Все собравшиеся в президентском дворце стали наперебой поздравлять Гонсалеса Виделу со счастливым исходом. Когда дошла очередь до меня, президент сказал с кривой усмешкой: «Для вас, должно быть, было бы к лучшему, если б я утонул. Вы бы вздохнули с облегчением…» Заметив мое замешательство, он поспешил дать мне совет: «Если когда-нибудь попадете в мое положение, первым делом сбросьте пиджак и ботинки, в воде они тяжелее свинца» — и перевел разговор на другую тему.

Позднее я понял, что этот человек исподволь вынашивал свои планы и ему нравилась игра в кошки-мышки.

В августе того же года я пришел на прием в Посольство Боливии по случаю Дня независимости, который праздновала эта страна. Внезапно кто-то обнял меня со спины. Оказалось — Гонсалес Видела. «Почему вы не показываетесь в Ла Монеде? — спросил он озабоченно, даже огорченно, — нельзя быть неблагодарным. Приходите ко мне завтра!» На другой день мы в том же составе, что и в первый раз, отправились на встречу с ним во дворец. Он был один в своем кабинете. И говорил совершенно иным тоном, чем в Боливийском посольстве. С раздражением и досадой рассказывал о демонстрациях протеста, которые состоялись в Бразилии в связи с его приездом туда. Он считал, что главная вина лежит на нас, коммунистах. Потом, глядя вбок и что-то рисуя на бумаге, попросил нас поддержать его решение о роспуске конгресса.

Это было вероломное предложение и к тому же крайне необдуманное. Мы, не сговариваясь, поняли, что президент ставит нам ловушку, и ответили ему решительным отказом. Неожиданно Гонсалес Видела оборвал нашу беседу. Причем сделал это достаточно грубо.

Я рассказал обо всем Неруде. Он знал Гонсалеса Виделу лучше нас и все же, как выяснилось позже, не так хорошо, как следовало. Пожалуй, никто из нас не представлял, что это за птица. Однако Пабло Неруда, обладавший удивительной интуицией, сказал тогда: «Ясно одно — худшее впереди!» Он уже был осведомлен о секретных переговорах президента с американским адмиралом Ли (позднее об этих переговорах пространно рассказал в своих мемуарах «Миссия в Чили» посол Соединенных Штатов Клод Бауэрс). И Гонсалес Видела и Клод Бауэрс в одно время были на дипломатической службе во Франции при режиме Виши. Гонсалес Видела находился в Париже, когда туда вступили гитлеровские войска. Его привели в неописуемый восторг начищенные до зеркального блеска сапоги и военная выправка солдат, которые маршировали возле Триумфальной арки. Он поведал об этом с присущим ему косноязычием, выступая в театре «Кауполикан», когда приехал в столицу. Узнав о смертельном недуге президента Риоса, этот черный ворон тут же прилетел из Франции, чтобы описать зловещий круг, и тут же вернулся в свое гнездо, в Париж. А в октябре 1946 года он рассказал своему старому знакомцу адмиралу Ли о своих далеко идущих планах, и тот остался весьма доволен. Он заплатит коммунистам за их помощь: продержит с полгода в правительственном кабинете. А потом нагло выбросит и объявит Компартию Чили вне закона. «Да, сговор с эмиссаром Трумена приносит свои плоды. Мы еще и не то увидим», — сказал Неруда, и лицо его помрачнело.

Гонсалес Видела назначил на 21 октября встречу с делегацией чилийских коммунистов. На сей раз на встрече присутствовали министр иностранных дел Рауль Хулиет, сенатор от радикалов Улисес Кореа и другие депутаты конгресса — члены Радикальной партии. Президент решил просить нас о том, чтобы мы вывели из состава правительства трех министров-коммунистов. Мы заявили, что наши товарищи не подадут в отставку. «Их выход из правительственного кабинета означал бы серьезное нарушение всех обязательств, которые взяла на себя компартия, поддержавшая кандидатуру Гонсалеса Виделы в предвыборной кампании. Создастся впечатление, будто коммунисты первыми отказываются от своих обязательств перед народом. Это недопустимо!» «Тогда я сам смещу их!» — пригрозил Габриэль Гонсалес. «Делайте что хотите!» Эта фраза подействовала на него, как взрывчатка. Грохнул сильнейший взрыв, и посыпались осколки, вернее, оскорбления самого пошлого сорта. Из его рта неслась густая подзаборная ругань. Это было жалкое, непристойное зрелище, ибо человек, занимающий пост президента республики, не смог соблюсти даже формальные приличия… Неожиданно Гонсалес Видела смолк и направился в ванную комнату. Через минуту-другую он вышел оттуда с мокрой головой.

Мы возвращались из президентского дворца с твердым убеждением, что наши отношения с Гонсалесом Виделой порваны окончательно и бесповоротно.

Вместе с руководством нашей партии мы незамедлительно обсудили сложившуюся обстановку и наметили программу действий. Через несколько часов к нам пришел генеральный секретарь Конфедерации трудящихся Чили, депутат Бернардо Арайя. Перед этим он посетил дворец Ла Монеда в связи с забастовкой угольщиков. Гонсалес Видела, проводивший заседание Совета министров, узнал о том, что Бернардо Арайя ждет его в приемной, и вышел к нему навстречу. В беседе с ним он сказал, что объявил открытую войну коммунистам. В ответ Бернардо Арайя заявил: «Стало быть, и мне». Президент помолчал и добавил: «Но прежде, чем ты уйдешь, обнимемся, друг!»

Генеральный секретарь конфедерации (спустя двадцать семь лет после этих событий он попадет в список «пропавших без вести», составленный кликой Пиночета) тут же направился на Мак-Ивер в здание чилийской компартии, чтобы сказать нам, что уже есть приказ об аресте всех наших руководителей. После разговора с Арайей мы поспешили на тайные квартиры. С тех дней чилийская компартия перешла на нелегальное положение, которое длилось довольно долго.

Неруде не надо было скрываться. Как сенатор, он обладал правом неприкосновенности, и, пока его не лишили мандата, он мог действовать легально.

Я встречался с поэтом по ночам. Он дал Гонсалесу Виделе меткое прозвище — Сморчок.

Неруда очень заботился о том, чтобы у меня была надежная квартира, где я мог бы жить относительно спокойно, не боясь попасть в руки преследователей. При его самом непосредственном участии меня поселили в доме колумбийского поэта Эдуардо Каррансы, который в ту пору был культурным атташе в Посольстве Колумбии. Глубокий знаток-испанской культуры, поэт, он был далек от чилийских коммунистов, от политической борьбы. С Нерудой его сдружила поэзия. И коль скоро я был другом Неруды, он и ко мне отнесся как к другу. И не только он, но и его жена, которую Пабло назвал «нежная Росита Коронадо». Я и сейчас мысленно вижу, как она держит в руках плетеную корзину, где лежит их новорожденная дочь. В этом доме с окнами на площадь Педро де Вальдивия мы и встречались с Нерудой. От него я узнал, что он работает над важным политическим документом, который будет назван «Личное письмо миллионам людей». Это письмо было опубликовано в венесуэльской столичной газете «Насиональ» 27 ноября 1947 года. По сути это был политический доклад о внутреннем положении страны, адресованный международной общественности. И поначалу он назывался «Кризис демократии в Чили — драматическое предупреждение всем странам нашего континента». В этом докладе поэт говорит ясным, прямым языком, называя все своими именами. Он полагает, что, помимо Чили, и другие страны Латинской Америки испытывают на себе тяжкие последствия внешнего давления, и подчеркивает опасность иностранного вмешательства. Неруда прослеживает историю взаимоотношений чилийской компартии с президентом Гонсалесом Виделой. Останавливает внимание своих читателей на интервью, которое президент Чили дал 18 июня 1947 года корреспондентке лондонской газеты «Ньюс кроникл». Озадаченная журналистка написала в комментариях к интервью:

Дальше следует: