— Снится мне, — продолжал кавалер заметно тише, и, приблизившись к монаху, — что какой-то монах со свету меня сжить хочет. А за что, не говорит. К чему бы это, святой отец?

— Демоны тебя одолевают, — все так же холодно продолжал приор, — пост, молитва и причастие избавят тебя от них, сын мой.

— Вот и я так думаю. Да только многогрешен я, вот если еще и такой святой человек, как вы, за меня помолились бы, так точно я бы от наваждения избавился. Помолитесь, святой отец?

— Помолюсь, сын мой, помолюсь, — кивнул канцлер. — Ступай.

— Вот и хорошо, — и не собирался уходить кавалер, — я еще о своих наваждениях, написал епископу Вильбурга, чтобы он тоже помолился. Когда два таких праведника как вы и епископ, за меня молиться будут, то уж наверняка наваждение пройдет.

Приор побледнел, он неотрывно глядел на новоиспеченного рыцаря, открыл было даже рот, да ничего не сказал, не нашелся.

А рыцарь еще раз спросил:

— Так помолитесь за меня, святой отец?

— Ступай, сын мой, ступай, — только и смог сказать канцлер его высокопреосвященства и затеребил четки.

Когда солдат повернулся к нему спиной и захромал на выход, приор прошипел своему ближайшему помощнику:

— Найди протонотария, скажи, чтобы о просьбе моей боле не волновался. Скажи, что сложилось все, как Богу угодно. А еще скажи просителям, что приема сегодня не будет, молиться я пойду.

Он встал из-за стола.

Его помощник уже направился выпроваживать посетителей, как приор остановил его, подозвал и прошептал со злостью:

— Вино это вылей. Немедленно.

А кавалер Волков возвращался в трактир, а на луке седла его висел щит, на котором изображено было небо серебром над лазурным полем, а поверх всего ворон распластал крыла, а лапами держал факел с живым пламенем на запад, а у ворона глаз был, что рубин, и был он злой. Щит пахнул свежим лаком и был прекрасен. А кавалер был горд.

Это и улицей нельзя было назвать. Длинная тропинка меж двух высоких заборов, на которую из-за заборов выкидывали и золу от печек, и мусор, и падаль. На этой тропе и два всадника разъехались бы едва. Рудермаер и Пилески шли впереди. За ними ехали кавалер и Еган, замыкал шествие Роха на своей деревяшке. Наконец, они приехали. Рудермаер почти торжественно обвел рукой место, за которое Волков должен был выложить шестьдесят шесть монет.

— Вот, — важно произнес Рудермаер, — вот это место.

Это была помойка у стены, и не было там никаких тридцати пяти шагов на пятнадцать. Глазомер у опытного стрелка все сразу прикинул. Тридцать на двенадцать с неглубокой канавой по периметру. Коровьи и лошадиные кости, падаль вонючая, старое гнилое тряпье, битый кирпич и битые горшки. И все это слоями у городской стены. А посреди всего этого гнилой, покосившийся сарай.

— И все это стоит шестьдесят шесть талеров? — невесело спросил кавалер.

— Да, — радостно кивал Пилески. — Место хорошее, и не дорогое. Почти даром.

Волков посмотрел на него пристально, подозревая, что он шутит, но Пилески не шутил.

— Место доброе, — видя недоверие кавалера, заговорил Рудермаер, — мы его вычистим, меж заборами ворота поставим, тут будет уютно, и лишних не будет, за стеной ручей недалеко, выроем колодец, будет своя вода. Кузню поставим у стены, а на нее, думаю домик поставить, мы там с Виченцо жить будем. Нам боле негде. А если с крыши домика лестницу вверх положить, то на городскую стену вход будет.

— Сюда и подвода не пройдет, — резонно заметил Еган.

— Не пройдет, — согласился мастер, — а нам и не нужно будет, нам на месяц сорок корзин угля, да два пуда железа будет нужно, сами притащим.

Кавалер молчал, продолжая осматриваться, место было тихое, это ему нравилось, и мысли мастера о воротах и лестнице на стену тоже. Но он все-таки сомневался:

— Тут вон, сколько убирать нужно, — наконец произнес Волков, — как тут все это убрать? Куда нести?

— Господин, — Пилески засмеялся, — это как раз плевое дело. За три дня управимся.

— Да, — поддержал его Рудермаер, — за три дня все будет чисто. В городе сейчас много народа, что за хлеб работать будут. За талер все вычистим, а еще за три колодец выроем. Вот в том углу.

— Значит, сто семьдесят два талер все будет стоить? — Задумчиво спрашивал кавалер.

— Вроде так, чаны, для выпарки селитры медные, два надобно, да чан для смешивания, да для жарки угля, да две наковальни, длинная и рабочая, да стол железный, да веретено для точки ствола, оно очень дорогое, да…

— Я понял, — прервал его Волков.

— А брус с доской, — добавил Пилески. — А работы, вот так и набегает такая прорва денег, да у нас список есть, там все прописано.

— Ну, что кавалер, решайся уже, — первый раз заговорил Скарафаджо, — ты ж всегда знал, где жирно, всегда знал, где монет раздобыть, я побиться об заклад готов, что ты и здесь не прогадаешь. Тебя ангел в лоб поцеловал.

— Об заклад готов биться, — переспросил кавалер, Роха его заметно раздражал, — а поставишь что: бороду грязную или деревяшку свою?

Роха хотел было, что-то сказать да кавалер продолжил:

— И деньга у меня водится не потому, что меня ангел целовал, а потому, что я копил ее всегда, и я не хочу выбросить все то, что накопил, на ветер. И серебро это давалось мне кровью и увечьями, а не торговлей, как купчине.

— Да знаю, я Фолькоф, знаю, — говорил Роха, как оправдывался. — Просто я верю, что у нас все получится. Понимаешь? Нам судьба тебя послала.

Кавалер молчал, продолжая оглядываться вокруг и, наконец, произнес:

— Ладно, поехали в магистрат, купим эту помойку, а вечером чтоб список всего, что нужно, с ценами, у меня был.

— Так я сейчас его вам дам, — сказал аптекарь и достал бумагу из-за пазухи, — вот он.

— Все что покупать будете, и где будете платить, — продолжил Волков, — будете делать при моем человеке.

— Мы согласны, — сообщил Роха.

— А если где обмануть меня попробуете, — Волков склонился с коня и показал всем троим кулак, — всех убью.

— Мы согласны, — сказал храбрый мастер Рудермаер.

А вот Роха и аптекарь промолчали, видимо на это они были не готовы.

Бумагу на собственность земли, что у западной стены, ему выдали быстро, но, как и всегда бывает, не все пошло гладко. Там в холодном магистрате, второй писарь земельной канцелярии, что одет был в добротную куртку с мехом и шапочку, всем своим рыбьим лицом выражая скуку, поинтересовался:

— А с какой целью приобрели сей надел, для проживания, или ремесло какое затеяли?

— Жить там буду, — соврал кавалер.

— Тогда с вас еще шесть талеров, сбор за мусор, разовый, да еще, годовой пол талера, да городской налог семьдесят крейцеров, а коли конюшни ставить будете, так еще сорок крейцеров за год.

— Не буду я там жить, пекарню поставлю, — зло сказал Волоков.

— Так вы пекари? — бесстрастно уточнил второй писарь земельной канцелярии.

— А разве по нам не видно? — спросил его Роха.

— Отчего же, очень даже видно, что вы пекари, — согласился писарь, и тогда с вас восемь талеров за мусор единый сбор, да два талера и восемнадцать крейцеров годовой сбор, да узнайте, сколько гильдия пекарей с вас попросит денег, чтобы дать дозволения вам тут хлеб печь. А как не дадут вам права, так зря только пекарню тут поставите.

— Хорошо, мы пока узнаем, сколько стоить будет взнос в гильдию, а потом уж и решим, — сказал Волков.

— Ну, — зло говорил он, когда они вышли на улицу, — посчитали вы поборы городские? А в гильдию оружейников взнос посчитали?

Роха, аптекарь и Рудермаер молчали озадаченные.

— Сколько стоит взнос в гильдию оружейников? Талеров сто, или двести?

— Нисколько, — зло сказал Роха, — тут никто ни пороха рассыпчатого не делает, ни мушкетов.

— Хорошо, коли так, — произнес Волков, — аптекарь, ты мне нашел сарацинскую воду?

— Еще не искал, — признался Пилески.

— Так ищи, и уксус самый крепкий не забудь. А ты Рудермаер, кирасу починил мне?