Он добавляет еще несколько конкретных указаний относительно переезда в Чили. И нечто более важное: он обязательно хочет повидаться с Сальвадором Альенде. Ему необходимо поговорить с президентом лично. Вот почему с вполне понятной тревогой он пишет мне 15 августа 1972 года письмо, в котором выражает свое беспокойство по поводу того, что они могут разминуться.
«В одной из здешних газет я прочел, что в конце октября Сальвадор Альенде отправляется в поездку за рубеж. Как ты знаешь, тогда мы уже будем на пути в Чили, хотим добраться до Буэнос-Айреса к 12 ноября. С одной стороны, как мне кажется, я должен приехать в Чили, когда президент будет на родине, а с другой, хотелось бы знать, собирается ли он в Париж. Тогда я обязан принять его в посольстве.
Если возможно, сделай одолжение, выясни это и сообщи мне телеграфом Министерства иностранных дел или, лучше, срочным письмом авиапочтой».
Неруда продолжает диктовать свои воспоминания.
Получаю новое письмо, датированное 7 сентября 1972 года, с копией его обращения к Альенде, которого он называет «мой дорогой президент Сальвадор»[215]. В этом письме он предлагает, чтобы государство взяло на себя издание миллионным тиражом антологии его поэзии. Он заявляет, что и издатель Лосада (владелец авторских прав), и сам поэт отказываются от прибыли и гонорара в том случае, если издание будет целиком и безвозмездно передано в школы, профсоюзы и (о ирония!) вооруженным силам. Он просит президента написать к этой книге предисловие, а если это окажется невозможным, то разрешить напечатать послание, которое Альенде направил Неруде по случаю присуждения ему Нобелевской премии. В письме ко мне Пабло говорит о том же, но предлагает издать еще одну антологию, также массовым тиражом «по цене киоска». Он добавляет, что отказался от приглашений посетить Германию, Бельгию, Югославию и другие страны. Поедет только в Оксфорд, где его поджидает старый друг профессор Принг-Милл, восторженный поклонник и дотошный исследователь творчества Неруды. Он вкладывает также третье письмо, адресованное советнику президента Антонио Бенедикто. Тут страсть поэта к уточнению деталей доходит до англосаксонской пунктуальности. Он вновь повторяет указания, которые должны быть в точности выполнены при подготовке антологии. Он требует строгого соблюдения своих пожеланий, особенно в том, что касается знаков препинания.
«Я настаиваю на этом, потому что по опыту знаю, какие упрямцы корректоры. На обложках не должно быть ни фотографий, ни рисунков. Мне нравится только четкая и безупречная печать».
Однако снова все карты спутаны. В письме от 18 октября 1972 года он сообщает, что отъезд отложен.
«Среди прочих горестей, связанных с чилийской ситуацией и введением эмбарго на медь, я должен сообщить тебе еще одну дурную весть. У меня снова был тяжелый приступ той же болезни: я опять на долгие дни приговорен к зонду, уколам и антибиотикам. По мнению врачей, нужно снова сделать то, что они называют „чисткой“ и что в действительности является операцией под общим наркозом.
Кроме того, врач считает рискованным переезд по морю, потому что могут возникнуть осложнения, и советует мне лететь.
Я не могу лечь в клинику немедленно, поскольку должен участвовать в борьбе за медь и в конференции ЮНЕСКО, где выступлю в четверг 19 октября, хотя бы полумертвый.
26 числа того же месяца я иду на прием к Помпиду, чтобы обрисовать ему наше положение из-за эмбарго на медь.
Завтра днем я потащусь в Трибунал, потому что начинаются слушания защиты.
Итак, в больницу я отправлюсь 27 октября, на следующий день после визита к Помпиду.
Сегодня утром я послал тебе телеграмму с просьбой отложить митинг на стадионе до 2 декабря. Тогда у меня будет время, чтобы оправиться после операции и вылететь на самолете с двухдневной остановкой на отдых в Буэнос-Айресе.
Надеюсь, все это осуществится, и прошу тебя обратить внимание на то, что я хочу прямо из Пудауэля поехать в Исла-Негра и там подготовиться к выступлению с помощью Омеро, который приедет со мной. Само собой, очень важно, чтобы никто не знал о моей болезни. Теперь нужно хранить полную тайну.
Хотя я ничего тебе и не сказал, но понял, что ты имел в виду, когда говорил, что я не подам в отставку. Здешняя пресса, не ссылаясь на источник информации, объявила, что в Чили считают, что я подал в отставку. Это известие дорого обошлось мне при решении сложных ежедневных вопросов даже внутри посольства. Не хочу больше затягивать это письмо, в котором я хотел лишь сообщить то, что сообщил. Говорят, в клинике я пробуду неделю. Обнимаю тебя. Пабло».
176. Арауканский камень
Он, прихрамывая, спускается с самолета. Журналисты не преминули спросить, что с ним. «Подагра, аристократическая болезнь англичан», — отвечает он, пытаясь отделаться шуткой. Его встречает много народу, хотя о приезде Неруды не сообщалось. Но ведь он — знаменитость, он возвращается, увенчанный мировой славой. Поэту не до протокола. Его ждет автомобиль, чтобы отвезти прямо в Исла-Негра, не заезжая в Сантьяго, город, который при таких обстоятельствах его пугает. Встреча была омрачена затаенной печалью.
Мы едем повидать поэта в Исла-Негра. Лежа в постели, он диктует речь, которую произнесет на Национальном стадионе во время всенародного чествования. Альенде находится в поездке по зарубежным странам. От имени правительства, народа и страны Неруду будет приветствовать вице-президент республики и главнокомандующий генерал Карлос Пратс.
В стране идет процесс дестабилизации, процветает черный рынок, идет утечка капиталов, ведется психологическая война. Правые уверены, что парламентские выборы в первое воскресенье марта 1973 года принесут оппозиции две трети голосов, необходимые для того, чтобы, не нарушая конституции, устранить президента Республики. Речь идет о «холодном перевороте», тщательно, как шахматная партия, продуманном в Белом доме, в Овальном кабинете которого президент Ричард Никсон в присутствии Генри Киссинджера отдал приказ Ричарду Хелмсу, генеральному директору ЦРУ, свергнуть Альенде любыми средствами. Многие миллионы долларов направляются на подкуп газет, парламентариев, генералов. Правые уже достигли значительного успеха в сеянии смуты под лозунгом, который ежедневно повторяют газеты из компании Эдвардса, — «Копить ненависть!».
Эта атмосфера сказывается на чествовании Неруды на Национальном стадионе. Ожидалось, что соберутся сотни тысяч людей, а на скамейках видны пустые места. Присутствуют карабинеры, а затем, точно дурное предзнаменование, на арене появляются полицейские ищейки: менее чем через год этот стадион будет превращен в концентрационный лагерь.
Вице-президент обращается к собравшимся с речью, которая обнаруживает не только знакомство с поэтом и его творчеством, но и уважение к человеку, который, как немногие, обогатил культурный и патриотический потенциал нации.
Пабло Неруда произносит речь, оригинал которой, уцелевший от пожара в сентябре 1973 года, находится у меня. Это речь-предупреждение. Поэт пережил трагедию Испании и понимает, что означал бы франкизм в Чили. По возвращении на родину он ощутил атмосферу опасности, которая нависла над страной. Но дуют и свежие ветры. Этим утром его разбудил морской прибой в Исла-Негра. «На этой церемонии, под свист и барабанный бой, я словно вновь обручился с моей Родиной. И не думайте, что это брак по расчету. Речь идет только о любви, великой любви моей жизни».
Это чествование оставило во всех нас тяжелое чувство. Поэт был болен, а в стране копилась страшная зараза, смертельную дозу которой ей привили извне.
Удрученный происходящим, Неруда едет работать в Исла-Негра. Его оружием станет поэзия.
Он присылает мне в конце года открытку, украшенную его экслибрисом — рыбкой между двух армиллярных колец, с неизменным приказом: «31 декабря 1972 года мы вместе встречаем 1 января 1973 года в „Себастьяне“, в Вальпараисо». Когда в полночь, отделяющую один год от другого, завоют портовые сирены, мы вновь сойдемся вместе, в том числе и два гостя из Венесуэлы — Мария Тереса Кастильо и Мигель Отеро Сильва — на просторной плоской крыше, которую Себастьян Кольядо некогда мечтал превратить в вертолетную площадку. Далеко мы не загадывали. Что будет в 1973 году?
