— Бабам и девкам только, и зелья я только привораживающие делал, и заклятия любви насылал.

— Значит, вожделел жен и дев? Вожделел ли ты жен, что прошли таинство и осенены были благостью брака?

— Да, святой отец? Обуревали меня демоны, привораживал я всех, кого мог. И замужних тоже.

— А вожделел ли ты детей? — спросил Волков.

— Да-а-а, господин, — завыл колдун.

— Многих ли приворожил? — строго спрашивал поп.

— Баб?

— Детей!

— Нет, не многих, господин, детей только двух, — Зеппельт опять рыдал.

— Только двух, почему только двух?

— Пена от зелья у них шла горлом, и бились они как при падучей, страшно с ними было, не стал больше на них ворожить.

— Умирали они?

— Не ведаю, выносил их ночью и клал у забора. Что у городской стены.

— Как же ты уговаривал их, зелье есть?

— Подманивал их разговорами, а потом пряники им с зельем давал.

— Зачем же ты вожделел детей, неужто жены тебя не прельщали?

— Прельщали, святой отец, только никто за меня идти не хотел, хотя мой отец был богат.

— А блудные девы не ходили с тобой?

— Только съев зелье, или в беспамятстве. Все говорили, что я больной, и болезнь моя заразна, никакая не шла со мной.

— Эй, еретик, — заговорил кавалер, — знаешь его?

Каменщик, чуть помедлили и ответил:

— Весь город его знал, звали его Белый поп, а как из храма его поперли, так стали звать его Белый Зепп или Вонючий Зепп. Папаша его и братья, большие мастера — любые мельницы ставили, а этот такой вот уродился, в попы подался. Дом поставил большой в месте, где голытьба проживает, другие люди его сторонились с девства, он уже в детстве жирен был и вонюч, вонял, говорят, так, что слеза пробивала.

— Господин, — крикнул один из солдат, что стоял за колдуном, — еретик не врет, тут с ним рядом стоять невмоготу, когда ветер не дует, сидит и смердит, паскуда.

— Потому и бабы его к себе не пускают, — добавил второй, морщась, — кто ж такого до себя допустит.

— Тихо вы, — прикрикнул на них Пруфф, — скажите, когда спросят вас.

Повисла небольшая пауза, но недолго она длилась, отец Семион обвел всех присутствующих взглядом и продолжил:

— А то клира тебя отлучили из-за хвори твоей? Из-за вони?

— Да, святой отец, — промямлил колдун, но с ответом тянул он слишком долго.

Не поверил ему Волков и спросил у каменщика:

— Еретик, ты знаешь, за что его отлучили от клира?

— Чего? — не понял тот.

— За что его выгнали из попов? — переспросил отец Семион.

— Только слухи, говорят, что он ночью, над покойниками не только псалтырь читал.

Никто даже не понял, о чем говорит еретик, никто из людей, стоявших вокруг, и сидевших за столом не понимал, куда он клонит, а вот сам Ханс-Еоахим Зеппельт все понимал.

Он своими жирными ручонками закрыл лицо, словно закрыл ворота, затворил, отгородился от злого мира, задрожал своим огромным чревом в ярких, алых, огромных прыщах и завыл приглушенно из-за рук, длинно и заунывно.

— Говори толком, — громко приказал рыцарь, обращаясь к каменщику, — за что его выперли из церкви?

— Ну, так, не знаю я точно… то ваша церковь… Что в вашей церкви творится, нас не касаемо..

— Говори, что слышал про него, а не про нашу церковь, — повысил голос кавалер.

— Ну, говорили люди, что он не псалтырь читал над покойниками… вернее над покойницами… Вернее псалтырь-то он читал… наверное… но вот… — смущаясь, бубнил еретик.

— Что ты мямлишь, — рыкнул Волков. — Говори, дурак, как есть.

— Говорят, он покойниц пользовал, по ночам, на том его родственники покойной девицы уличили, — с трудом выпалил каменщик и вздохнул с облегчением, словно большую работу сделал.

— А-А-А-А-а-а-а, — в голос заорал колдун, не отрывая рук от лица. Снова стал валиться наземь, и на сей раз его никто не поймал, оба солдата только и могли, что глядеть на него с ужасом. Он упал на землю и лежал там дрожащей и ревущей белой кучей.

— Так он мертвых баб пользовал? — Все еще не понимал кто-то.

Все присутствующие уставились на него, а Волков крикнул:

— А ну отвечай, правду ли говорит каменщик?

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, — еще яростнее завыл колдун.

Противно было. Все что хотел сделать кавалер, так это взять секиру и рубить эту вонючую кучу, до тех пор, пока она не заткнется. Но он не мог так поступить, потому что в этом мертвом городе он представлял власть. И Церковь. Он встал и громко приказал:

— Капитан, велите разжечь огонь, и велите калить железо. Колдун без него говорить не желает.

— Я скажу, — заорал Ханс-Йоахим Зеппельт отрывая руки от лица. — Не надо костра жечь.

— Так говори, — заорал Волков.

— Так, что говорить? — испугался колдун, переставая рыдать.

— Встань и скажи, правду ли говорит этот горожанин, — произнес отец Спмион.

Толстяк с большим трудом, опираясь на лавку, стал подниматься на ноги, а поднявшись, снова попытался зарыдать, но Волков уже изрядно взбешенный опять заорал:

— Говори, дьявольское отродье!

— Правду, правду он говорит, — мямлил Зеппельт.

— Значит вместо исполнения обряда, ты вожделел упокоенных? Прямо в храме? — удивлялся брат Семион.

— Ну а где же еще то, — раздраженно произнес Волков. — Ему же в храм их приносили. Отвечай выродок, часто ты это делал? Были у тебя сообщники, были ли те, кто покрывал тебя, зная о твоих злодеяниях? Отвечай!

— Не часто, господин, — хныкал колдун, — только с молодыми бабами грешил.

— Понятное дело, старух то и я не жалую, — негромко сказал Еган, стоя за спиной у кавалера.

Но Волков его услышал, оскалился зло и произнес так же тихо:

— Зубоскалишь, дурак, нашел время.

Еган умолк.

— Покрывал ли кто тебя? Знали кто о твоих проказах? — спрашивал отец Семион.

— Никто. Протоиерею родственники одной девки пожаловались, что платье у ней погребальное попорчено. Он меня и воспрошал про то, но я отрекался. А он все равно погнал меня от клира.

— Еретик, — сказал кавалер, — так все было? За то его погнал протоиерей из храма?

— А мне-то откуда знать, — отвечал каменщик, — я не знаю, что ваши попы в ваших церквях творят. За что у вас принято попов выгонять. Может, у вас и не грех то.

Волкову послышалась насмешка в его словах, он опять вскочил, лязгая доспехом, и произнес тихо, но так, что услышали все:

— С огнем играешь, собака. Гавкнешь еще раз, с ним рядом, — он кивнул на колдуна, — на лавку сядешь.

Один из солдат, что стоял рядом с еретиком, недолго думая, дал ему кулаком в ухо.

Замахнулся и еще, но кавалер рявкнул:

— Хватит, — и, садясь на лавку добавил: — Еган — вина.

Жена еретика схватила того за рукав, зашептала что-то зло ему, а еретик кривился, стоял, да тер ухо.

Все ждали пока, Еган принесет господину рыцарю вина, тот принес только ему, больше никому стакана не поставил.

Волков сделал пару глотков, и отец Семион продолжил:

— Значит похотью своею, ты осквернял и храм и усопших? А что вот в этой книге написано?

Отец Семион поднял тяжеленную и самую большую книгу, что нашли у колдуна.

— Что молчишь, говори!

Толстяк прекративший было выть, снова завал, сил у него уже убавилось, и выл он уже негромко. Сидел, чуть раскачиваясь, и тряся жирными подбородками, глядел на огромный фолиант, что лежал перед отцом Семионм.

— Отвечай, Ханс-Йоахим Зеппельт, сын механика, — повысил голос поп.

Но он не отвечал, выл и раскачивался. А на город с востока, вместе с прохладой наползали сумерки.

— Капитан Пруфф, — сказал кавалер, — велите разжечь два костра. Еган — плащ.

— Брат Ипполит, — произнес отец Семион, — ты знаток книг, прочитай и скажи всем. Что за книга это.

Юный монах, что до сих пор только вел записи, немного перепугался, на мгновение, но тут же прочел короткую молитву про себя, встал, взял книгу и, стараясь, зычно начал говорить:

— Книга сия, зовется: «Слова для мертвецов». И говорится в ней: «Книга сия научит умного человека, как говорить с мертвыми, звать их и принуждать слушать себя, как дети слушают отца своего. Как видеть глазами мертвыми и слышать ушами мертвыми, а членами мертвыми двигать, словно мастер кукольник куклами своими движет. И как тело мертвое, что дух покинул, оживить, не призывая дух обратно». О, Господи, — брат Ипполит швырнул книгу на стол, — более черной книги я не видел в жизни.