Легкий укус в шею. Прокалывает возбуждением.

А потом влажный поцелуй. Запускает какую-то программу в теле. Оно перестает мне подчиняться. Уже нет прохладного ветра, а есть палящее солнце и обжигающий ветер. Душит счастьем и томлением.

Аленка потом повела Олега смотреть весь корабль. Я только следовала за ними и старалась вслушиваться в разговоры. Шептались ведь и часто косились в мою сторону.

После корабля Ольшанский повел нас в ресторан. Там был детский уголок и детское меню. Еще шумно и людно. Но Аленке понравилось, хоть и в игровой она пробыла всего ничего, да и под присмотром Олега.

Уходить ей не хотелось, а мне заканчивать этот день.

Мы мало разговаривали, больше касались друг друга и смотрели. Я подходила к нему близко-близко и делала такой глубокий вдох, что перед глазами летали белые мушки.

Ольшанский часто брал в плен прядь моих волос. Подносил к носу и также вдыхал. Его мушек я не видела, но знаю, что их видел Олег.

Взгляды ласкали, иногда целовали и заводили. Но ни разу не перешли черту.

— Нинель, — мы стоим напротив подъезда и чего-то ждем.

Аленка уснула некстати. Вечером теперь долго не уснет.

— Когда Аленке в сад? — спрашивает. Тон похолодел на несколько градусов. Я это уже подмечаю.

— Через несколько дней. Врач выписал справку, но попросил некоторое время еще побыть дома, — ухмыляюсь. Замечательно я выполняю рекомендации врача.

— Значит, твой “больничный” заканчивается…

Фраза повисла в воздухе. Его стало меньше, словно кто-то выкачивает, заполняя пространство вакуумом.

Замолкаем одновременно. Мне хочется, чтобы он продолжил, Олег, очевидно, ищет нужные слова. Между нами натянута серебряная тетива.

— И ты выйдешь в клуб? — голос отражается и эхом звучит в моей голове.

Я не хочу. Правда. Меня останавливает не только перспектива снова голой ходить и предлагать приват, терпеть чьи-то пальцы на своем теле, проглатывать сальные взгляды и молиться, чтобы я не подавилась ими. Или не отравилась. Но и Олег.

— Какой ответ ты хочешь услышать?

Ольшанский бьет по рулю. Зубы сцепил крепко, на скулах ходят желваки. Взгляд его почернел и вот-вот будет метать опасные молнии. И пахнет также сейчас. Запах сырой земли такой живой, что я чувствую ее на языке. А еще там соленый привкус злости.

— Может быть, честный?

Нервы натягиваются на металлический шарик. И холод от металла перебирается от ног до самой макушки.

Молчу. Если говорить честно, то меня тошнит сама мысль о возвращении.

— Нинель, у тебя есть время подумать, что тебе делать дальше, но, — замолкает и всматривается в меня. Взгляд горячий, а ореховые глаза стали лавой. Она льется на меня и запечатлевает мой образ огненными штрихами, — если ты выйдешь в клуб, будешь раздеваться и, блядь, приват какому-то лоху танцевать, — переводит жесткое дыхание, — придушу. Ясно?

— Да ты абьюзер, Ольшанский.

— Есть немного, — выдыхает. Только лава еще не угасла. Льется на меня, льется вязкими потоками.

— Необласканный… абьюзер.

— Обласкаешь? — хитро улыбается.

Колени свожу вместе. Один его вопрос, взгляд, а у меня объемное возбуждение закручивается. Олег все видит, тянется ко мне. В носу щекочет терпкость. И я расслабляюсь.

— Мам?

Аленка прерывает.

Пугаюсь. Платье неловко расправляю.

Грудь только колышется, будто получила желанную дозу кислорода.

— Я провожу.

— Поднимешься?

Говорим одновременно.

А потом так же одновременно улыбаемся.

Мы поднимаемся на этаж молча. Наконец-то первой иду я. Олег взял за руку Аленку, и они чуть отстали. Дочка еще сонная, озирается по сторонам.

— Почему не захотели поехали на лифте? — слышу голос Олега.

— Мы как-то застряли с Аленкой. Свет горел, но было некомфортно. Я знала, что кабина лифта зависла, и ты на высоте несколько метров. Жутко. Аленка испугалась. С тех пор мы поднимаемся по лестнице.

Я привыкла. Даже дыхание не сбивается.

— А я на 25 этаже живу. Без лифта никак, — тихо произносит, но так, чтобы я прекрасно слышала.

— Это такой приглашение, Ольшанский?

С каждой проведенной минутой вместе я смелею. Чтобы провоцировать, не нужно надевать парик и принимать алкоголь. Но я словно маленький ребенок прощупывает границы: что можно, а что нельзя.

Слышу, как он улыбается. Да, я это слышала. Странно звучит, понимаю.

— Ну, если вы не собираетесь тащить меня до двадцать пятого этажа по лестнице. Не справлюсь, Нинель, — громче зовет.

Я открываю дверь, и мы заходим в коридор. Днем успела разобрать бардак в квартире. Как чувствовала, что внезапно его приглашу. Пока не знаю, зачем я это сделала. Просто повелась на то, что не хотела его отпускать. Хоть так, но я продлю наш вечер.

Ольшанский точно освоился. Помогает снять туфельки с Аленки, ведет ее в ванную руки мыть. Я же только слежу за всем.

— Может, чаю?

Предлагаю. И жду его ответа. И чтобы в глаза мне посмотрел. Интересно, там уже остыла лава? Мне все еще жарко от нее, а ладошки помнят, как обжигалась кожа при соприкосновении.

— А кофе есть?

Ореховые глаза полны тепла. Лучи закатного солнца разливают его. Тоже греют, тоже приятно.

Мое бедное сердце эти лучи впитывает, и ритм становится неровным. Скачет то резко вверх, то замедляется.

— Есть. Сейчас сварю, — последний взгляд на него, который ловит хитрую улыбку, и удаляюсь на кухню. Нужно привести ритм сердца в норму. Так и разболеться оно может. Раненное ведь.

Волнения почти нет. Остался только тонкий осадок, который можно сдуть.

Движения все слаженные, уверенные.

Браслет я не сняла. И уже вряд ли это сделаю. Он дарит мне силу и уверенность в себе.

Я делаю нам с Олегом кофе, достаю печение, какие-то конфеты, которые приносила Куколка. Несколько раз переставляю пиалочки, чтобы смотрелось все красиво. И потом зову всех.

— Мне кажется, или ты хотела произвести впечатление? — кивает на стол.

Олег за словом в карман не лезет. Всегда говорил прямо. Это и смущает, и, черт возьми, так нравится! Во время секса с ним так же. Одна его пошлая просьба, порочное слово, и я сама завожусь.

— Получилось?

Подхожу ближе. Очень близко. Грудью касаюсь его футболки. И чувствую, как дыхание стало частым, как высоко поднимается грудь. А если я встану на носочки, то можно…

— Мам, а где какао?

И опускаюсь обратно на пятки. Ольшанский недовольно выдохнул, но не перестал улыбаться.

Мне нравится, что сейчас происходит между нами. Мы оба знаем, чем может закончиться встреча. Любая. Но отчаянно оттягиваем эту точку. Чтобы потом сорваться, как бурные горные реки, друг на друга.

Пальчики поджимаю на ногах. Воздух втягиваю носом, и он медленными потоками тянется к легким.

— Какао, — повторяю, растягивая слоги.

— И зефирки сверху, — добавляет.

Аленка залезает на стул и ждет. Глазками стреляет на конфетки и печенье.

— Зефирки в какао? Новый вид извращения? — шепчет мне на ухо.

Мурашки толпой захватывают чувствительную кожу. Щекотно. А Олег целует за ушком. Нежно, аккуратно. Глаза закатываю от удовольствия.

— Маршмеллоу. Как в американских фильмах. Не смотрел? — пытаюсь сконцентрироваться.

Удается с трудом. Олег не отходит. Сзади стоит. Его запах везде. Я чувствую его в носу, на языке, на коже. Она начинает зудеть. Я жажду, чтобы он своей рукой унял этот зуд. Просто коснулся.

— Нет. Я знаю только наше вкусное какао, которое варили с молоком. Такая зеленая картонная коробочка. Вкусно было, даже без сахара.

— А Аринке не делал? — осекаюсь. Черт меня дернул спросить это. Стреляю взглядом в Олега. Боюсь увидеть раны и боль от них.

Его глаза чуть потускнели, а может, свет так падает. Но в душе противный червяк грызёт по ее тонким стенкам.

— Аринка… Не знаю. Я не делал. Может, Оксана, — замолкает.