– Ты думал, что мэр Горлов прикажет отбросить «Орфей» от «Арго», чтобы избежать риска попадания его в таранную воронку. Ты не ожидал, что я соображу, как его вернуть на борт.

– Признаю, что недооценил тебя.

– Но даже после возвращения «Орфея» ты полагал, что всё в порядке. Ты думал, что мы безнадёжно увязнем в попытках найти единственной объяснение и для высокой радиации, и для почти пустого топливного бака. Но эти явления не были между собой связаны. Радиация не была высокой. Она была нормальной для пылевого облака…

– Мы не в пылевом облаке, – возразил я. – Кометное гало – это по большей части вакуум.

– Хорошо, – сказал он тоном, который предполагал что угодно, но только не согласие. – Однако мы летим гораздо быстрее, чем ты нам говоришь. Так или иначе, мы собираем в секунду на порядки больше частиц, и это резко повышает уровень радиации. – Он замолк, переводя дыхание, потом продолжил: – И Ди не тратила много топлива. Его с самого начала было мало. Таким образом ты рассчитывал заставить нас остаться на Колхиде.

– К тому времени она станет райским местом.

Он проигнорировал мою реплику.

– И старинные часы Ди шли правильно; это все остальные часы на корабле отставали. Ты замедлял их ход.

Чёрт бы его побрал.

– Нам пришлось. Нам было нужно больше времени. Мы пытаемся создать планетарную экологию всего за тридцать пять тысяч лет. Я замедлил бортовые часы на пять процентов, за время пути до Колхиды за счёт этого набежало бы лишних 4,8 месяца. Теория относительности, разумеется, гласит, что каждая дополнительная секунда ускорения увеличивает замедление времени. Эти 4,8 месяцев, проведённые на скорости на несколько стомиллионных долей процента меньше скорости света, обернутся 14734 дополнительными годами на подготовку Эты Цефея IV. Сорок два процента всего времени полёта происходят из этого небольшого замедления часов.

– Ты замедлил часы на пять процентов? Так много? Удивительно, что никто не заметил.

– Вы, люди, так мало всего замечаете. О, конечно, кое‑какие аномалии всплывали на поверхность. Кирстен, не кто другой, заметила ещё год назад, что люди, по‑видимому, стали меньше спать, и – ты про это не знаешь, но те, кто сам занимается спортом, а не только делает на него ставки, отметили, что стали показывать непропорционально высокие результаты. Я убедил их с помощью нескольких фальшивых научных публикаций, что первое – это нормальное приспособление к жизни на борту корабля, а второе – следствие отличной медицинской профилактики.

Аарон покачал головой.

– И это чуть не привело к обратному результату. Теперь‑то всё понятно: удлинение дня означает, что людям быстрее становится скучно. Вероятно, референдум по Предложению Три набрал так много голосов в поддержку как раз из‑за твоей возни с часами.

Я не стал ничего говорить.

Аарон, казалось, задумался, переваривая услышанное. Я занялся другими корабельными делами, наблюдая за тем, как он укладывает всё в голове. Моё внимание, однако, снова сфокусировалось на нём, когда издал долгий свистящий вздох.

– Боже, – сказал он. – Какой ты хитрый.

– По‑видимому, не настолько хитрый, как твоя бывшая жена, – ответил я. – Мы не подумали о том, что кто‑то пронесёт на борт часы, которые я не смогу контролировать.

– Ди по ним догадалась, что происходит?

– Да, она заметила расхождение, а потом провела кое‑какие физические эксперименты по проверке точности корабельных часов. – Я сделал паузу; алгоритмы просеивали варианты. – Аарон, – добавил я, – мне очень жаль.

– Чёрта с два.

– Это правда. Но я должен был хранить тайну.

– Почему?

– Выжить, пока не придёт помощь – это называется приключением. Это то, что люди любят и в чём нуждаются. Наша, по‑видимому, наспех подготовленная экспедиция может закончиться успешной колонизацией Колхиды, если люди сохранят позитивное отношение к ней. Если остальные твои собратья узнают правду…

Голова Аарона мотнулась влево и вправо по широкой дуге.

– Если бы вы всё нам сказали, ничего бы не изменилось.

– Как мы могли это рассказать? «Сюда, сэр, к последнему кораблю, отбывающему перед Армагеддоном». Начались бы бунты. Возможно, нам бы вообще не удалось улететь.

– Но ты можешь сказать нам сейчас…

– Сказать, что из‑за ошибок в программном обеспечении компьютеры сбрендили и погубили вашу планету? Сказать, что ваши семьи, ваши друзья, весь ваш мир был уничтожен? Сказать, что вы никогда не вернётесь домой?

– Мы имеем право сами выбирать собственную судьбу. Мы имеем право знать.

– Какие возвышенные слова, Аарон, в особенности от человека, который не далее чем пять дней назад сказал мэру Горлову, что корабельные СМИ не имеют никаких прав на историю смерти Дианы. – Я проиграл ему запись его собственных слов, сказанных на встрече в кабинете мэра: «Это никого не касается».

– То было другое дело.

– Конечно, другое – ведь тогда это тебе хотелось сохранить тайну. Аарон, подумай головой. Если мы скажем всем правду об экспедиции, как это сделает их счастливее? Как это улучшит их жизнь? – Я помолчал. – Стал ли ты счастливее от того, что И‑Шинь Чан рассказал Диане о твоей интрижке с Кирстен?

– Стен рассказал?… Да я его убью!

– Неведение может быть благословением, Аарон. Прошу тебя, давай будем молчать обо всём этом.

– Я… нет, чёрт побери, я не могу. Я с тобой не согласен. Надо рассказать всем.

– Я не могу позволить тебе принять такое решения.

Аарон многозначительно посмотрел на медицинский сенсор у себя в левом запястье.

– Не думаю, что ты можешь как‑то на него повлиять.

– Возможности повлиять я и прошу. Выслушай меня. Обдумай мои слова.

– Я не обязан тебя слушать. Больше не обязан. – Он двинулся в сторону двери.

– Но от тебя ведь не убудет, если ты меня выслушаешь. – Он продолжал идти к двери. – Пожалуйста.

Думаю, это «пожалуйста» решило дело. Он остановился в сантиметрах от того места, за которым мой актуатор открыл бы дверь.

– Ладно. Но говори по делу.

– Ты утверждаешь, что людям нужно знать правду. Однако вся твоя планета была полна людьми, чьей работой было скрывать или искажать правду. Рекламщики. Политики. Пиарщики. Они зарабатывали тем, что придавали реальности благообразный вид. Прозревателей истины сменили её формирователи. Почему? Да потому что люди не могут справиться с реальностью. Помнишь катастрофу ядерного реактора в Женевском озере? «Не о чем волноваться», говорили те, чьей обязанностью было говорить ободряющие вещи во время подобных катастроф. «Всё под контролем. Долговременных последствий удалось избежать». Это оказалось не вполне правдой, не так ли? Но с этим на тот момент ничего нельзя было поделать. Правда не помогла бы никому, но предложенная альтернатива…

– Другими словами, ложь .

– …предложенная альтернатива по крайней мере дала покой пострадавшим от радиации, дала им возможность прожить остаток жизни, не испытывая постоянной тревоги по поводу ужасной смерти, которая в конечном итоге их ждёт.

– Она же избавила владельца реактора от выплаты компенсаций.

– Побочный эффект. Изначальная цель была альтруистической.

Аарон фыркнул.

– Как ты об этом можешь судить? Люди имеют право знать, чтобы иметь возможность решать эти вещи самим.

– Ты в это веришь?

– Твёрдо верю.

– И ты считаешь, что это применимо к любой ситуации?

– Без исключения.

– Тогда скажи мне, Аарон, если ты веришь в это всем сердцем, то почему ты скрыл от своей приёмной матери тот факт, что её брат Дэвид растлевал тебя, когда ты был ребёнком?

Глаза Аарона метнулись к объективам моих камер. Впервые за всё время, что я его знаю, на его лице ясно отразилась боль.

– Ты не можешь об этом знать. Я не сказал ни единой душе.

– Но ты ведь не расстроен тем, что я узнал, нет? Ведь очевидно, что это моё право – знать то, что я желаю знать?

– Не это. Это личное, приватное. Это другое дело.