Он снова старается воплотить свою мечту в жизнь. На сей раз это «Порыв стать бесконечным». И — второй провал за два года. Название, которое недовольный автор считает претенциозным, говорит о величии его стремлений. Книга эта и не могла получиться такой, какой он хотел. Во всяком случае, к этому произведению, которое, как он считает, оценено меньше других, Неруда относится благожелательнее, чем к «Двадцати стихотворениям». По его мнению, у «Порыва» есть уже то достоинство, что она ясно показывает, какой путь он избрал в поэзии.
Неруда вспоминает, что в эти самые дни у него в руках оказалась рукопись уругвайского критика Эмира Родригеса Монегаля, которая впоследствии выйдет под названием «Недвижный странник». Неруда отверг приведенное критиком суждение чилийского писателя Хорхе Эллиота о том, что в «Порыве» чувствуется влияние книги Висенте Уйдобро «Высоколенок». Неруда, незнакомый досконально с творчеством Уйдобро, в то время вообще не знал о существовании «Высоколенка». И кроме всего прочего, Уйдобро никак не мог влиять на него потому, что оба поэта очень непохожи друг на друга и придерживаются противоположных воззрений на поэзию. Неруда тогда не мог, да и не хотел писать в игровом стиле Уйдобро.
«Высоты Мачу-Пикчу» — это триумф упорства, здесь Неруда возвращается к идее цикличности, которая еще полнее реализовалась во «Всеобщей песни», где он решил использовать все технические возможности и даже ту, что приводила в ужас некоторых пуристов — самому превратиться в летописца современности. Эстетам это казалось какой-то пропыленной хроникой. А зачем пугаться пыли, ведь она такая же неотъемлемая часть земли и атмосферы, как дождь. Неруда расскажет о том, что сегодня происходит с человеком. Он не гнушается ролью репортера и временами прибегает к прямому поэтическому документу.
За сорок лет поэтической работы ему не раз приходилось встречать враждебное отношение. Естественные для поэта изменения стиля наталкивались на полное непонимание. Сначала саркастически отвергали его «Порыв», потом заклеймили «Местожительство» как темную и трудную для восприятия книгу, затем издевались над «Всеобщей песнью» за прозаичность. Еще позже подверглись нападкам «Виноградники и ветер», и не столько за географическую всеохватность, сколько за политическую направленность. Поэт понимает, что «неистребимая политическая идея затруднила восприятие этой книги многим читателям. Но я был счастлив, когда писал ее».
И каждый раз, когда он ломал свою форму, он наталкивался на непонимание, вновь и вновь его поэзию предавали анафеме.
«Мемориал Исла-Негра» — это возвращение к поэзии разнородной и чувственной, возвращение, которое никогда не повторяет уже пройденного пути, ибо не возвращается вспять само время. Неруда всегда двигается в одном направлении — к будущему. Только память и сердце могут помочь вернуться назад. К их помощи и прибегает Неруда. Однако это уже нечто иное, воссоздание, а не создание. Человек, которому исполнилось шестьдесят, может вспомнить себя восемнадцатилетним юношей, но стать таким же не может.
Кто упрекнет его товарищей-коммунистов, которые привыкли отмечать его дни рождения почти ритуально? Когда Неруде исполнилось шестьдесят, в его честь был дан обед, на котором с речью выступил Генеральный секретарь компартии Луис Корвалан. Он рассказал о поэте как о члене Центрального Комитета. Вспомнил, как бывал на популярных поэтических вечерах Неруды.
«Каждый раз, когда я слышал, как он читает свои стихи народу: шахтерам Лоты, ткачам Томе, крестьянам Ньюбле, индейцам Понотро, Трауко и других селений, — я видел в их глазах блеск радости и понимания, рожденный его поэзией в людях, которых не озарил ни единый луч культуры».
Конечно, для тех, кто считает поэзию уделом избранного меньшинства, а народ — далеким от поэзии по самой своей природе, эти слова звучат профанацией искусства.
144. Товарищ Уильям
В том же 1964 году Неруда подарит нам перевод поэта, которого считает непревзойденным. 1964 год был не только годом Неруды, но и годом Шекспира. Чтобы почтить одного из своих кумиров, Неруда взялся за рискованное дело — перевод «Ромео и Джульетты». Когда Экспериментальный театр предложил ему эту работу, он сразу же загорелся. Он говорил, что берется за нее с полнейшим смирением. Ему хотелось склонить голову в знак почтения к своему товарищу по перу. Эта работа измучила его. Позже он сказал мне: «Никогда больше не возьмусь за такой труд».
Он вникал в зазоры между словами, и новым светом озарилась для него любовь несчастных молодых людей. Но он разглядел и то, что скрывалось за сияющим ликом их любви, за всесокрушающей страстью и беспримерным самопожертвованием, — «проклятие бессмысленной вражды». «Ромео и Джульетта» — это проклятие войне и мольба о мире. Тибальд отвечает Беневолио: «Не говори мне о мире, я ненавижу это слово». Для Неруды эта фраза ассоциировалась со словами Габриэлы Мистраль: «Мир — это проклятое слово».
Неруда должен был открывать шекспировский год в Чили, произнеся несколько слов перед поднятием занавеса и началом трагической истории любовников из Вероны.
Четыре века спустя он приветствовал своего коллегу-поэта, автора пьесы, и актеров словами, которые равно понятны и прежним, и нынешним зрителям:
«Приветствую тебя, князь света! Привет вам, бродячие гистрионы! Мы унаследовали твои великие мечты и мечтаем о том же. Твое слово — честь всей земли».
И добавил вполголоса, как бы на ухо Шекспиру: «Спасибо, товарищ!»
145. Синие от холода ножки
Когда они приехали в городок, там все были возмущены новостью, что останки Габриэлы Мистраль собираются извлечь из могилы и захоронить на территории детской площадки. Тогда Неруда и предложил перенести останки поэтессы в ее родное селение, где она хотела почить последним сном. Поскольку Неруда был президентом Общества писателей, члены общества приняли участие в исполнении последней воли Мистраль. Место захоронения выбрали удачно — с него открывался вид на всю долину. На могиле был только камень с высеченной надписью и несколько кустов герани. Тогда, 29 июля 1964 года, Неруда вспоминал, что где бы он ни встречал Габриэлу, она рассказывала ему о своем любимом холме, о своих тополях, о реках, бегущих по каменистым руслам на равнине.
«…И когда она умолкла навеки, во исполнение долга мы перенесли ее туда, где начался ее долгий звездный путь. Она призывала нас позаботиться о босых ребятишках, до сих пор разутых».
Об этом рассказал Неруда во время предвыборной кампании 1964 года, когда поддерживаемый им кандидат — Сальвадор Альенде — сделался в Чили объектом неслыханных доселе нападок. Позже стало известно, что здесь не обошлось без вмешательства иностранных сил, владеющих крупным капиталом. Кроме того, Неруда особо подчеркнул необходимость новой культурной политики. Он говорил об этом и в беседе с Сальвадором Альенде, когда они вместе отправились в деревушку на Монте-Гранде посетить могилу Габриэлы. Они вспомнили о ее поэтическом завете: оберегать детей, обучать их и улучшать условия их жизни. И беречь их ножки, «посиневшие от холода». А ведь они все еще мерзнут.
146. Книга счастливого застолья
В этом году он снова едет в Европу. Как член Комитета вручает Ленинскую премию поэту Рафаэлю Альберти. Но еще до этого он был удостоен звания доктора honoris causa философии и литературы Оксфордского университета. Южноамериканцу это звание присуждалось впервые.
Затем, в Будапеште, чтобы подытожить свой гастрономический опыт, он вместе с Мигелем Анхелем Астуриасом пишет одну из самых «аппетитных» книг, какие только приходилось писать в соавторстве выдающимся деятелям литературы. Она была названа ясно и просто — «Венгерская кухня» — и вышла на пяти языках в будапештском издательстве «Корвина». Иван Болдижар, автор предисловия к венгерскому переводу, вспоминает, что идея написать книгу возникла тогда, когда они вместе отправились пообедать в ресторан «Алебардщик». Все, что они перепробовали в этом готического стиля особняке в Замковом квартале Буды, так их вдохновило, что Неруда решил написать стихотворение, а Астуриас — повторить трапезу. На следующий вечер в столовой для моряков на берегу Дуная Астуриасу пришло в голову написать стихотворение, а Неруде вдруг захотелось облечь свой опыт в прозу. Каждый вечер они познавали Венгрию за обеденным столом, восторгаясь своими открытиями.
