господин сердца моего. Зовите меня сразу, я уж всё им про него скажу, так скажу, что больше и не спросят. А надо будет, так и на писании Святом повторю. А пока ешьте. Дозвольте, я вам порежу мясо.

Она взяла нож и на глазах многих его людей стала в его тарелке резать ему еду, словно матушка помогала малому и любимому дитю.

— Оставьте это, — сказал он чуть сконфуженно, — я ещё при руках и при силе.

Но она нож не выпустила. И нарезала ему его кусок и сказала:

— Вот, кушайте, господин мой. Кушайте и не думайте о господах этих, я уже о них подумала.

Воистину было это странно. Странно слышать было ему такое. Ему, человеку, что провёл почти всю свою жизнь в войнах, предлагала своё заступничество женщина.

Он взял кусок и съел его, да, мясо было прекрасным, и женщина, что сидела перед ним, была прекрасна, и шатёр, чью стену трепал ветер, был прекрасным. И всё это было его: и кони у коновязи, и офицеры, и солдаты, и унылые холмы вокруг. Да, он был здесь господином, и к нему ехали господа, такие же, как и он, в этом Бригитт была права. Так чего ему волноваться?

Теперь и он их видел. Кавалькада появилась на дороге, всадники и карета. Кони, отсюда видно, очень хороши, полсотни, не меньше, и карета с гербами графа.

Ах, какая же молодец была Брунхильда, какая же молодец, выволокла графа из замка, а уже за ним поехали и другие сеньоры.

Карета графа встала у пригорка, тут же лакей снял с задника раскладное кресло, оно было поставлено так, чтобы граф, сидя в нём, был скрыт от декабрьского ветра и кустами, и пригорком. Пока лакеи помогали вылезти из кареты графу и его близким дворянам, остальные господа, что были в кавалькаде, спешивались и, разминая ноги, прохаживались подле кареты. Волков прикинул и на первый взгляд понял, что господ с графом приехал едва ли десяток, всё остальное — это благородные выезды сеньоров и их неблагородные свиты. Но среди этих господ были те, что недавно приезжали к нему. Да, уехали они в дурном расположении духа, и вряд ли оно к этому дню переменилось.

Но что было хуже всего, все недовольные господа, кроме господина фон Эделя, который был при старом графе, были подле графа молодого, и фон Хугген был там же. Он так и распинался, жестикулировал и всячески пытался разговором своим увлечь молодого графа, но тот был не в духе и, скрестив на груди руки, только рассеяно кивал ему.

С Теодором Иоганном, девятым графом фон Мален, у Волкова сразу сложилась неприязнь. Граф был заносчив и спесив, и при этом, как это ни странно, был неглуп и вечно носил на лице печать скуки. Всем своим видом, каждым жестом и каждой гримасой своего бледного лица он подчёркивал, что кавалер ему не ровня, даже если он и родственник, даже если он дважды родственник, он всё равно должен знать своё место. Простота в общении, что была присуща его отцу, ему была неведома. Волков тоже не любил молодого графа, и теперь не любил его ещё больше, чем раньше, чего уж тут скрывать, и причина его нелюбви скрывалась вовсе не в спеси Теодора Иоганна, на спесь кавалеру было плевать, и даже не в том была, что он сосватал непутёвую и распутную Элеонору Августу за него, и это Волков пережил бы, а вот то, что в доме графа притесняли Брунхильду, он пережить никогда бы не смог. И с этим он примиряться не собирался. Едва увидал родственника, едва вспомнил письма графини, так сразу он отметил, что прямо на ходу, с каждым его шагом в нём растёт и наливается злоба. Тяжёлая и чёрная злоба к Теодору Иоганну. А ещё и раздражение на графа старого, что тот не мог своих дочерей и снох успокоить и защитить жену от брани и пренебрежения.

Как он отошёл от шатра и спустился вниз, так за ним, без приказаний и просьб, сразу пошли офицеры. Волков, услыхав привычное постукивание мечей о сапоги и поножи, чуть оглянулся и вдруг усмехнулся. Идут. Брюнхвальд, Бертье, Рене… Тут же шли господа из выезда: Увалень, Гренер-младший, Максимилиан, фон Клаузевиц, а за всеми ними уже прыгал на своей деревяшке Роха. Волков усмехался от того, что невольно сравнивал приехавших господ сеньоров и своих господ офицеров. Лучшие люди графства щеголяли в шубах и роскошных бархатных беретах, в перчатках и сапогах из тончайшей замши, сверкали перстнями и цепями. Его же люди… Карл Брюнхвальд в мятом доспехе и кирасе, которую, возможно, носил его дед. Рене почти такой же. Бертье в своих невыносимо красных сапогах, цвет, который он, кажется, предпочитал всем другим цветам, в мятом шлеме и помятом правом наплечнике, да ещё с лицом, на котором красовались не сошедшие ещё после сражения ссадины. Увалень, большой, без шапки и со шлемом подмышкой, вид имел свирепый и напоминал мелкопоместного дворянчика, что вздумал от нищеты разбойничать на дорогах. Только фон Клаузевиц и Максимилиан выглядели прилично, но бедный их вид говорил скорее, что они либо пажи, либо оруженосцы, но которые уже побывали в деле. В общем, вся его свита на фоне приехавших господ выглядела бедно, но грозно.

563
{"b":"841550","o":1}