В 1952 году ее портрет написал Диего Ривера. Это — женщина с двумя головами, одна в фас, другая в профиль. Матильда Уррутиа и Росарио де ла Серда. (Де ла Серда — ее вторая фамилия.) Когда Неруда привел меня в «Часкону», дом, построенный им для Матильды в Сантьяго у подножия холма Сан-Кристобаль, он показал мне этот портрет и спросил: «Что ты видишь?» Я молча вглядывался. В пышных волосах я разглядел острый профиль поэта, тайного любовника.

Когда Пабло с Матильдой жили на Капри, они часто ездили в Неаполь. Счастливое совпадение: чилийского консула в Неаполе зовут Габриэла Мистраль. Она принимает их с распростертыми объятиями. Предлагает им жить у нее, рискуя при этом своим положением, так как все чилийские посольства и консульства получили из Министерства иностранных дел циркуляр, запрещавший иметь дело с политическим эмигрантом Пабло Нерудой. Габриэла смеется, хотя немного встревожена. Она пишет своей подруге:

В ту пору Неруда нередко приводил нас в смятение. Он долгие недели и месяцы скрывал место своего пребывания и путал следы. В Чили мы жили в постоянной тревоге за знаменитого преследуемого беглеца. До нас доходили слухи, что он вот-вот вернется на родину, и мы должны были сделать все, чтобы не допустить его ареста. Нет ничего лучше заступничества масс. Лозунги «Руки прочь от Неруды!», написанные белым мелом и черной краской, смотрели со стен Сантьяго, как graffiti[155]. Однажды воскресным утром я выступал с речью в самом большом театре Сантьяго «Кауполикан». Вдруг ко мне подходит один товарищ и подает листок бумаги. Это воззвание. Я медленно читаю его семитысячной аудитории. «Сегодня в два часа дня в аэропорт „Серильос“ прибывает Пабло Неруда. Мы все должны встречать его, чтобы не допустить вмешательства полиции». Призыв был воспринят присутствовавшими как слово Священного писания. Люди готовы выполнить свой долг. И никто не желает больше ничего слушать. Все вскакивают как один, и возбужденная толпа устремляется в аэропорт.

Неруда не прилетел! Неужели его схватили где-нибудь по дороге, ведь в Южной Америке столько диктаторских режимов. А может, он уже прибыл в Чили и тут же был схвачен, несмотря на то, что приказ о его аресте отменили после трехлетней борьбы? Мы теряемся в догадках. Едем к его другу Карлосу Васальо, который потом, при правительстве Сальвадора Альенде, станет чилийским послом в Италии, и пытаемся заказать телефонный разговор, хотя в те времена переговорить с отдаленными пунктами было не так просто, как теперь, а о таком чуде, как автоматическая связь, не приходилось и мечтать. Мучительные часы ожидания. Нет, в Италии его нет. Где он? Не знаем. Уехал в Швейцарию. Звоним в Женеву. Разговариваем с испанским поэтом Эррерой Петере. Да, Неруда здесь был, но уехал во Францию. Просим навести нас на след. Мы по-прежнему боимся за него. В конце концов узнаем, что поэт несколько дней гостил в Монтевидео у своих друзей Мантарасов. Когда 12 августа он прибыл в Сантьяго, я не сказал ему обо всем этом ни слова. Но потом, уже годы спустя, спрашивал несколько раз: «Что тогда произошло, Пабло?» В ответ он смотрел невинно и непроницаемо. Я расписал ему в ярких красках, как здесь все было, наши бессмысленные метания, смешную в своей решимости толпу перед театром. Он, такой смешливый, даже не улыбнулся. Наоборот, посерьезнел. Я не сразу сообразил, в чем дело. Может быть, он и в самом деле должен был хранить тайну Капитана, плывя на итальянском пароходе в Южную Америку с Росарио де ла Серда и указывая ложный маршрут, чтобы не открыть секрет любви? Не знаю, удалось ли обмануть ту, ради которой все это было затеяно, но мы-то поверили безоговорочно. Это были хитрости поэта и его любви, он оправдывал себя тем, что был обязан завершить свое детище, не мог бросить перо, закаленное в горниле «холодной войны» и пылких страстей: ведь он и в самом деле писал каждый день, пока вершины Анакапри не окрашивались закатным пурпуром.

Практически все желали возвращения Неруды. Существует документ, который свидетельствует об этом почти полном единодушии. Под письмом, содержавшим требование разрешить поэту вернуться на родину, подписались немногие, но эти имена представляли огромное большинство чилийцев. В алфавитном порядке стояли подписи новеллиста Эдуардо Барриоса, руководителя демохристианской партии Эдуардо Фрея, Карлоса Ибаньеса, который в сентябре того же года будет избран президентом республики, преподавателя и писателя социалиста Эухенио Гонсалеса, Габриэлы Мистраль, историка Франсиско Энсины и политического деятеля радикала Марсиаля Моры.

Это требование вызвало бурный гнев в официозной газете. Гонсалес Видела распорядился предать декларацию анафеме. Автор пасквиля не решился выступить под собственным именем, подписавшись двусмысленным псевдонимом «Историк». 30 марта правительственная газета опубликовала редакционную статью под названием «Дело Неруды». Нельзя сказать, чтобы эта инвектива была произведением искусства. Автор ее заявляет, что ему пришлось совершить над собой насилие, дабы обратиться к столь неприглядной истории, как «вся эта шумиха, которую международный коммунизм поднял в нашей стране вокруг возвращения главы упомянутой секты Пабло Неруды». О боже! Его, разумеется, с души воротит от подобных материй, ведь «существует же естественное право, оно не допустит, чтобы остался безнаказанным тот, кто преступил закон, наносил оскорбления, занимался клеветой упорно и подло». Оказывается, «шумиху» затеял Коминтерн, он-то и «подготовил письмо, которое, среди прочих, подписали член либеральной партии, бывший депутат, набравший 1800 с чем-то голосов, ныне историк дон Франсиско Антонио Энсина; редактор „Меркурио“ дон Эдуардо Барриос, возглавлявший кампанию по выборам в президенты сеньора Ибаньеса дель Кампо; поэтесса Габриэла Мистраль». Статья отнюдь не проникнута уважением к этим именам. В ней сообщается далее, что авторы письма хотят убедить народ, будто бы «сеньор Неруда преследуется по политическим мотивам… а это наглая ложь. Против сеньора Пабло Неруды было возбуждено два процесса в чилийском суде: один — за публичное оскорбление и клевету, возбужденный на основании декрета-закона № 425 и Уголовного кодекса, второй — за двоеженство…». Как полагает самозваный «Историк», первый процесс не слишком заботил сеньора Неруду, а беспокоил его второй. Сеньора Неруду якобы задело за живое извещение о втором судебном процессе, возбужденном его женой, «голландской подданной, которую он покинул на Яве и которой в Чили отказал в алиментах, на что она имела полное право».

Гонсалес Видела лично, хотя и на казенные деньги, приказал доставить из Голландии Маруку Ахенаар. Она оказалась в мире, которого совершенно не знала, в мире махинаций, где ей к тому же посулили баснословную сумму. Президент предоставил ей адвоката, и она подчинялась ему, как автомат. Она оказалась захваченной маховиком неведомого и страшного механизма, попала в поистине кафкианскую ловушку, была совершенно сбита с толку, словом, она не отвечала за свои поступки. Ею манипулировали, словно зомби^{131}. Она не понимала, кто и к чему ее принуждает.

К тому же, добавляет «Историк», поборники возвращения Неруды не просят за него, а требуют «восстановления справедливости». Неслыханная наглость! Они играют на заявлениях Неруды, сделанных в Мехико и в Париже.