Слушая, я начинаю понимать, почему он так внимательно разглядывал Патагонию из окна самолета на обратном пути в Магальянес. Неруда обращается к мифу о городе цезарей. Это мифический город, построенный из золота, серебра и драгоценных камней, расположенный на юге Чили где-то в районе Андской горной гряды. Это миф о городе Солнца Кампанеллы, утопия о счастливом народе, живущем в примитивном коммунизме и не знающем социальных проблем. Этот сюжет чем-то напоминает возвращение к «доброму дикарю». Многие конкистадоры XVI века уходили на поиски этого города. Одни так и не вернулись; другие возвращались и рассказывали, что они его видели. В XVII и XVIII веках на поиски города цезарей были посланы новые экспедиции. Некоторые пытались найти его даже в XIX веке.

Поэт дополняет легенду от лица человека XX века, но видоизменяет ее, вводя эпизоды из собственной биографии. Он начинает цитатой из Книги Бытия.

Основатель царства, затерянного среди одиноких магальянских пространств, решает стать последним обитателем планеты, но внезапно на его землях появляется девушка, сбежавшая из золотого города цезарей. Судьба, что свела их, поднимает против них пылающий меч нового рая, дикого и пустынного. Родо и Росиа — герои этой новой попытки возрождения человечества. Старику Родо сто тридцать лет, Росиа — не имеющая возраста крошка. Между ними завязывается диалог. Это последняя любовь Родо, потерявшего счет годам, живущего среди вулканов и мрака. Это последняя, отчаянная поэма о любви. Она таит какую-то загадку жизни самого поэта. Загадка, конечно, — его сокровенная любовь к девушке, послужившей прототипом героини. Но самому поэту, повстречавшему женщину из города цезарей, удалось восстановить мир заново только в поэзии.

Неруда активно участвует в предвыборной кампании Альенде, делит вместе с ним все заботы и живет в густой, зловонной атмосфере измышлений и интриг, которая подогревается извне. По вечерам Неруду обычно можно увидеть на каком-нибудь митинге в столице или в провинции.

По утрам он пишет. Закончив «Камни Чили», переходит к «Камням неба». На самом деле речь идет о каменьях земных, которые временами распускают крылья и взлетают, как подброшенный вверх камешек, иногда, конечно, падают, как метеоры или аэролиты. Есть необычайные камни, например превосходные изумруды Колумбии. Специально для поэта обточили такой изумруд, но небесный камень вспорхнул и улетел, как бабочка из провинции Мусо. Конечно, его небесные камни — это и голубой агат, и желтый топаз, и камень, покрытый мхом, и каменная глыба, катящаяся с горы, и голыш, по которому бежит вода. Но где камней больше, чем в Андской горной цепи? Неподалеку от его дома находится скалистый лабиринт Трасманана, между скалами Тралка и первыми домами на юге Киско. Он подолгу может разглядывать и породу с алмазными прожилками, и сверкающие аметисты, и кристалл соли. Когда-нибудь и он превратится в камень. «Иду, иду, о камни, подождите…»

Поэт, которому предрекали, что политика заставит его музу онеметь, иногда пишет за день по нескольку стихотворений, беседует с действительностью и памятью, с материей и духом. Он обращается к солнцу над Вальпараисо. Беседует сам с собой, ни за что не хочет прощаться с самим собой, но у него вырывается слово «прощай». Если он больше не видится с Федерико и Мигелем Эрнандесом, спрашивает он себя, то почему же он не встречается с Хосе Кабальеро, который там, в Испании, рисует свою окровавленную белую розу?

Он разъезжает по разным дорогам, агитируя за своего друга, кандидата от Народного единства. В грузовике, едущем из Лонкимая, он видит спиленные стволы деревьев. Его печалит умирание леса, гибель прохладных древесных крон его детства. Предвыборная кампания в Чили требует многочисленных поездок. Он «все время в пути». Между Метренко и Вильярико пасмурно. Он просыпается с пасмурным сердцем. Он поедет на далекие острова, где по ночам воздвигали каменных идолов. Он приглашает меня с собой на остров Пасхи. Не могу, говорю я ему. Он уезжает и возвращается с «Одинокой розой».

Здесь же он заканчивает чилийскую и полинезийскую часть «Бесплодной географии». Работа над книгой на время приостанавливается. Он снова меняет свое местожительство на Земле.

То было выступление в ночь с 4 на 5 сентября 1970 года. Сальвадор Альенде говорил с балкона Федерации студентов перед народом, заполнившим Аламеда-де-лас-Делисиас от площади Италии до Чилийского университета. Тайным голосованием народ избрал его президентом. Мы сияли. Другие бесновались. Они были так разъярены, будто уже чуяли, что грядут в Чили те самые шестьдесят дней чудовищных убийств, инспирируемых извне и изнутри.

Дивизионный генерал, который выступил против гражданского правительства в день нашего с Нерудой приезда в Антофагасту, позже перебрался в столицу и предпринял новую, еще более серьезную попытку мятежа в полковом гарнизоне Такна против того же президента Фрея. И снова трудящиеся, коммунисты и, конечно, Неруда встали на защиту правительства, хоть и не выражавшего их интересы, но являвшегося законным. Поэт, всегда оглядывавшийся на испанский опыт, сказал мне, будто обращаясь к самому себе: «Вио — это Санхурхо^{149} или Франко?»

Тогда не знали, что он будет главным действующим лицом куда более страшных сцен, станет во главе путча, окончившегося убийством командующего армией генерала Рене Шнайдера. Когда в аристократическом районе Сантьяго вспыхнул путч и многие мятежники оказались выходцами из богатых семейств, поэт сказал мне: «Здесь-то собака и зарыта».

Позже стало совершенно очевидно: все это было тщательно оркестровано, причем за дирижерским пультом стояло почтенное ЦРУ, чтобы любым способом помешать полномочному конгрессу избрать Сальвадора Альенде в соответствии с конституцией. В сенате США комиссия Чёрча некоторое время спустя официально разоблачила всю эту ловко сплетенную паутину. Но 3 ноября Сальвадор Альенде был провозглашен Президентом республики Чили, репутация его была незапятнана, и в Ла Монеду он вошел демократическим и совершенно законным путем. Неруда также находился во дворце, сознавая, что он и его соратники внесли свой вклад в эту победу, но что самое трудное — впереди. Он хотел работать там, где он сможет быть более полезным.

В следующее воскресенье утром я отправился повидаться с ним в «Себастьяну». Матильда полушутя бранила его. Она обращалась с ним как с молодящимся стариком. Смеясь, упрекала его… Все это выглядело довольно весело. В это время пришел издатель Неруды Гонсало Лосада. Неруда предлагает пойти прогуляться по Винья-дель-Мар. Мы выходим на площадь и наблюдаем типичную картину воскресного утра: люди идут в церковь к одиннадцатичасовой мессе; несколько экипажей, запряженных старыми лошадьми, стоят в ожидании туристов, чтобы покатать их по городу. Неруда говорит Матильде: «Займи как-нибудь Гонсало. Мне нужно переговорить с Володей». Как обычно, он сразу же переходит к делу. «Мне необходимо удалиться. Уехать на время, но на правительственную службу. Думаю, лучше всего послом во Францию. Поговори об этом с товарищами. И, если они согласны, пусть предложат это Сальвадору».

Так и сделали. И Альенде согласился, что у Чили не может быть лучшего посла во Франции, чем Пабло Неруда. Назначение было подготовлено мгновенно. Министр иностранных дел Клодомиро Альмейда направил послание сенату, который на этот раз одобрил его без проволочек. Неруда хотел поскорее уехать и через несколько дней отправился в путь.