И опять Максимилиан не мог ответить, а ведь ответить так хотел.
Тут Ульрика, самая старшая из всех кто был в спальных покоях, сказала Бьянке:
— Ну, что ты лежишь, развалила лытки, корова, видишь, молодой господин в замешательстве, так помоги ему.
— А что нужно то? — спросила та. Она и сама удивлялась, от чего молодой господин не идёт к ней. Не стремится брать её.
— Так встань, да расплатись с господином ртом, а то он от волнения сам ничего не сделает. Видишь, заробел от красоты твоей, юный господин.
Ульрика засмеялась, а Бьянка, к огорчению Максимилиана, спрыгнула с кровати одёрнув юбки, и тут же к радости его пришла и встала перед ним на колени, снизу на него глазами своими удивительными смотрела, улыбалась, а руки её ловко, и со знанием дела, стали развязывать тесёмки панталонов его.
Максимилиан замер, смотрел на неё с изумлением, и не говорил ничего, не дышал даже. Словно вспугнуть боялся редкого, красивого зверька, что увидал случайно. А она всё делала сама ему, делала и с желанием и с умением. Мастерица была Бьянка в таких делах. Несмотря на то, что молода.
А Ульрика, увидев, что у них всё ладится, отвернулась и стала глазами разглядывать всё вокруг. И взгляд её остановился на кровати. Вернее на высокой, резной спинке её. Это было то, что ей нужно. Она кинула взгляд на Максимилиана — не смотрит ли. Нет, он глядел только на красавицу Бьянку сверху вниз. Не отрывался.
И тогда она достала из шва рукава на платье чёрную, швейную иглу, и, подойдя к изголовью, просунув руку между стеной и спинкой кровати, воткнула с усилием её в дерево спинки. Всё, дело было сделано. Тут же отошла и стала смотреть в окно и жать Бьянку. А умелицу ждать пришлось совсем недолго, она быстро справилась с мальчишкой, девица вдруг замычала, потом смачно плюнула прямо на пол, достала платок из лифа платья и смеясь, стала вытираться.
— Что ж ты смеёшься, дурёха? — с лёгкой укоризной спрашивала её Ульрика.
— Так молодой господин, чуть не потопил меня, — продолжала смеяться смуглянка. Своим платком она вытерла всё Максимилиану и сама стала завязывать на его панталонах тесёмки. И говорила при этом, всё ещё смеясь. — Видно, что господин Максимилиан Великий пост держал, силу копил, вот оно мне всё и досталось, накопленное.
— Так зато и не уморилась ты, всё быстро прошло, — говорила Ульрика, едва пряча насмешку.
Молодые женщины стали звонко смеяться, а юноша только теперь приходил в себя, он тоже улыбался. Но улыбка его была дурная, словно обалдел он.
Когда с гардеробом его она управилась, Бьянка встала с колен и, обхватив его шею руками, поцеловала юношу в щёку.
Он пытался её обнять, и задержать, но Ульрика потянула Бьянку за руку на выход и говорила ему:
— Пара нам, молодой господин, пойдём уже, спасибо, что показали нам покои.
— И вам спасибо, — говорил Максимилиан грустно, он очень хотел поговорить с Бьянкой, и было пошёл за ними.
Но Ульрика его остановила:
— Не провожайте нас, сами дорогу сыщем, доброго дня вам.
— До свидания, — только и ответил юноша. Хотя, дозволь они ему, так и побежал бы за ними.
Но сказали ему женщины не ходить, он и не пошёл, сел на стул, стал растирать лицо руками словно спросонья, посидел немного, приходя в себя и встал, и начал думать, как бы сыскать прекрасную Бьянку, чтобы без Ульрики была, и может хоть поговорить с ней, или подарок ей купить. Любит ли она пряники, или платок какой, или ещё что… Но мыслей как её сыскать у юноши не было. Вот Сыч или кавалер могли бы её найти, будь надобность, они бы сыскали, но им о ней он говорить не хотел. Максимилиан встал и пошёл в конюшню, а оттуда поехал в трактир, где завтракал кавалер.
Безделье. Солдаты, даже бывшие, не понимают, как может надоесть безделье. Праздный день, это день когда можно ничего не делать. Не маршировать, с двумя пудами веса на плечах, потому что телег мало, не ставить или собирать палатки, не искать хворост и не рубить дрова, не готовить еду, не править доспех к бою, не окапывать лагерь, не выходить в дозор или на заставу. Не ждать на стене штурма, не готовиться под стеной к штурму. Праздный день — это день сплошного удовольствия. День, когда нет войны. И ещё это день, когда тебя, скорее всего, не убьют.
Безделье уж точно не тяготило Волкова. Тем более, что и рука зажила и шрам на голове затянулся. И глаза стали как были раньше. Ничего его не тяготило, и он готов был сидеть в чистом, что не по карману многим, кабачке, с хорошей едой и хорошим пивом. Тут были расторопны слуги и услужливый хозяин. Перед ним стояла огромная, тяжёлая кружка из плохой глины. И была она к тому же крива. А вот пиво в ней было свежее, бодрое.
Кавалер ждал курицу, жареную с вином и чесноком. Все отельные его люди ждали бобы с мясной подливой. Тоже пили пиво. Переговаривались, Сыч с Ёганом опять бранились без злобы, монах думал, как выклянчить у господина полтора талера на книгу. Он нашёл очень хорошую книгу, а то его книгу все выучили наизусть. А эта новая была на удивление интересна и с гравюрами чудесными.
А вот про Эльзу Фукс никто не вспоминал. Была, да сплыла, сбежала девка. Ну и Бог ей судья.
Волков поглядывал по сторонам, смотрел на людей, что тоже трапезничали, на ловких разносчиков, на девок, что искали себе работу, не борзо, не нахально. А с шутками, да с подходцами. И одна ему даже приглянулась, хоть и был вчера дурной вечер, да с дурной бабой, но желание то у него не пропало. Бабёнка была не стара, и не костлява, румяна и крепка телом. Она то и дело призывно поглядывала на него, видя его интерес. Он и поманил её к себе пальцем. А та с радостью чуть не бежала, подошла к столу, присела низко.
— Как звать тебя? — спросил Волков.
— Катарина, господин.
— И сколько ж ты денег берёшь, Катарина?
— С вас двадцать крейцеров возьму, вы авось не батрак и не подмастерье, — чуть замялась девка, думая как бы не прогадать с богатым господином.
— Двадцать крейцеров? — кавалер переспросил так удивленно, словно для него были это большие деньги.
— А что ж, много? — ещё больше волновалась она. — Так всю ночь служить вам буду, я не устану.
Он поймал её за юбку, подтянул к себе, приобнял, потом помял ей зад, словно круп лошади смотрел. Зад был твёрд, кавалер улыбнулся.
— У меня и грудь хороша, — сообщила Катарина, — не висит ещё. Берите господин, уж не пожалеете, каждый пфенниг отработаю.
Он похлопал её по заду и сказал:
— Ладно, дам тебе двадцать крейцеров. Как стемнеет, приходи в трактир «Георг Четвёртый», спросишь кавалера Фолькофа.
— Приду, а вы уж меня не забудьте, — она не ушла и продолжила. — Может, задаток мне дадите?
— Пива себе закажи, или еды, я заплачу, ступай, — закончил разговор кавалер.
Она ушла, а кавалер остался с кружкой пива ждать курицу. И безделье ему никак не надоедало. Совсем. Так бы и сидел всю свою жизнь, ждал бы курицу и пил пиво и дожидался бы вечера, чтобы повалиться в мягкие перины с крепкозадой Катариной.
Только вот не в этом городе. Здесь он чувствовал себя как в крепости осаждённой, кольчугу под колет надевал. Туфли не носил, сапоги надевал, в туфлях стилета не спрячешь. Садился лицом к двери. И каждый день обедал в новом кабаке. Как тут жить, если думаешь всё время, что отравить тебя могут. Нет, точно не в этом городе он хотел бы бездельничать.
Пришёл Максмилиан, сказал, что почты не было. Сел за стол, стал от хлеба куски ломать, бобов дождаться не мог. Проголодался. Кавалер попросил снова пива, а что ему ещё было делать, только ждать. Ждать писем и людей. А вот будут ли ждать те, по чью голову он приехал в город, он уверен не был. Скорее всего, они что-то предпримут, одним кольцом отравленным дело точно не кончится. Поэтому и кольчугу он надевал, и с оружием не расставался.
После завтрака, что стал обедом, он и люди его снова проехались по городу, купили книгу, что хотел монах. Волкову и самому хотелось нового, интересного чтива, а книга хоть и стоила огромных денег, была именно такой. Подлец библиотекарь, что торговал книгами, увидев их в своей лавке-библиотеке, сразу смекнул, что книга им нужна. И ни крейцера не уступил, как Волков не торговался с ним, был непреклонен.
