«Вы — русские, мы — американцы, наши страны так далеки друг от друга, политические и социальные условия в них столь различны… но обе они так огромны и кое в чем так похожи… Неформальность и неопределенность многого, еще не получившего окончательной завершенности, но явно стоящего на пути к грандиозному будущему… вот то общее, что объединяет вас, русских, и нас, американцев».
Не все, связанное с конгрессом, было освещено огнями рампы, кое-что происходило и за пределами Муниципального театра. Диего Ривера увез с собой в Мексику молодую уругвайскую журналистку. Николас Гильен стал самой популярной фигурой на улицах Сантьяго. Жоржи Амаду по-прежнему таился в тени организационной работы. Выступая на конгрессе, он сказал: «Все мы здесь разные, между нами тысячи различий, но сейчас мы все вместе». Он был знаменит в Бразилии, известен в Аргентине, а в Чили его никто не знал. К тому времени он еще не написал свой бестселлер «Дона Флор и два ее мужа». Неруда восхищался неутомимым трудолюбием Амаду и хотел, чтобы делегаты и чилийская публика оценили по достоинству его вклад в организацию конгресса. Такая возможность представилась на приеме в ресторане «Ла Байя» по случаю отъезда иностранных участников. Амаду произнес серьезную речь, и ему аплодировали с уважением. Затем слово взял Николас Гильен, который сказал: чтобы осушить слезы, вызванные разлукой с Чили, ему понадобится носовой платок в семь миллионов квадратных километров, зеленый носовой платок. Этот платок — Бразилия, куда он завтра же отправляется вместе с Амаду и его замечательной женой Зелией Гаттаи. Гильен снова перетянул одеяло на себя.
117. Радости и печали птицы софре́
Американский конгресс культуры в Сантьяго не мог не породить подобные начинания в других странах континента. Вскоре бразильцы пригласили на свой I конгресс культуры чилийскую делегацию во главе с Пабло Нерудой. Конгресс проходил не в Рио-де-Жанейро, не в Сан-Паулу, а в Гойании. Это было сделано для того, чтобы подчеркнуть значение географического центра страны и покончить с представлением, будто Бразилия — прибрежное государство. Такое решение побудило одного из устроителей конгресса, архитектора Оскара Нимейера, взяться за воплощение грандиозной мечты — построить в штате Гойаз новую столицу, которая получит название Бразилиа.
До Гойании мы добирались в несколько приемов. В Рио нас встретил Жоржи Амаду, который не давал себе ни минуты отдыха. Он поместил нас в самом роскошном отеле Копакабаны, где останавливаются американские миллионеры и голливудские актрисы. Черт побери! Мы все время старались избежать встреч с прислугой, которая привыкла получать королевские чаевые за каждый чих. Скоро мы покинули этот весьма для нас обременительный кров. Путешествие в Гойанию вернуло нас к полным приключений временам детства авиации. Мы летели в грузовом самолете, где, помимо нас, пассажирами были лошади. Самолет приземлялся в каждой деревушке, летел низко, сквозь грозовые облака.
Только к концу дня со вздохом облегчения спустились мы с опасных высот на твердую землю. Гойания — провинциальный городок внутренних районов Бразилии, на нем лежит явный отпечаток португальского колониального стиля, чувствуется свежее, спокойное дыхание тропиков. В Гойании собрались деятели бразильской культуры. Там был режиссер Альберто Кавальканти, президент бразильского института архитектуры Мильтон Роберто, писатель Ориженес Лесса, участвовавший в чилийском конгрессе, писатель Афонсо Шмидт, художник Вернек, композитор Эдино Кригер и другие.
В чилийскую делегацию, кроме Пабло и Делии, входили чилийский политик и писатель Бальтасар Кастро, романист Хоакин Гутьеррес, родившийся в Коста-Рике, автор этой книги и фольклористка Маргот Лойола, которая имела сногсшибательный успех благодаря своей кокетливости и песенкам под гитару. Публика окончательно обезумела, когда Маргот объявила, что споет «куэку». У бразильцев это слово означает не название чилийского народного танца, а женские штанишки.
Девицы так и вились вокруг звезд, особенно вокруг Неруды, от которого ни на шаг не отходила Делия, пожирая его тоскливым взглядом.
Неруду, уроженца сумрачного Юга, очаровал блеск тропиков, яркое оперение птиц. На обратном пути он решил взять с собой в Чили пару туканов с сильными, изогнутыми, как шпоры, клювами. В Рио в доме, где он остановился, той же ночью произошло наводнение: пока жильцы спали, туканы выбрались из клетки, клювами пробили водопроводные трубы и затопили квартиру. Пришлось вызывать пожарных.
Из Бразилии Неруде прислали в Чили птицу софре. Поэт восхищался ее живым нравом и необычным оперением с желтыми полосками. Она взбиралась ему на плечо, сидела на ладони. Вся она была как искорка. У себя на родине эта птичка, конечно, взвивалась над горами, летала высоко и вольно, там, где летают орлы, но в холодной южной стране ее огонь затухал. Вдали от родных краев, она с печалью смотрела в тусклое небо. Бедняжка скучала по жарким странам и чахла в своей клетке.
Настал день, когда Неруде пришлось выкопать маленькую могилку в своем саду в Исла-Негра; там, в этой песчаной могилке, он похоронил угасшее тело солнечной птички. Терзаясь угрызениями совести, он ушел к себе и излил свою печаль в «Оде птице софре».
118. Рассказы и расчеты
В декабре 1953 года мы сопровождали Неруду на II съезд советских писателей, который проходил в Кремле. Минуло двадцать лет после I съезда, где главной фигурой был Максим Горький. Между этими двумя писательскими встречами пролег кровавый ров, который советские люди называют Великой Отечественной войной. В кулуарах мы постоянно наблюдали горячие встречи, мужчины обнимали друг друга, целовались — это были писатели, вместе сражавшиеся на войне и с тех пор не видавшиеся. Они победили смерть. У входа все останавливались перед списком павших. Казалось, у древа литературы обрубили самые плодоносные ветви.
Неруда знал всех и сам вызывал всеобщее внимание. Он говорил от имени чилийской делегации. В основе его выступления лежала тема ответственности писателя в те бурные дни, исполненные мрачных предчувствий. Как всегда, он был рупором своего народа. На съезд прибыли еще несколько латиноамериканских писателей — участников американского конгресса культуры в Сантьяго.
За окнами все было покрыто снегом. Неруда плохо себя чувствовал, его лихорадило. Врачи выписали ему антибиотики. Однако он упорно настаивал на немедленном возвращении домой, потому что хотел попасть в Сантьяго до рождества. Делия говорила мне с горечью: «Я не знаю, как он в таком состоянии перенесет дорогу. Это просто опасно. Почему он так торопится?» И она смотрела на меня вопросительно, как будто я знал, в чем дело.
Все это происходило в помпезных апартаментах гостиницы «Метрополь», убранных с роскошью девятисотых годов, где когда-то устраивались и деловые встречи, и раблезианские попойки, и декадентские действа, окрашенные тягостным надрывом русской дореволюционной литературы.
Неруда, больной, не имевший возможности выйти на улицу, упорно твердил мне, что обязательно должен вернуться в Чили. Его ждала Косо лапка. Они давно условились о встрече, и он хочет видеть ее. Да, у него тридцать восемь, но он уедет во что бы то ни стало.
По случаю своего отъезда Неруда в тот же вечер устроил прием, который проходил в нарушение всех правил. В большой столовой собрались его друзья. Поэт никогда не заботился о соблюдении протокола. Если и знал его, то лишь для того, чтобы нарушать. На самые почетные места он усадил ближайших друзей. Он ухаживал за красивой советской теннисисткой, женой одного из самых любимых своих поэтов, и рассказывал ей сказки о фантастическом, нищем и безумном крае, именуемом Южной Америкой. Благодаря этой антипротокольной свободе мне посчастливилось сидеть рядом с молодой очаровательной женщиной, которая оказалась блистательной, гениальной балериной Большого театра — Майей Плисецкой.
