Свобода интерпретации зашла так далеко, что появились еще более смелые постановки, превращавшие пьесу в рок-оперу или в своеобразнейший фильм — предприятие, возглавленное авторитетным переводчиком поэзии Неруды на русский язык Павлом Грушко, который, учитывая сделанные нововведения, добавил к названию «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» подзаголовок: «По мотивам Пабло Неруды».

Конечно, автор пьесы не имел бы ничего против, ведь он говорил, что —

Возбуждающий споры, многоликий образ Мурьеты до сих пор бродит по Калифорнии, кочует из сценария в сценарий. Такая свобода, несомненно, обрадовала бы автора, если бы он мог это видеть.

В окружении Неруды существует кто-то, кто всегда рядом, но незаметен, скажет иной раз несколько слов, часто загадочных, и исчезнет, будто испарится; кажется, главная его черта — предельная скромность. Маленького роста, со светло-карими ясными глазами, смотрящими застенчиво и вопросительно, он исчезал, чтобы выполнить ряд заметных и незаметных дел. Самыми важными были обязанности секретаря Неруды — работа, которую он взвалил на себя из любви к литературе, преклонения перед поэтом и желания помогать Неруде приводить в порядок бумаги и книги. Когда был основан Фонд Пабло Неруды по изучению поэзии, он разбирал архив, готовил списки инкунабул, составлял хронологические таблицы жизни поэта, составлял библиографию, выписывал материалы из журналов и газет. Иногда он совсем исчезал из виду, и казалось, он часами спит в библиотеке с открытыми глазами. Он влюблялся в красивых и недоступных женщин. Когда они приходили со своими мужьями, он оставался их верным рыцарем. Его тревожило, что из города на реке Потомак велся организованный подкуп латиноамериканской интеллигенции, и он сообщал мне подробные сведения об этой гигантской паутине. Он хотел написать книгу о Неруде. Может быть, он вспоминал об Эккермане, дни напролет беседующем с веймарским поэтом. Но в возрасте сорока трех лет, 17 июля 1968 года, он, Хорхе Сануэса, умер, почти никем не оцененный, на больничной койке. Неруда понимал сдержанность, с какой он жил и умер, и посчитал излишним полностью давать его имя в названии посвященного ему стихотворения, озаглавив стихи только инициалами.

В перерывах поэт пишет книги о летающих объектах. Но не о тарелках. Не о самолетах и не о космических кораблях. Он пишет о птицах: об альбатросах, орлах, пеликанах, бандурриях, пустельгах, перепелах, кондорах, бакланах, американских соловьях, чилийских чиригуэс, попугаях, дьюках. Однажды, когда он был ребенком, в кроне вечнозеленого ульма он увидел розовокрылого ангела. То был фламинго. Его поразила цапля, спящая с открытыми глазами. Потом он знавал ласточку, которая, возвращаясь в Исла-Негра каждую весну, приносила ему новости. Перед глазами вечно вились неизменные его подруги — чайки.

Ребенком он любил щегла и чилийского скворца-лойку с окровавленным сердцем. Он вспоминал, что в юности, когда жил в Темуко, его называли «ястребом». Его черный плащ распахивался и захлопывался, как зонтик. Поэта всегда волновали и трудолюбивое «тук-тук» дятла, и разнообразие птичьего полета, и запах куропатки, и трепещущее парение сокола, в любой момент готового упасть камнем вниз. Ему нравились колибри, кельтеуэ, жаворонок с длинным хвостом и лесная арауканская голубка — ее он обожал с детских лет.

Но его интересовали и загадочные, выдуманные им «птицеобразные»: «дуроптица», «птица она» (Matildina Silvestre), «птица я» (Pablo Insulidae Nigra). Поэту казалось, что и сам он — птица. Поэт, воспевающий птиц, поэт народный, поэт деревенский, он воображал себя птицей, летящей высоко над землей. Он чувствовал, что его душа крылата и ничто ее не остановит. Он разглядывал птиц с тех пор, как родился. Стоя у окна своего дома в Исла-Негра, он подолгу смотрел на них.

Я столько всего видел в Исла-Негра, что одному его описанию должен был бы посвятить целый том. Неруда сочиняет «Дом на песке». Восемьдесят или девяносто процентов этой книги — проза. Из стихов — только «Зуб кашалота» и «Любовь к этой книге». Он всегда вспоминает магазин «Ключ» в Темуко, куда неграмотные индейцы находили дорогу по огромному изображению ключа. Вещи пропадали. Этот ключ стащил он сам. Зато и у него все крадет океан, хотя океан все-таки вернул ему и ключ от дома, и выпачканную в песке шляпу. В этом доме на песке он столько раз спасался от шумихи вокруг Нобелевской премии, которую ему никак не присуждали. А когда наконец присудили, он жил не в своем доме — в мрачном особняке Чилийского посольства во Франции.

Неруда вспоминает, как первый раз увидел дом в Исла-Негра. Они ехали верхом по пустынному берегу. Впереди дон Эладио Собрино пересекал вброд залив Кордова. Приехали под вечер. Дон Эладио вскоре умер. Дом разросся. Неруда написал имя дона Эладио на кирпичном камине. При перестройке дома испанский республиканец Херман Родригес был главным архитектором. Дон. Алехандро Гарсиа — старшим мастером. А Рафита был поэтом плотницкого дела. На деревянных балках бара Рафита почерком Неруды вырезал имена его усопших друзей.

В дом попадали медузы, фигуры с носовой части разбитых кораблей. Одна из них своим торжественным видом и развевающейся по ветру туникой напоминала Неруде Габриэлу Мистраль в Темуко. На крайнем Юге он обнаружил доску с надписью «Сирена из Глазго» с почерневшего от времени корабля, который сошел со стапелей в 1866 году и закончил службу, перевозя уголь в южных водах Чили.

Купленная на Блошином рынке, перед домом стоит «Мария Селесте», деревянная скульптура плачущей женщины. Здесь и «Новия», с изъеденным морскими туманами лицом, и «Ла Цимбелина», глубоко ушедшая в песок, и «Ла Бонита» с ее «отважным лицом, кукольными формами и пустым сердцем». Чуть раньше, в 1964 году, появилась грузная «Микаэла».

Поэт чувствует себя больше чем капитаном. Если он живет в Исла-Негра, дом сияет счастьем, будто дворец, когда в нем обитает король или президент республики. Тогда на мачте реет голубой флаг с рыбкой посредине, обведенной двумя окружностями.

В патио лежит якорь, привезенный из Антофагасты. Не в глубинах моря, не в песках — в знаменитом Исла-Негра покоится он. Понадобились четыре быка, чтобы дотащить его сюда.

Возле якоря отдыхает старый локомобиль, привезенный с родного Юга; он рычал, как паровоз, и старательно пыхтел на урожайных землях, на которые зачарованно смотрел маленький Неруда, проезжая мимо на отцовском поезде. Локомобиль молотил зерно, пилил лес, дымил, испуская огонь из пасти. Неруда говорит, что локомобиль ему нравится — «похож на Уолта Уитмена».

Ограда, через которую лезли охотники за новостями, была первоначально поставлена для того, чтобы два пса Неруды по кличке Панда и Юфу кощунственно не задирали овец — собственность близлежащей семинарии в Пунта-де-Тралка. Ограда — видно с первого взгляда — не похожа на стену средневекового замка. Зато собаки могут быть настроены вполне антиклерикально.

Неруда публикует «Баркаролу» с посвящением Матильде, «благоуханной чилийке». Книга овеяна любовью. Неруда вспоминает те дни, когда он, капитан, сочинявший стихи, прятался под черной маской. Любовь на Капри, сны, ностальгия изгнания, возвращение, Альберто и Ольга Мантарас — добрые уругвайские друзья, давшие им приют в своем доме на атлантическом побережье…

Затем появляются стихи, вызванные к жизни телеграфными новостями: «Землетрясение в Чили». Чтобы спугнуть кошмары, Неруда выходит на рю-де-Ушет, маленькую, как плод граната.

Приходит еще одна новость, не менее страшная, чем предыдущая: умер Рубен Асокар. В память о нем Неруда пишет поэму «Корона архипелага». В ней столько же нежности к своему духовному брату, родному брату нелюдимой Альбертины, сколько и язвительных выпадов против того негодяя, который «во имя литературы оставил его заложником без денег и одежды в грязной дешевой гостинице».