У домов, как и у людей, свои судьбы. Они растут — особенно нерудовские дома — и стареют. С ними случаются разные истории. Однажды, когда Неруда уехал в Европу, в доме каким-то непостижимым образом, втайне от всех, расположился цыганский табор. Дело было зимой, и цыгане топили камин досками, которые выламывали из пола.
80. Спасательная операция
После падения Испанской республики многих друзей поэта, успевших покинуть родину, ждала в изгнании трагическая участь… Начало 1939 года. Вторая мировая война разразится в этом же году — 1 сентября. Республиканцы, укрывшиеся во Франции, не встретили там и подобия сердечного приема от правительства, которое возглавлял Леон Блюм. Под нажимом правых, страшась гнева Гитлера и оказавшись в ловушке Комитета по невмешательству, он заключает испанских беженцев в концентрационные лагеря на юге Франции.
Два дня спустя после перехода испанской границы — как тут не вспомнить о Великом исходе! — во Франции, в приморском городке Кольюре, умирает человек, которого считали крупнейшим поэтом «поколения 98 года» — Антонио Мачадо. Когда Неруда узнал о его трагической смерти, ему вспомнилось одно из стихотворений великого испанца — «На похоронах друга». «В ударе гроба о землю есть вся серьезность конца».
Чилийский поэт слышал его выступление перед членами Союза молодых социалистов:
«Возможно, лучший совет молодым — быть по-настоящему молодыми… С теоретической точки зрения я — не марксист, никогда им не был и вряд ли уже буду… И все же я четко вижу, что социализм, предполагающий тот жизнепорядок, при котором в основе человеческих отношений будет лежать труд, равенство распределения средств, а также отмена всех классовых привилегий, — это неминуемый путь к полной справедливости. Я думаю, что мы все должны внести посильный вклад в развитие этого великого достижения человеческой мысли…»
Неруда слушал эти слова 1 мая 1937 года в Мадриде. Он вполне разделял взгляды испанского поэта, но ему хотелось стать настоящим марксистом. Он верил, что только при таком условии он скорее выйдет на дорогу, ведущую к справедливому мироустройству.
Неруда видел великого Антонио Мачадо и в Валенсии, на заключительном заседании Международного конгресса писателей. Именно тогда испанский поэт произнес слова, ставшие хрестоматийными: «Писать для народа, говорил мой учитель, — могу ли я желать большего для себя!» Неруда воспел в 1936 году отважных милисиано, а дон Антонио сказал, что народ, взяв в руки оружие, ступил на шахматную доску истории «с глубоко осознанной целью». Хуан де Майрена{106} сошел на дно могилы, и в нее «упали тяжелые пыльные комья». Нет, ничего не мог сделать Неруда во спасение своего друга от смерти в изгнании, среди песков Франции. Но теперь надо во чтобы то ни стало спасать испанцев, чудом уцелевших от верной гибели!
Поэт обращается к Компартии Чили. Руководство партии вступает в переговоры с министром иностранных дел Абраамом Ортегой и президентом республики с предложением организовать операцию по спасению нескольких тысяч испанских республиканцев, которые терпят страшный голод и всяческие унижения, но не теряют своего достоинства. Они брошены за колючую проволоку во Франции на берегу Средиземного моря, и над ними висит реальная угроза попасть в лапы гитлеровских нацистов. Надо спешить, пока не поздно.
Неруде официально поручают осуществление чрезвычайной миссии и посылают в Мадрид в качестве консула по делам испанских иммигрантов. Поэт обрадован, окрылен, но его не отпускает тревожное чувство. Ему предстоит идти в обгон времени, в обгон самой смерти. Он твердо знает: на счету каждый день, каждый час. Промедление грозит неминуемой смертью десяткам тысяч испанцев. Надо ехать как можно быстрее, иначе будет поставлен крест на всем, а главное — на новых могилах испанцев. И поэт уезжает в срочном порядке.
Неруда добивался этого назначения самым решительным образом… В честь поэта в те дни устроили банкет, где отмечалась его активная и успешная деятельность в предвыборной кампании. Банкет почтил присутствием президент республики; в свое время он принял большое участие в судьбе Габриэлы Мистраль и, расчистив ей путь в административной сельве, помог получить место директора Женского лицея. Нет, Неруда не просил президента ни о каких должностях. Однако его желание, высказанное на банкете, озадачило Педро Агирре Серду. Поэт хотел, чтобы его как можно скорее послали в Европу для переправки испанских республиканцев в Чили. Президент смотрел на Неруду с нескрываемым удивлением. Он его слишком мало знал. И возможно, подумал про себя, что тот, как и многие другие, просит назначения во Францию в корыстных целях, мол, почему бы не пожить в свое удовольствие в Париже… Но, с другой стороны, Пабло Неруда — президент Союза творческой интеллигенции Чили, заметная фигура и к тому же так деятельно участвовал в предвыборной кампании Народного фронта… Словом, Педро Агирре Серда согласился.
Лишь по приезде в Париж поэт по-настоящему понял, насколько серьезно обстоят дела. Он незамедлительно связался с республиканским правительством в изгнании и объяснил цель своего приезда. Чилийцы собираются оказать реальную помощь испанским беженцам, попавшим в концентрационные лагеря Франции. На него поглядывали с надеждой и не без скрытой иронии. Ведь речь шла не более и не менее как о пятистах тысячах испанцев. Среди них были высококвалифицированные специалисты, выдающиеся деятели культуры: художники, писатели, поэты. Но уже не было в этом списке поэта, который вместе с престарелой матерью пешком добрался до Франции, а через два дня умер.
Ей было девяносто лет, а поэту Антонио Мачадо — шестьдесят пять. Спустя часа два после его смерти скончалась и она. Неруда вспоминает о том, как ушли из жизни друг за другом его отец и донья Тринидад Кандиа Марверде. Но на сей раз мать и сын окончили свои дни в изгнании, сломленные печалью и всеми злоключениями, на которые их обрек Великий исход. Их души и плоть не смогли смириться с мыслью о концентрационном лагере, который означал для них страшную ловушку, вернее, уготованную могилу.
Итак, Неруда в Париже. «Чилийское правительство Народного фронта решило направить меня во Францию с самой благородной миссией, какую мне выпало исполнить в жизни», — вспоминает поэт. Он живет с Мурашей в отеле «Quai de l’Horloge»[88].
Вскоре там же поселяется Рафаэль Альберти с женой Марией Тересой Леон.
Неруда горячо берется за порученное ему дело. Было решено переправить первым большим пароходом от трех до трех с половиной тысяч испанцев, томившихся в лагерях. Республиканское правительство в изгнании, возглавляемое доктором Хуаном Негрином, сумело договориться о пароходе. Это был «Виннипег»… Неруда работал с утра до поздней ночи и проявил такую хватку, такую деловитость, которая в пух и прах разбивала легенду о «витающих в облаках» поэтах. При составлении первого списка он брал в расчет профессии испанских беженцев. Среди первых пассажиров «Виннипега» были строители, агрономы, специалисты по рыболовству, по изготовлению бумаги. Словом, люди, в которых очень нуждалась его родина.
Сразу же возникло множество трудных проблем. Главная сложность была в том, что все хотели уехать первым рейсом. Это вполне понятно. Для многих пароход оказался единственной возможностью выжить, спастись от страшных испытаний, от самой смерти. Но в мире нет парохода, способного вместить сразу полмиллиона человек. Вместительный «Виннипег», этот огромный корабль Надежды, мог в конечном итоге принять лишь малую часть желающих… К тому времени положение в концлагерях стало совсем невыносимым. Люди ежедневно умирали от вспыхнувших там эпидемий. Трудно и вообразить, сколько писем получал Неруда, в которых была мольба найти хоть самый малый закуток на пароходе, пусть на палубе, пусть где угодно. В одном из писем была такая строка: «Великий поэт Неруда, я знаю, что ваша жена, как райская птичка, поет по утрам». Насмешки сыпались на Делию — молва сделала ее этакой порхающей по свету певичкой… Но письмо чем-то тронуло Неруду, и он пристроил на пароход странного просителя, назвавшего Мурашу соловьем.
