Из записки видно, что в те времена он жил на два дома и при этом опасно пренебрегал осторожностью. Такое положение не могло не привести к катастрофе.

На деньги, полученные вместе с Ленинской премией, Неруда начал строить дом на улочке Маркес-де-ла-Плата. Он купил участок на склоне холма Сан-Кристобаль, возле зоопарка, откуда доносилось рычание диких зверей. Раньше на этом месте стояла старинная водяная мельница «Сан-Кристобаль», вид был самый живописный, и Неруда сразу же в него влюбился. Да, строить дом надо именно здесь, на поросшем деревьями холме. А в патио будет журчать вода.

Жилье получилось совершенно необычайным, с террасами на разных уровнях, одним словом, в нем было что-то от архитектуры инков. Снизу, где был вход через калитку со стороны тупика, в котором жили скульптор Марта Кольвин и давний друг Неруды фотограф Антонио Кинтана с женой уругвайкой Кетой, строение походило на дома южной Испании. На первом этаже находилась маленькая столовая и несколько крошечных спален. Наверх вела металлическая лесенка, украшенная белыми арабесками. Нечто подобное я видел в итальянском фильме пятидесятых годов, там по такой лесенке герои поднимались и спускались откуда-то, где происходили или должны были происходить основные события. В доме у Неруды она вела в гостиную, где во всем чувствовалось его присутствие и висел портрет женщины с двумя головами. Тут владычествовала рыжая королева, это были владения Косолапки. Из гостиной несколько ступеней вели в спальню с одним широким ложем, на спинке которого сплелись в вензеле выжженные буквы «П» и «М».

Дом Неруды продолжал карабкаться вверх по холму — поэт надстроил еще и студию, где запирался, чтобы работать. Но это было позднее.

Тем временем он жил по-прежнему в «Лос Гиндосе». Туда к обеду приходили друзья. После второго блюда поэт начинал задремывать и без лишних слов отправлялся спать. Но спал не дома. Он уезжал в «Часкону», и рев диких зверей из зоопарка ничуть не мешал его послеобеденному отдыху. В ту пору он отлучался из дому, никого не предупреждая. Уходил каждый день. Все видели, что назревает драма. Однако никто об этом не говорил, во всяком случае с Делией.

Неруда становился все беспечнее. Делия почти не ездила в Исла-Негра. Там подолгу вместе с поэтом жила Росарио. Прислугу не меняли, и она выполняла распоряжения обеих хозяек. Поэт никого ни о чем не просил, но почему-то полагался на сдержанность слуг.

Однажды у Матильды в доме в Исла-Негра возникло недоразумение с одной из служанок, девушка отправилась к Делии и рассказала ей все.

Гордость Делии была уязвлена, и она тут же порвала с Пабло. Знала ли Делия раньше об этой связи? Быть может, и знала, почти наверное, но не имела того последнего подтверждения, какое ей так безжалостно предоставили.

Делия была сражена. Неруда тоже страдал. С самого начала связи с Матильдой при полном ее согласии было решено, что брак с Делией — уже в ту пору чисто номинальное супружество — будет сохранен. Пабло исполнилось пятьдесят, Делии — семьдесят. В общем, победил естественный ход вещей. Пабло хотел жить, любя настоящей любовью и в то же время не разрывая законный брак. Он не хотел причинять страдания Делии. Вовсе не по политическим причинам он так долго сохранял не существовавший на деле брак, он просто считал своим долгом избавить Делию от страданий.

С Матильдой его связывала только любовь. Им не нужен был официальный брак. Матильда сама признавалась, как много значило для нее ежедневное ожидание, она даже боялась утратить эти волнующие переживания. К тому же Матильда не ревновала к Делии. Она говорила, что иначе и быть не могло, ведь она понимала, что Пабло принадлежит ей безраздельно, даже когда он находится у жены. Их тайная любовь продолжалась восемь лет.

В тот вечер, когда Делия узнала все, Пабло позвонил мне и попросил приехать на улицу Маркес-де-ла-Плата. Он был один. Матильда ушла, чтобы дать ему время обдумать все наедине с собой. Когда я приехал, он сказал мне: «Прошу тебя о великом одолжении. Передай Делии мое письмо».

Мне пришлось ждать — письмо еще не было готово. Он сел за длинный столик у входа, под привезенной из Италии картиной, на которой был изображен пустынный пейзаж, и несколько часов подряд зелеными чернилами писал Делии прощальное письмо. Я взял книгу и стал читать. Прочитал, взял другую. Я понимал, что такое письмо быстро и легко не напишешь. Поздно ночью я отвез дописанное письмо другу Делии Луису Куэвасу Маккенне. Думаю, ни он, ни я никогда не узнаем, что было в этом письме. У нас нет на это права. Но наши отношения с Делией изменились и только через несколько лет начали приходить в норму.

Тогда Пабло мне говорил: «Она горда, как настоящая басконка». Если бы не эта гордость, которой, как он считал, Делия была обязана своему рождению на берегах Бискайского залива, то, вполне вероятно, она могла бы по-прежнему жить с Пабло и на много лет пережила бы его, несмотря на состязание с возрастом, которое ей приходилось вести.

Известие о разводе взволновало все окружение Делии и Пабло и раскололо их друзей на два лагеря. Разорвались крепкие связи: так, навсегда отошел от Пабло друживший с ним всю жизнь Томас Лаго. Почувствовали себя оскорбленными и бывшие возлюбленные Неруды, в том числе Альбертина. Эта предшественница Делии, по полному праву входившая в круг близких друзей Пабло, не примирилась с вторжением неизвестной ей женщины, которая при этом была моложе ее.

Когда в начале 1954 года вышли в свет «Оды изначальным вещам», разразилась буря иного рода, сравнимая лишь с той, что бушевала вокруг «Виноградников и ветра». Поэта упрекали даже за то, что строки в «Одах» — короткие. Некоторые утверждали: он нарочно так пишет, чтобы побыстрее заполнялись страницы.

Католический священник Франсиско Дуссуэль выступил с нападками на оды в «Диарио илюстрадо», называя их материалистическими, марксистскими и антихристианскими. Он обнаружил в этой книге и богохульство. Священник корил поэта за то, что он лишил бедных ореола святости, ведь для Неруды бедность вовсе не была «вечным уделом человека».

Падре Дуссуэль был не единственным, кто предал оды проклятию. Лосада опубликовал книгу в Аргентине, и католический журнал «Критерио», который возглавлял монсеньор Франсесчи, опубликовал статью фрая^{137} Верисимо, где автор, называя Неруду «великим поэтом», тем не менее предостерегает католическую молодежь от «опасного яда», заключенного в этой книге, хотя выражает надежду, что Неруда непременно достигнет «истинной родины», то есть небес в религиозном понимании. В статье нет явных обвинений. Неруда — подлинный, настоящий, а вот последователи его все фальшивы. Фрай Верисимо скорбит, что читателю не хватает картины внутренней, духовной жизни поэта. «Мы не видим его нравственного, теологического лица». На взгляд католического критика, Неруда вторгается в метафизический миропорядок. Провозгласив своим местожительством Землю, поэт отвергает надежду, спасение, свет небесный. Забавно: Неруду, в ту пору безудержного оптимиста, священник рисует неизлечимым пессимистом, низринувшимся в бездны глубочайшего отчаяния. «Ощущаешь леденящее дыхание ужаса, когда пытаешься заглянуть в бездонный мрак этой души, этого человеческого существа, добровольно покинувшего небо, которое, казалось бы, взывает к нему каждым своим проявлением, каждым словом, каждым биением его собственного сердца». Далее автор выражает надежду, что, быть может, поэт уже готов внутренне к духовному перерождению, которое выведет его на дорогу света.

Действительно. «Книга од» — свидетельство перемен в поэзии Неруды. Но не тех, на какие уповал незадачливый пророк фрай Верисимо. Наступал новый период, которому предшествовали резкие переходы и постепенные изменения в поэтическом видении Неруды. Конечно, огромное расстояние разделяет эту книгу и «Местожительство — Земля, I». Они различны и по форме и по сути. Когда поэта спрашивали об «Одах», он говорил, что хотел написать простую книгу о простых вещах, свободно избирая темы. Он страстно желал разрушить представление о себе как о поэте одной тональности. Поэзия XX века почти полностью порвала с эпическим жанром. Он попытался создать что-то в этом роде, написав «Всеобщую песнь». На свете нет ничего, что должно исключить из круга поэзии. Например, сейчас почти не пишут о том, к чему раньше обращались чуть ли не все, — скажем, о луне. Надо и нам вернуться к луне, солнцу, ветру, вернуться ко всему, что есть в мире.