173. Сестра футуризма
Когда я был в Париже, мы с Нерудой условились встретиться в Милане в марте 1972 года. Нас обоих пригласили на XIII съезд Итальянской коммунистической партии. Я прилетел из Лондона в аэропорт «Линате». В кармане у меня лежит телеграмма Неруды, в которой он сообщает мне, что прилетит с Матильдой на три часа позже. Еще есть время доехать до Консульства Чили и вернуться с его сотрудником, чтобы тот встретил посла. Когда сотрудник консульства говорит пограничникам, что встречает Неруду, у кого-то из них вдруг вырывается: «Д’Аннунцио нашего времени!» Когда Неруде становится известно об этом эпизоде, он не возмущается. Он хорошо понимает, чем отличается от итальянского писателя, однако не забывает о том, что великий себялюбец из Пескары до известной степени повлиял на него в юности.
Обосновавшись в отеле перед Домским собором, Неруда любуется этим необыкновенным творением. Ему нравятся каменные розетки собора. Мы не спеша выходим из отеля (ему трудно передвигаться) и усаживаемся поблизости в кафе Центральной галереи. Рядом, в витринах книжного магазина Академии, большие фотографии поэта и реклама последних новинок: Neruda, le grandi ореге, Tre Residenze sulla Terra, Canto general, Fine del Mondo.
В 7 часов вечера в салоне Академии собираются члены миланского клуба любителей поэзии Неруды, среди которых люди разного возраста. У поэта просят автографы, точно он звезда эстрады.
Затем в ресторане состоялся прием в его честь. Пришел его друг художник Гуттузо. Незнакомая мне женщина подходит к Неруде, я слушаю ее с большим интересом. Она рассказывает Пабло о своем отце, поэте Европы, который вознамерился прикончить литературный романтизм, провозгласил царство скорости и превозносил войну как средство очищения мира. «Бедный папа! — бормочет эта итальянка с большими глазами. — Он пал жертвой войны и своих слов». Это — сестра футуризма. Их отец — неугомонный поэт Маринетти.
174. Страна-буревестник
Чудовище появляется на сцене, угрожая ему современной гарротой{151}: stand by[214]. В апреле 1972 года, приглашенный Пен-клубом Нью-Йорка по случаю пятидесятилетия его основания, Неруда должен произнести речь об Уолте Уитмене. Он делает неожиданное вступление, говоря о «самом странном собрании из всех, на которых я должен был присутствовать или в которых участвовал». Он находится на скамье должников, в окружении самых больших кредиторов мира, которым его страна задолжала огромную сумму. Он ощущает, как в горло ей впиваются острые когти — рука Международного валютного фонда.
Он объясняет американским писателям:
«Тут важно понять, что мы задолжали друг другу. Мы должны постоянно вести переговоры о внутреннем долге, который висит на нас, писателях всех стран. Мы все задолжали, что-то мы брали из интеллектуальной традиции наших стран, а что-то — из сокровищницы всего мира».
Хороший плательщик, Неруда заявляет, что ему скоро семьдесят, но, еще когда ему исполнилось пятнадцать, он открыл для себя самого великого кредитора — Уолта Уитмена. Неруда заметил, что Чили переживает революционные преобразования и многие чувствуют себя обиженными, сбитыми с толку.
На собрании «кредиторов» он процитировал «Балладу о старом моряке». Сэмюэл Тейлор Колридж написал свою поэму, основываясь на эпизоде, который произошел на крайнем юге Чили и о котором рассказал в своих путевых дневниках Шелвок. Очертания Чили напоминают буревестника. Кредиторы, которым причитаются такие астрономические, ростовщические суммы — причем Латинская Америка не в состоянии их выплатить, — должны помнить, что история об убитом буревестнике, рассказанная в «Балладе о старом моряке», заканчивается вечной карой мореплавателю, который приказал повесить за шею птицу — вестника бурь.
Болезнь снова подступает. 27 июня 1972 года он присылает мне несколько строк:
«…я в ожидании своей участи. Завтра утром мне сделают прижигание. Обнимаю вас всех. Пабло».
С болью он добавляет: «Тяжело думать о смерти Чико». Речь идет о нашем общем друге, сделавшем фотографии к книге «Камни Чили», Антонио Кинтане.
175. Планы и возвращение болезни
По прошествии нескольких месяцев новый посланец отправляется навестить Пабло. Это Серхио Инсунса, министр юстиции в правительстве Сальвадора Альенде. Нам стало известно о рецидиве болезни. 5 августа 1972 года Пабло пишет мне из «Ла Манкели» — этим арауканским словом он назвал свой вызвавший столько толков дом в Нормандии:
«Серхио расскажет тебе о том, что я пошел на поправку в „Ла Манкели“. Как замечательно, что он оказался рядом и к тому же не без пользы. Серхио расскажет тебе о моих замыслах и о состоянии моего здоровья. Посылаю тебе свою последнюю, довольно-таки печальную книгу, плод болезни и жизни вдали от родины. Я хочу, чтобы увидело свет хоть одно из этих стихотворений, которые никому не известны».
Это — «Бесплодная география», в которой больной человек просит холод возвратить ему источник энергии, говорит о себе, что выжил чудом, и приветливо машет птицам. В этом же письме Неруда снова сообщает о трудностях и тяготах возвращения.
«Серхио расскажет тебе, почему даже думать невозможно о путешествии до ноября из-за неопределенного состояния моего здоровья, оно должно окрепнуть настолько, чтобы я перенес дорогу и поездку по стране. Отдых в „Ла Манкели“ пошел мне на пользу, однако бывали дни, когда я думал, что вот-вот снова свалюсь». У него одно утешение: «Омеро, точно почтовый голубь, приземлился в „Ла Манкели“. Мы ежедневно работаем над воспоминаниями. Нужно дополнить текст из „Крузейро“ так, чтобы получилась приличная книжка. Мы с Омеро веселимся от души и нахваливаем себя изо всех сил».
Несколько недель спустя Неруда и Матильда решают отправиться в Чили. В письме он по своему обыкновению объясняет все подробно, до мельчайших деталей. Один испанский поэт вспоминал, как одновременно показал свои стихи Гарсиа Лорке и Неруде. Первый сделал структурный анализ содержания и формы. Неруда, напротив, обратил внимание на лексику, в особенности на прилагательные, советуя убрать те из них, которые показались ему недостаточно выразительными, следуя словам Рубена Дарио, который говорил, что, если прилагательное не придает жизни, оно убивает. Письма Неруды всегда именно такими и были: конкретными и предельно подробными. Думаю, он правильно делал. Он не доверял нам из-за нашей неорганизованности. Он писал, как Хуан Сегура{152}.
«ПОЕЗДКА. Мы с Матильдой назначили дату нашего отъезда, и ты узнаешь ее первый. Мы выезжаем 31 октября на итальянском пароходе „Эудженио К.“. 12 ноября пароход приходит в Буэнос-Айрес, где мы могли бы задержаться дня на два-три. Дату прибытия вы можете уточнить, связавшись со мною через Маргариту. Полагаю, что и дата прибытия, и то, что мне предстоит потом, должны быть продуманы как следует и решение сообщено мне заранее — нам нужно подготовиться. Как я уже сказал, мы подгадали свой приезд к предвыборной кампании. Надо хорошо продумать мое участие в этой кампании, чтобы оно было плодотворным и не слишком утомительным. Мне хотелось бы воспользоваться поездкой на Юг и провести несколько дней в какой-нибудь глуши, чтобы восстановить связь с землей. Вам решать, когда мне приехать, но думаю, что это должно быть до выборов.
Я отказался от поездок в другие страны. По правде сказать, не лежит у меня душа к этой суете и шумихе. Тем не менее я считаю, что моя поездка может оказаться полезной, а результат кампании меня очень тревожит. Хорошо бы ты написал мне обо всем поподробнее, перспективы наши мне не вполне ясны.
Мы с Матильдой обнимаем тебя, Элиану и Марину. Обнимаем также Лучо и всю семью, в том числе товарищей из руководства. До встречи. П.».
