Прилетела лопата, звякнув о камни стены:

— Господин, подсобите, — тянул руку Еган.

Волков затянул его на стену. А сам опять уставился на тот дом.

— Кусты заприметили? Найдем их?

— Найдем, они напротив башни, — говорил слуга, снимая с себя веревку. — А в кустах не заблудимся, я там камень положил, как вы велели.

Волков не слушал, он продолжал смотреть на дом.

— Чего вы там разглядываете? — спросил Еган.

— В том доме… кажется, шевелился кто-то, во дворе.

— Ну, чумной, там, может, какой, не помер еще, Бог с ним, господин.

— Надо глянуть будет, кто это, боюсь, видел он нас. Мы тут как на ладони.

— Господин, вот неугомонная вы душа, ну даже ежели и видал нас кто, разве он подумает, что мы тут деньги прячем. Он либо и сам напуган.

— А что, по-твоему, люди в тюках могут через стену чумного города переваливать, как не деньгу? Нет, именно так он и подумал. Уедем, а он пойдет место смотреть, а там земля сырая в кустах. Пойдем, глянем, кто это.

— Да уж, пойдем, — согласился Еган, — а то вы покоя не найдете, и мне не дадите.

Они спустились со стены, сели на лошадей и поехали. Сычу и монахам ничего не говорили, просто, когда было нужно, Волков свернул в проулок, что вел к большому дому.

Тут было еще тише, чем везде. Ну, Волкову так казалось. А мертвецов еще больше, почти у каждого дома лежал мертвец. Большинство были уже старые, костяки обтянутые кожей.

— Видно, чума отсюда пошла, — сказал отец Семион.

— Чума всегда начинается в районах порта и в районах, где живет голытьба, — произнес брат Ипполит. — Нобилей она ест в последнюю очередь.

Больше никто ничего не говорил, не до разговоров было, уж больно тяжкие тут были места.

Вскоре они повернули на улицу и остановились, вынуждены были остановиться. По дороге, что вела к воротам двухэтажного дома, нельзя было ехать. Лошади сами встали, не смея идти дальше.

— Святая Матерь Божья, — проговорил Сыч, осеняя себя святым знамением.

За все время, что Волков знал Сыча, такое он видел впервые. Кавалер вообще думал, что Сыч не шибко верующий человек. Но теперь поведение Фрица Ламме его не удивило. Он и сам, скороговоркой, пробубнил короткую молитву, оглядывая улицу. Еган же сидел на коне, открыв рот и выпучив глаза, а монахи истово молились.

Вся улица была завалена истлевшими телами, нельзя было пройти по ней, чтобы не переступить через кости. А еще мертвецы сидели, привалившись к стенам домов. Словно пришли сюда зачем-то и ждали чего-то. Многие из сидевших были женщины, прижимавшие к груди умерших и истлевших детей. Тут их было больше, чем у церквей, куда люди приходили в надежде на спасение.

— Господин, — заныл Еган, — может, не надо нам туда ехать? Это ж чистый погост. Хуже в жизни не видал, даже у нас в деревне такого не было.

Волков и сам такого не видал, и даже не был готов к виду такого. А он был солдатом и картин смерти уж насмотрелся к своим годам немало. Но такого количества мертвых истлевших матерей с мертвыми истлевшими младенцами он даже и представить себе не мог. Он хотел уже повернуть коня, уж больно тягостна была картина, но тут заговорил отец Семион:

— Брат Ипполит, Господь не зря нас сюда привел, спешимся, брат мой, и проведем службу в меру сил. Люди эти преставились, не имея причастия, давай хоть помолимся за упокой их.

— Вы правы, брат Семион, — отвечал юный монах, слезая с коня, — давайте помолимся.

— Рехнулись, что ли, — заныл Еган, — в лагере за них не помолитесь? Уж нашли местечко для молитв.

— А ты что, сдрейфил, деревенщина, — почему-то разозлился Сыч, — смотри в портки не наложи.

— Я сейчас тебе наложу, — так же зло отвечал Еган.

— Угомонитесь, — произнес Волков, — Сыч, спешивайся, до ворот дойдем. Глянем.

— А этот что? — кивнул Фриц Ламме на Егана.

— Пусть коней сторожит. Он тюк закапывал.

Еган победно зыркнул на Сыча и сказал злорадно:

— Иди, мослы свои разомни, а то от злобы коробит тебя уже.

Сыч не ответил, кинул Егану повод своего коня и пошел за кавалером. Он аккуратно перешагивал через мертвецов и говорил, морщась:

— Экселенц, а чего глядеть-то будем, вы хоть скажите? Чего ищем?

— Шевелился тут кто-то, когда я на стене стоял, видел что-то. Не знаю что, правда. Боюсь, как бы и он меня не увидал.

— Да кто ж тут шевелиться будет, одни ж мертвецы кругом?

— А по-твоему мертвецы не шевелятся? Забыл, что ли? — произнес кавалер, приближаясь к воротам дома.

— О Господи, — Сыч опять осенил себя святым знамением, — как вспомню, так опять жуть пробирает.

— Ты последнее время часто Бога стал вспоминать, раньше за тобой такого не водилось, — заметил Волков, останавливаясь у ворот и разглядывая их.

— Так раньше на то надобности не было, а в этом городишке только и делать, что бога вспоминать, отродясь таких ужасов не видал.

Ворота были старые, но крепкие. Заперты были надежно. Привалившись к ним, сидел мертвец.

— Да, — задумчиво произнес кавалер, — может и примерещилось мне, может, нет тут никого живого.

Сыч подошел вдруг совсем близко к нему и произнес тихо-тихо, почти неслышно:

— Не примерещилось вам, экселенц. Есть тут кто-то. Только пойдемте отсюда, и делайте вид, что ничего не нашли. — Тут он значительно повысил голос, — мертвяки тут одни. Нечего тут делать, господин.

Они оба повернулись и пошли к лошадям. И только там Сыч заговорил:

— Есть там кто-то живой.

— Откуда знаешь? — спросил кавалер, садясь на коня.

— Поедемте отсюда, думаю, смотрит он на нас.

Когда они свернули с ужасной улицы, Сыч остановил коня и заговорил тихо, будто кто-то даже тут мог их услышать:

— В доме есть кто-то, думаю, он на нас смотрел.

— Откуда знаешь? — спросил кавалер.

— Ворота давно не открывались, а вот калитка рядом так совсем недавно отворялась. След от двери на земле остался, да и зола свежая, дождем не прибитая, может, вчера, а может и сегодня кто ее выбросил.

— А откуда знаешь, что на нас смотрел кто-то?

— То не знаю я, а думаю, в чердачном окне стекла нету, а верх окна закопчен, словно лампа там все время горит, а из окна того видно, что за забором делается и всю улицу видно и еще много чего. Думаю, кто-то у окна днем сидит и ночью сидит там же — лампу жжет.

— А может и не жжет, мало ли, — сомневался кавалер.

— Может, и не жжет, но калитку на улицу отпирали если не сегодня, то вчера, на то побиться об заклад могу.

— А мог он нас на стене увидеть?

— Так разве угадаешь? Вот если взять его да спросить, или подержать при себе, пока деньгу не заберем.

— Так и сделаем.

— Как скажите, экселенц, тогда за людьми съездим да вернемся, возьмем его да спросим.

— Некогда за людьми ездить, сами возьмем.

— Сами? — удивился Сыч. — А вдруг их там много.

— Много? А что они жрали бы с зимы-то, будь их там много, немного их там.

— Отчаянный вы, экселенц, безрассудный. Как вы такой столько войн прошли и живой вышли — не пойму. Видать Господь вас хранит.

То, что Сыч в очередной раз упомянул Бога, кавалера и остановило:

— Ладно, — произнес он, — пошлем монахов за людьми.

— Так-то лучше будет, экселенц, — кивал Сыч.

Они не стали далеко уезжать от страшной улицы, дождались, когда пришили им на помощь пять человек и сержант, и оба монаха приехали обратно. И снова пошли на улицу заваленную трупами.

Сыч и еще один солдат перелезли через ворота и открыли их:

— Эселенц, уж и не знаю, кто тут живет, — Сыч таращил глаза от ужаса и, отворяя ворота, впускал кавалера. — Что за злоба тут поселилась, зачем им это?

Он указал в сторону забора, и там Волков увидел десятки иссохших трупов детей и матерей, аккуратно сложенных у забора, словно дрова в поленнице.

Кавалеру только глянул на это и отвернулся, и крикнул зло на солдат, что стояли и рассматривали трупы:

— Ну, что стали, рты разинули, обыскать дом!