Неруда говорит о своем решении руководству партии. Он хочет быть послом в Италии. Идут переговоры с президентом. Тот поначалу соглашается — таким образом он уберет поэта из Чили. Пусть уедет с глаз долой! Но, пожалуй, это слишком роскошная ссылка… Президент начинает плести интриги, и план Неруды не осуществляется.
В это же самое время Гонсалес Видела вступает в тесный контакт с адмиралом Ли, который был прислан в Чили президентом США Труменом, и договаривается с ним о том, что через несколько месяцев объявит Коммунистическую партию Чили вне закона.
Гонсалес Видела sotto voce[125] договаривается также и с правыми в сенате — а ведь именно он ведает назначением послов, — чтобы те отклонили кандидатуру Неруды. Едва приспешники Гонсалеса Виделы проголосовали против Неруды, как началась политическая возня вокруг чилийских коммунистов. Более других усердствовал сеньор Анхель Гуарельо. Он весьма высоко котировался на бирже ценностей у президента по двум причинам. Во-первых, не написал ни одной стихотворной строчки, а во-вторых, не вступал ни в какие отношения с коммунистами, разве что обратился к ним с одной-единственной просьбой — утвердить его назначение послом… в Италию. А поэту пришлось ждать почти четверть века, чтобы стать послом…
На какое-то время воцаряется относительное спокойствие. С 28 декабря — День вифлеемских младенцев — поэт твердо знает, что председатель сената никогда уже не сможет предоставить слово досточтимому сеньору Рикардо Рейесу. Ему придется предоставлять слово досточтимому сеньору Пабло Неруде. Досточтимый… Смешно! В этом зале чтут людей исключительно по протоколу, а принципы морали — не в счет.
Как бы там ни было, а в ночь на 28 декабря поэт поднимет бокал в память имени, с которым он расстанется навсегда. Осушит бокал красного вина и простится с Рикардо Эльесером Нефтали Рейесом Басоальто — нелегко выговорить это одним духом! — с именем, которое появилось в Книге записей о рождении в Паррале 1 августа 1904 года. Отныне и впредь его будут называть на законных основаниях так, как называют уже много лет. С того самого времени, когда он, спасаясь от гнева отца, невзлюбившего поэтов, избрал себе псевдоним Пабло Неруда. Он будет называть себя так всюду, во всех документах. Что это? Странность, причуда? Ничего подобного! Поэт отказался от фамилий Рейес и Басоальто давным-давно. Рейес Басоальто — это худющий подросток, «жердь» из далекого Темуко, мальчишка, что ездил вместе с кондуктором Хосе дель Карменом в товарном поезде. Пока поезд стоял и рабочие грузили гравий и щебень для укрепления шпал, этот мальчишка по имени Рикардо Рейес отыскивал яйца куропаток, гнездо «змеиной матки», плод копиуэ. Как ему нравился этот пламенеющий куст, алый, точно горячая кровь! Теперь все это — далекое, далекое прошлое, его предыстория…
В новогоднюю ночь Неруда призадумался, как это ему, «неисправимому ветренику», удается сохранить верность той, которую он любит всю жизнь — госпоже, или, вернее, сеньорите Поэзии… Он сидел в глубокой задумчивости среди праздничных масок и веселых песен.
На рассвете Неруда начинает работать. Внутри него раздается свисток ровно в семь утра и зовет его к столу. Неруда чувствует новый прилив творческих сил.
В Буэнос-Айресе выходит «Третье местожительство». В этой книге есть и его былое одиночество, и неистовство любви, и встречи с историей. Есть все, что поэт создал за десятилетие: с 1935 по 1945 год. Но есть и совершенно новая поэзия, складывающаяся в мозаику разных поэтических форм. Начало книги заметно отличается от финала. Неруда прожил годы, полные глубоких интимных переживаний, годы политических бурь, годы войны. И все это прошло через его сердце. «Третье местожительство» — книга Ночи и Дня. Ночной тьмой окутана «Утонувшая в небе»: «Я, страждущий, остановился / среди цветов засохших…», «Союз» (соната): «Ночная сладость, она венчает все…» — эти строки тоже из царства Ночи. Плотская страсть, желанная тропа, что ведет поэта к тайному укрытию. «В одном лишь слоге рубленом, сверкающем, как серебро, / я жить хочу, любовь, / в одной лишь точке / на твоей груди прекрасной…» Это последние отблески «Зеленого луча» на земле Востока, а может, солнца, опускающегося в море, которое я не раз видел вместе с Нерудой, когда бывал у него в Исла-Негра. Мы подолгу вглядывались в край закатного неба, стоя на площадке, залитой косыми лучами солнца.
Книга «Третье местожительство» похожа на дом с двумя дверями, как в фильме братьев Маркс. Из одной двери попадали в зимнюю стужу, из другой — в ясную весну. Таков и странный «Вальс», из которого рвется отчаяние: «И нет меня, и я никчемен и неведом никому». В «Вальсе» передана гнетущая атмосфера призрачного Брюсселя, где поэт страдает от беспросветного одиночества среди мертвого лунного света и «холодного блеска ножей». В сумрак погружено стихотворение «Заброшенный». Семя, погребенное в земле, не в силах пробиться к свету, ему суждено пребывать во тьме, как «косточке зимней вишни». Но росток восстанет из земли в «Воссоединении под новыми знаменами». Прорастет из глубин, поднимется среди слепящего огня и крови в «Испании в сердце» и в «Песни любви Сталинграду».
Поэт глухого подземелья выйдет навстречу свету, «одетый в грозу, в громы и в молнии».
96. Поворот на сто восемьдесят градусов
Апрельским воскресеньем 1947 года в стране прошли муниципальные выборы. Итоги голосования открыли новые перспективы для Коммунистической партии Чили. На другой день после выборов мы — генеральный секретарь Рикардо Фонсека и два члена политической комиссии (Гало Гонсалес и я) — отправились в президентский дворец Ла Монеда, чтобы переговорить с Гонсалесом Виделой о наших планах. Мы надеялись услышать поздравление с внушительной победой. Но нас встретили крайне враждебно. Президент был похож на разъяренного быка. Он не мог допустить и мысли о том, что выборы превратят коммунистов в сильную партию. Гонсалес Видела дал нам такой совет, о котором узнали по всей стране:
«Вам надо укрыться в темноте, „залечь на дно“, как морским рыбам, и не шуметь. Будьте там, где вас никто не видит. Для вас — это единственный способ выжить. В противном случае вы погибнете».
Едва сдерживая негодование, мы ответили, что впервые слышим подобное предложение, что оно чуждо основам демократии. Ведь решающее слово сказал чилийский народ, и следует уважать его волю.
«Мы с вами дали обещание выполнить нашу предвыборную программу. И мы приложили все усилия, чтобы добиться цели. Что значит „залечь на дно“? Мы исколесили всю страну, ездили по всем рудникам, чтобы сделать вас президентом. И прежде вы ни разу не говорили, чтобы мы „укрывались в темноте“. Мы не претендуем на какие-то особые права. Однако мы считаем, что наше присутствие в правительственном кабинете будет служить определенной гарантией осуществления тех перемен, которые обещаны народу».
Президент резко оборвал разговор. Мы молча вышли из президентского дворца. Ощущение было такое, будто мы присутствовали при бесстыдном «стриптизе» махрового демагога.
Пабло Неруда не раз говорил в стихах и в речах в сенате об устрашающей нищете в Пучоко-Рохасе и в Лоте, да и во всем крае, где добывают уголь. Шахтеры с маленькими лампочками на лбу идут километры и километры под толщами моря к темному забою. И не раз их путь обрывает взрыв рудничного газа. Поэт-сенатор всегда отстаивал требования бастующих шахтеров.
Я виделся с ним почти ежедневно, и чаще всего мы обсуждали события политической жизни… Отношения с президентом Гонсалесом Виделой были прерваны.
Меня и прежде многое настораживало в поведении Гонсалеса Виделы. Я был представителем коммунистической партии в канцелярии президента. Это неофициальный пост. Мне приходилось еженедельно беседовать с ним, обмениваться информацией, соображениями по разным вопросам, вносить кое-какие предложения. В один из январских понедельников 1947 года Габриэль Гонсалес Видела пришел на нашу встречу с опозданием. Оказывается, лодка, на которой он плыл со своими приближенными по озеру Пириуэйко, опрокинулась, и все, кто был вместе с ним, чуть не утонули. Их спасли крестьяне, сказал Гонсалес Видела, чей баркас оказался неподалеку. Когда один из них узнал, что спас жизнь самого президента, он оцепенел и не мог произнести ни слова. «Я дал моему спасителю пятьдесят песо».
