Бургомистр принёс положенные пятьдесят два талера. Попрощался. Был вежлив, хотя взгляд его говорил: век бы вас всех не видеть.

Настроение у рыцаря было плохое. Но делать было нечего, и он позвал трактирщика. Трактирщик Фридрих сел напротив него и сухо сказал:

— За всё с вас восемь монет и двадцать два крейцера.

— Что? Сколько? Да ты в своём уме? — удивляйся Волков, он, конечно, подозревал, что денег тут они потратят много, но не столько же!

Видимо, трактирщик был готов к такой реакции, он своей лапой приложил к столу лист бумаги, видно, грамотный был мерзавец и стал грязным ногтем водить по строкам, приговаривая:

— Первый день, комнаты господам, комнаты холопам. Еда господам, еда холопам и солдатам. Фураж лошадям. Вода и уборка лошадям — сами убирали, так я и не приписываю. За еду лишнего не беру, все, что дали вам на стол или солдатам вашим, вот тут записано. Вот все цены. И того за первый день постоя один талер двенадцать крейцеров.

— Талер, двенадцать! — морщился Волков. — Бандит ты.

— Да как же бандит, господин! — возмущался трактирщик. — Вы ж со святыми отцами и с вашим офицером пять хороших комнат занимали, все с кроватями, с перинами, с окнами. Комнаты на ночь вам топили все, а ещё холопов и солдат, да монахов почитай пять десятков всех без малого. А лошади! Отчего же бандит!

— Семь монет дам, не забывай, ты дело богоугодное делал, ты Святую Инквизицию приютил!

— Приютил, оно конечно. Уж вам тут неплохо жилось, — бубнил трактирщик. — Я и так для вас все цены на четверть скинул, а вы семь монет даёте!

И начался унылый торг, в котором каждый считал себя правым.

Закончился он к обоюдному неудовольствию сторон на сумме семь талеров и шестьдесят крейцеров.

Разозлённый трактирщик ушёл, а Волков в плохом настроении сидел за столом и пил пиво, но недолго, вскоре к нему за стол подсел Брюнхвальд. Кавалер сказал ему:

— Наконец-то, где вы ходите, Карл, нам уже скоро выезжать, пора грузить подводы и седлать лошадей.

На что ротмистр ему ответил недолго думая:

— Я не еду, Иероним.

Волков опешил, смотрел на него и не знал, смяться ли ему или орать, поэтому он спросил:

— Что значит, не едете? Мы, вроде как, договорились с вами, и вы, вроде как, работаете на меня.

— Я хотел просить вас об одолжении, я прошу отпустить меня. Мой сержант толковый малый, он сможет меня заменить.

Сержант был и впрямь толковый малый, но кавалера всё равно начало потряхивать, он бледнел от негодования:

— Карл, вы в своём уме? Что за шутки?

— Мне нужно остаться тут, — отвечал Брюнхвальд твёрдо.

— Из-за этой вдовы? Да вы в своём уме, ротмистр? Вы бросаете меня в начале дела. Из-за этой женщины? Карл, у вас треть бороды уже в седине, а вы ведёте себя, как безмозглый юнец!

— Мне нужно остаться тут, — упрямо повторил Брюнхвальд.

— Она вас приворожила! — догадался Волков. — Она точно ведьма!

— Она не ведьма, она добрая женщина и мягкая, она даже вас читает добрым человеком. Хотя никто другой про вас так даже не подумает.

— Она добрая и мягкая? — кривился кавалер.

— Да она добрая и мягкая, — настаивал Брюнхвальд.

Волкова так и подмывало сказать, что вдова настолько мягкая и добрая, что половина города побывало у неё под подолом. Исключительно по доброте душевной. Но благоразумно сдержался.

— Иероним, — продолжал ротмистр серьёзно, — с ней хотят расправиться. В городе куча мерзавцев, которые ненавидят её.

Волкова это ничуть не удивляло. Он готов был уже принять решение Брюнхвальда, к тому же он вдруг вспомнил, что по договору, ротмистр обходился ему в три офицерские порции, то есть один стоил как двенадцать солдат. И кавалер произнёс:

— Ну, что ж, раз так, то оставьте себе пару солдат покрепче, но жалования я вам с сегодняшнего дня больше не плачу.

— Я знал, что на вас можно положиться, мой друг, — как ребёнок обрадовался Брюнхвальд, — пойду, скажу ей, что вы меня отпустили.

Он встал из-за стола.

— Смотрите, что бы вас тут не зарезали, — сказал кавалер всё ещё недовольно.

— Я не позволю этим мерзавцам, — обещал ротмистр.

— Ну, будь по-вашему, ладно. Значит, вас заменит сержант?

— Да, вы ж его знаете, он толковый человек. А меня не зарежут, это ж бюргеры, я и не таких успокаивал. А сержанту я передам дела сейчас же.

— Напоследок скажите ему, что б командовал «сбор», пора собираться, кажется, святые отцы уже прикончили несчастного поросёнка.

Брюнхавльд встал, обошёл стол и вдруг обнял Волкова крепко и сказал:

— Спасибо вам, Иероним.

— Да-да, — отвечал кавалер растерянно, а сам думал: «Вот старый болван, радуется как ребёнок, ладно бы была стоящая баба, а то так — местная потаскуха, которую соседи забьют камнями, если им позволить. Хотя всё дело может быть в сыроварне».

Ротмистр ушёл, вернее, убежал даже, а Волков остался сидеть за столом с кружкой пива. И тут он вспомнил, что у него не так давно тоже была бабенка, которую местные считали шлюхой, и что ему даже пришлось проткнуть ляжку одному сопляку из-за неё на дуэли. Но то была благородная дама! Хотя тоже шлюха, как и вдова. Конечно, сравнивать хозяйку поместья и хозяйку сыроварни было нельзя, это разные женщины, хотя хозяйка сыроварни была чуть симпатичней. В общем, кавалер не пришёл к однозначному выводу, и позвал Ёгана.

— Звали, господин, — спросил тот.

— Сыч пришёл? — спросил Волков.

— Нет, пьянствует на площади с мужичьём. Там его все угощают. Он вроде, как палач!

— Собираться надо, а он пьянствует.

— Уезжаем?

— Да уж, быстрей бы, иначе разорит меня этот трактир. Скажи Максимилиану, чтобы доспех мой собрал. И коня пусть седлает, а ты сундук мой погрузи в большую телегу.

— Да, господин, — ответил Ёган уходя.

— И Сыча найди, — вслед ему кричал кавалер.

— Да, господин.

Волков лежал на лавке у стола, сгибал и разгибал колено левой ноги и прислушивался к ощущениям, нога, вроде, и не болела, но всё равно не давал чувствовать себя хорошо. Долго согнутой была — болела, мёрзла — болела, в седле долго ехать — опять болит. Он сел на лавке, вздохнул, взял тяжёлую глиняную кружку, допил последние капли пива.

Суета отъезда. Верховые лошади уже осёдланы, тягловые впряжены в телеги. Солдаты пришли, стали таскать нехитрый скарб монахов, грузить его в возы, и тут случилась какая-то заминка. Кавалер не прислушивался к разговором монахов и солдат и был удивлён, когда к нему подошёл монах из писарей и робко сказал:

— Господин, отец Николас просит повременить с отъездом.

— Чего? — Волков едва ли не подпрыгнул на лавке. — Что? Как повременить? Вы там в своём уме?

Он даже и мысли допустить не мог тут остаться, одна ночёвка в этом трактире обходилась ему в талер! Минимум в талер!

— Отец Николас просит предать, что отец Иона крепко занедужил, — мямлил монах.

Но Волков его уже не слушал, рискуя заработать боль в ноге, он выбирался из-за стола, так быстро, что опрокинул кружку рукой. Пошёл в покои монахов. У двери покоев отца Ионы толпились братья монахи, он их растолкал бесцеремонно, вошёл в покои.

Там был и брат Иоганн, и брат Николас, его монах, брат Ипполит.

Лицо брата Ипполита было серьёзно, аж брови сдвинул, он сидел на краю кровати и держал за руку брата Иону. Тот был лицом сер. Глаза полуприкрыты, на вид он и не дышал даже.

— Что с ним? — тихо спросил кавалер у отца Николаса.

— Хворь, он давно уже животом скорбен, — отвечал монах. — Ничего, оживёт ещё. Не впервой.

— Кони осёдланы, — напомнил кавалер. — Солдаты ждут.

— Подождут час-другой, как-никак, он прелат-комиссар, — блаженно рассуждал отец Николас. — Как лучше станет, так и поедем, а, может, и до завтра подождём.

Кавалер взял под локоть юного лекаря и поволок его в коридор, там, чтобы никто не слышал, спросил:

— Есть у тебя снадобье какое, чтобы дать ему, пусть он в телеге лежит да хворает.