Обнимаю ее крепко, прижимаю. Дарю ту любовь, которую мне не хватало в детстве. Да что в детстве, мне и сейчас ее не хватает. Жутко, безумно, яростно.

— Если мы сейчас расплачемся, то глаза у нас будут красные. Нам нужно будет успокаиваться. А время идет… ты же хотела на карусели кататься? — стараюсь придать голосу бодрости. Хотя ее и в помине нет внутри.

— Еще чашечки.

— Чашечки?

— Ну да. Садишься в чашечку, а она кружится.

— А если затошнит? — убираю прядь-завлекалочку за маленькое ушко.

— Выйдешь, — уверенно так заявляет. Не поспоришь.

Улыбаюсь. Искренне. А Аленка смеется. Смех у нее такой звонкий. Хочется, чтобы она не прекращала смеяться. Так чувствую, что все будет хорошо. Он сил мне придает.

Мама стоит в коридоре и ждет, пока мы оденемся и выйдем.

Наши дома стоят по соседству. Жить в ее квартире я отказалась. Как только могла позволить себе снимать скромную однушку, сразу перебралась.

Такой глоток свободы почувствовала, стоило мне переступить порог этой квартиры. Я словно сбросила с себя невидимый, но тяжелый балласт. Легко стало, радостно.

— Когда ты в следующий раз убежишь на свои танцульки?

Молчу. Ответ обдумываю.

Иногда с Аленкой сидит моя соседка — Томка. Она танцует в другом клубе. И у нее есть сын. Пятилетний Артемка. Вот так и выручаем друг друга. То я с детьми останусь, то Томка.

Но иногда приходится просить о помощи маму. Как сегодня. От таких звонков с просьбой о помощи всегда воротит и знобит. Чувствую себя провинившейся школьницей. Ожидаю всегда шумных вздохов, ругани и обвинений. Тяжело.

— Пока не знаю, — про сегодняшнее провальное прослушивание молчу. Мама в штыки воспринимает, что ее дочь виляет задницей у шеста, с ее слов, что уж говорить про стриптиз, — позвоню, наверное.

Хочется уже попрощаться и разойтись в разные стороны. После наших встреч такой осадок на душе, что не терпится отмыться. Смыть с себя всю грязь, что понавешал родной, казалось бы, человек.

— Ну-ну. Позвонишь… как обычно за два часа до своих потанцулек. Сорвется у тебя там что-то, так сразу матери будет названивать: помоги, посиди… — голос строгий и грубый. Невольно вжимаю голову в плечи. Я снова комочек, что пнули грубо ногой. Отлетаю, ударяюсь, теряюсь.

Мы прощаемся у подъезда. Спешно и смазано.

— Мам, — Аленка дергает за руку, — ну идем уже, — молча киваю.

Машина припаркована недалеко. Усаживаю дочь, пристегиваю. Ехать до парка не более получаса. Аленка даже успевает немного подремать. проснулась видать рано, вот ее и сморило.

Моя слабость сейчас ощущается сильнее всего. Происходящее со мной — сон. Я брожу во сне. Цвета кажутся яркими, а речь — замедленной.

Пытаюсь справиться. Не хватало еще заснуть за рулем.

В парке шумно, много семей гуляют с детьми. Смотрю с завистью. Я уже перестала представлять, что однажды у нас будет полная и счастливая семья. Внушила, что Аленка — все, что мне надо.

Мы катаемся вместе на каруселях, кушаем сахарную вату. Она такая вкусная. Хочется сказать, как в моем детстве. Но я не уверена, потому что мне ее никогда не покупали.

Потом был тир. Попасть не удалось. Выигрыша не было. Но посмеялись.

Мы кружимся, играемся. Я целую ее в шейку, а она хохочет.

За это время обида растворилась. Я больше не злюсь.

Вспоминаю Куколку. Надо бы позвонить и все ей рассказать. Переживает, скорее всего.

Телефонный звонок разрезает наше уединение с Аленкой. Она сейчас ест мороженое и испачкала в нем нос. Сидит, смеется. А я любуюсь.

Номер неизвестный. По коже пробегает озноб. Неприятный, колючий. Долго гипнотизирую цифры на экране.

— Але? — отворачиваюсь от Аленки, чтобы не вслушивалась в диалог. Она у меня любопытная. Запомнит то, что ей не предназначалось, а потом устанешь от расспросов.

— Нинель? — мужской голос низкий, красивый. Знакомый. — Игнат, менеджер “The Deux”, — хватаю ртом сладкий воздух — рядом тележка с попкорном. Он им весь пропитался.

— Слушаю, Игнат, — пытаюсь унять дрожь в руках. Телефон сжимаю с силой. И не понимаю, что хочу услышать. Сердце отбивает чечетку, с грохотом. А я молчу.

— Выходите завтра в ночь, — тон пропитан деловыми нотками, словно мы не говорим о стриптизе, а обсуждает бизнес идеи.

— Вы… берете меня? — закатываю глаза. Что я спрашиваю? Стучу по лбу себя.

Он странно откашливается. Замираю, боюсь сделать вдох. Отстукиваю ногой. Тело в напряжении, что сводит мышцы. Я чего-то жду. Приговора какого-то…

— Да.

Наконец выдыхаю. И понимаю, что где-то в глубине чувствую облегчение. Что получилось, смогла. Следом прошибает холодным потом — страшно. Только что я поняла одну вещь — я стала стриптизершей.

— Завтра ждем вас у нас. Без опозданий.

К клубу подъезжаю раньше, чем следует. Боялась встать в пробку и опоздать.

Пока еще не могу в полной мере осознать, на что подписалась. Знаю, сегодня мне предстоит выйти на сцену и раздеться перед толпой мужиков. А потом ходить по залу и соблазнять всех на приват. По-другому — зарабатывать деньги. И не верю, что это все-таки произойдет. У меня словно есть время передумать.

Весь день я делала все, что угодно, лишь бы занять руки, а следом, и голову.

Меня потряхивает. Я часто закусываю губу, что кожа стала чувствительной, и ей делается больно. Это иногда отрезвляет. Такая боль возвращает к реальности.

Тот же амбал ждет у входа.

— О, вернулась, — говорит хрипло. Опускаю свой взгляд, не хочу встречаться с его.

Киваю. Пытаюсь обогнуть его и пройти внутрь. Он преграждает мне путь. Забавная игра в “поймай меня”. Только мне сейчас далеко не весело и не забавно. Мне страшно. Да так, что руки трясутся, а перед глазами все расплывается.

— Я могу пройти? — стараюсь звучать уверенно. Даже гордо как-то. Надеюсь не аукнется мне это все. Такие мужчины не любят, когда с ними разговаривают свысока.

— Звать то как тебя? — ощущаю его взгляд на себе. Он очерчивает границы тела. Я нервно заправляю черную короткую прядь за ухо.

— Нинель.

— Красиво, — он противно цокает языком. — Ну иди, Нинель, — чеканит мое имя.

Быстро переступаю порог и устремляюсь по темному коридору, даже не спросив, куда мне идти в этот раз. Я перестала думать и как-то анализировать. Все мысли только о предстоящей ночи.

Я помню, когда первый раз вышла на сцену танцевать гоу-гоу. Мне казалось, что я как на ладони. Было так волнительно это делать. Но я ведь люблю танец. Через него чувствовать свою сексуальность. Это красиво, в конце концов.

А сейчас я буду делать тоже самое, но голой. А еще показывать, что мне нравится чужое, сальное внимание, скользкие взгляды по моей груди и играть возбуждение, которое у меня вряд ли будет.

Какое-то желание скрыться от всего этого. Я вся дрожу.

Наугад нахожу гримерку. Сразу замечаю Астру. Отчего-то искренне ей улыбаюсь, словно мы знаем друг друга уже давно. В ответ получаю громкое визжание. Она рада. Кидается на меня и обнимает.

— Как здорово, как здорово, что тебя взяли, — глаза ее горят. Сама она вообще уже такая яркая. Готовая.

— Да, я тоже, — замолкаю. Я правда рада видеть Астру, но рада ли я быть здесь? Не знаю. Не уверена. Меня пока штормит от любого слова. А с каждой минутой, что приближает мой выход на сцену, вообще накрывает волной паники и ужаса.

— Я говорила с Игнатом, — хитро улыбается мне, подмигивает. Я должна как-то прочесть ее эти знаки. Но не получается, — он мне сказал, что ты сегодня выходишь. Хотя, прости, после твоего падения на сцене, я думала что все. Не увидимся больше. А я даже твой телефон не спросила, — она наигранно хнычет.

Почему-то хочется спросить, видела ли она Ольшанского сегодня. Прикусываю язык, чтобы не сделать этого. Глупо, очень глупо так палиться.

— Поможешь? — киваю на гримерный столик.

— Конечно! И вот ещё смотри, — Астра указывает на множество сценических костюмов в углу.