Он не получает из Испании известий о судьбе книги. Напряженное ожидание мучит его. Ему решительно не с кем говорить на родном языке. Он пользуется испанским языком лишь в письмах или разговаривая сам с собой. Не год и не два Неруда ведет эти долгие беседы без собеседника. Поэт не раз подчеркивал, что родился в тех краях, «где говорят мало и плохо». «Я вырос, — пишет Неруда из Коломбо 24 апреля 1929 года, — совершенно неспособным к словесному общению». Все неопределенно — и его будущность, и его слова. Вынужденный внутренний монолог поэта слишком затянулся. Когда возникает желание поговорить с самим собой, он не находит верных слов и выражений. Это его пугает, приводит в отчаяние. «Все мои фразы просто банальны, в них нет ничего моего». Поэта терзает сонная тишина, бездельно текущее время, и от тоски он пьет «мерзкое тропическое виски». Ему одиноко! Слуга Ратнаик каждые пять минут наполняет его стакан. Неруда чувствует себя изгнанником, человеком на краю смерти… По сути, он оказался в той атмосфере, которая воссоздана в романах Грэма Грина. Однако в письмах Неруда чаще говорит о Джозефе Конраде и спрашивает аргентинского друга, помнит ли тот книги Конрада об изгнанниках, которым неоткуда ждать спасения. «Сколько романов создали бы вы, Эанди, если б воспользовались этими словами и сумели бы прочувствовать их здесь, в этой части нашей планеты. Быть может…» Что ж, Эанди не напишет этих романов — он в далекой дали, на другом континенте. А Пабло Неруда расскажет Обо всем языком поэзии, потому что судьба, наградив его поэтическим даром, забросила в этот край нещадного зноя. И напишет так, а не иначе, потому что он истерзан одиночеством. От этого нестерпимого одиночества он подбирает на улице бездомных собак, чтобы поговорить хоть с ними. А они, неблагодарные, убегают прочь. И все же Неруда верит, что жизнестойкий характер не позволит ему превратиться в одного из литературных героев Джозефа Конрада… «Я нахожу, что у жизни есть немало достоинств», — напишет он вопреки всему. Нет, Неруда и не помышляет отказываться от жизни. И эта жизнь при всем ее однообразии обернется поэзией. Ведь основа основ его поэтического творчества, его литературной философии — сама жизнь. В одном из писем к Неруде Эктор Эанди упоминает о Хорхе Луисе Борхесе^{72}. Пабло Неруда в своем ответе аргентинскому другу пишет, в чем различие их творческих позиций. Борхес, как утверждает наш поэт, всецело поглощен проблемами культуры, которые далеки от того, что связано с человеком, с человечностью… Сейчас мы, пожалуй бы, сказали, что они лишь несколько отдалены от человека.

С юношеской дерзостью, с безоглядным запалом, с безбоязненной определенностью, твердостью Неруда, которому еще нет и двадцати пяти лет, говорит о своих вкусах, о своих убеждениях и предубеждениях. Говорит, что ему по сердцу и что не по сердцу.

Экзегеты, энтомологи от литературы, разнообразные «веды», проникающие в тайны познания, — все это кажется молодому поэту сложными и даже пустопорожними спекуляциями ума. Его зрение столь своеобычно, что ему недалеко до дальтоника. Глаза поэта острее видят плоть, капли пота, солнце. Его мало волнуют умозрительные вещи, он устал от ученых словес.

В книге «Местожительство — Земля» ощущается близость к древней восточной поэзии. Мне самому довелось видеть в Индии, как поэты часами декламируют свои стихи под аккомпанемент музыкальных инструментов. Заклинающие звуки длинных, изогнутых, точно змеи, рожков, глухие удары барабанов ритмизируют эту бескрайнюю поэзию и делают ее похожей на священные возглашения, на торжественную литургию. Наши западные литературоведы не усматривают влияния Востока на поэзию «Местожительства». Но Неруда с этим бы не согласился. Вот что он написал своему другу Эанди:

Творчество Пабло Неруды прерывается долгими паузами. Но молчание поэта не беспричинно. Неруду раздирают сомнения. Он сомневается в себе самом, в своей поэзии, да и вообще в целесообразности литературного творчества. Ему кажется, что он лишний человек, ненужный… Неруда считает, что все вещи сами по себе получили свое выражение, и коль скоро он не может быть неотъемлемой частью этих вещей, то ему и не удастся проникнуть в их суть. На поэта накатываются волны душевного разлада, кризиса после завершения книги «Местожительство». Он хочет избавиться от дум об этой книге, но его по-прежнему тревожит ее судьба.

Где же ее будут печатать?

И в то же время Неруда пока не находит ответа на мучительные вопросы о смысле и правомочности его будущих книг и не в силах подавить в себе чувство вины. Ему хочется вырваться из клетки той литературы, главная цель которой — обретение новых форм. «Это „накожная“ проблема, — говорит поэт, — в ней нет особого смысла». Неужели на него нападет эта страшная болезнь — поиск формы ради формы? Неужели в него проникнет этот необоримый вирус? Нет, подобный недуг привел бы Неруду к творческому бесплодию. Ему грозила бы гибель.

После завершения первой книги «Местожительство — Земля» Неруда какое-то время находится в подавленном состоянии, он чувствует упадок сил. Ничто не побуждает поэта взяться за перо. И вовсе не потому, что все вокруг кажется ему бессодержательным, неинтересным. Просто незачем писать о вещах, ибо их глубокий внутренний смысл уже выражен в их существовании.

У Неруды пропало всякое желание писать. Зато с каким удовольствием он читает, слушает музыку, купается в море… Поэт читает целыми днями и говорит, что это единственная отрада в его жизни. В основном это английские книги. Его новый приятель Лайонель Вендт каждый месяц чуть ли не мешками посылает ему книжные новинки, вышедшие в Англии, большей частью — детективы. Вскоре Неруда начинает проявлять особый интерес к Т. С. Элиоту и Д. Г. Лоуренсу — двум наиболее популярным английским писателям в те годы. А еще наш поэт, почти не отрываясь, прочел «Семь столпов мудрости» Лоуренса Аравийского^{73}.

Загадочным, непроницаемым оказался для Неруды мир Востока, и он ищет прибежища в английской литературе. Начитавшись Стивенсона и Диккенса, поэт чуть ли не наизусть знает названия многих улиц и таверн Лондона. Английская литература, несомненно, оказала влияние на нерудовскую поэзию тех лет.

Неруда — человек удивительно подвижный, мобильный, и в его поэзии происходят глубокие перемены. Тем не менее поэт, у которого каждая книга не похожа на предыдущую, поэт, чье творчество никогда не останавливалось в своем развитии, прав, утверждая, что все его произведения — единое целое, что он пишет одну-единственную книгу, и эта книга растет, разрастается… Тот, кто внимательно прочел произведения Неруды, без труда обнаружит, что у поэта повторяются ведущие, главные для него темы, но каждый раз они обретают новую поэтическую форму. И тут нет ничего удивительного, ничего выходящего из ряда вон. Вспомним одного из его учителей, поэта с белоснежной бородой… Разве «Листья травы» не были каждый раз новым, расширенным изданием книги, которую Уолт Уитмен писал всю жизнь! Быть может, поэты такого склада творят свою Книгу Книг? Неруда стремится, следуя примеру Библии, назвать все, что узнал и увидел, объять словами как можно более широкое пространство мира. Он чувствует себя первооткрывателем, которому выпало судьбой назвать все заново. Видимо, поэтому у Неруды возникает ощущение, будто он каждый раз создает новые вариации на свои прежние стихи.