Ольшанский заходит словно хозяин, разувается. Его, понимаю, ничего не смущает.

— Я в душ. Быстро, — проскальзываю и закрываюсь на замок. Трушу. Меня качает из стороны в сторону.

Воду в душе делаю сначала горячую, чтобы унять дрожь. Растираю кожу мочалкой. Хочу смыть с себя больничный запах. Дважды наношу гель для душа. Любимый. Шампунь, бальзам, маска, скраб. Запуталась в последовательности. Я так тороплюсь. Но если спросить себя почему — не отвечу. Движения быстрые, неуклюжие, как и сама я, когда волнуюсь.

Из комнаты доносятся голоса. Прислушиваюсь. Они тихие-тихие, слов не разобрать. Только понимаю, что Аленка рассказывает что-то Олегу, а тот удивляется и комментирует.

Душа согрета, укутана.

Мажусь кремом, самым вкусным. И крашусь. Только потом полностью оглядываюсь в зеркале и с шумным выдохом выхожу.

— Привет, — тихо говорю. Даже сама не слышу свой голос. Глухим он стал.

Олег медленно осматривает меня с ног до головы. А я стою и не могу пошевелиться. И резко превращаюсь в какое-то подобие желе. Взглядом целует, а я позволяю это делать, потому что хочу, люблю, жажду.

— Привет, — смотря в глаза, отвечает. Низкая вибрация играет по телу. Мышцы, что желе, подрагивают от нее. — А мы тут вот, — указывает на гору кукол Эльзы. Они все разные и уже немного страшные. У кого-то от волос мало что осталось, кому-то фломастерами подрисовали макияж.

— Играете? — смотрю на Аленку. Та улыбается, веселится. Ей и дела нет до того, что у ее матери мозги плавятся и тело не подчиняется.

Что-то рассказывает мне, бровки ходят вверх-вниз, губки расползаются в улыбке, а глаза с хитринкой бросают вызов.

Но собирается дочь быстро. Еще пыталась переубедить Аленку, но та наотрез. Они с Олегом за эти двадцать минут уже скооперировались.

— Я говорила, что в кафе есть фри, — говорит Аленка.

— Но ты не хочешь ею делиться, да? — спрашивает Олег.

— Не хочу, — Аленка возвращает ему холодный взгляд. Ольшанский только ловит его и дарит ответную улыбку.

— А я ее и не люблю, семечко.

Знаю, он прекрасный отец. Никогда не видела его с ребенком, но уверена — его дочери несказанно повезло.

— Ты тогда только мороженое будешь? — дочка не отстает от Ольшанского.

— А ты?

Думает. И играет. Ей нравится с ним играть. Потому что Олег ей поддается. Ловко, хитро.

— Фри.

— Туше.

— Это что такое?

Скрываю улыбку.

— Это значит, что ты умненькая девчушка, — а вот Олег улыбается.

— Я знаю.

А теперь он смеется. Открыто и чисто.

— Она прелестная, — говорит это и смотрит на Аленку, хотя слова были сказаны мне.

В кафе не так много людей. Еще только середина дня. Обычно здесь толпа к вечеру и в выходные.

Веду всех к свободному столику. У окна наше с Аленкой место. Дочка уже посматривает в сторону игровой. Две девочки о чем-то переговариваются там, смеются. И ей хочется.

— Мам? Я хочу туда! — пальчиком указывает на игровую комнату.

Присаживаюсь, чтобы быть с ней одного роста.

— Малышка моя, — подбираю слова. Сейчас они сделают ей больно. — Мы сегодня выписались из больницы, помнишь? Ты болела. Твой организм еще слаб для игры с другими детишками.

— Но я хочу, — топает ножкой.

Олег присаживается рядом. Снова неловкость. Еще подумает, что я плохая мать. То ребенок теряется, то убрать в квартире не может, то ребенку не даю играть. Да и еще деньги зарабатываю раздеваясь.

— А что, если мы с тобой вместе потом поиграем? — Олег подмигивает ей. — Ты, я и Эльза? Ну и, — поворачивает голову и смотрит в глаза. Сейчас они горят и греют, — маму пригласим. М?

— А тебе не надо на работу? В клуб там? — аккуратно спрашиваю.

Мне до ужаса не хочется, чтобы он уходил. Я словно перенеслась в прошлое. Вот он мой Олег, протяни руку, коснись, и тепло перельется ручейками.

Олег смеряет недовольным взглядом, что-то шепчет неразборчивое.

— Ну или я съем твое мороженое и фри, — кроет козырями. Аленка смотрит во все глаза. Не ожидала такого.

— Ты не любишь фри! — громко так восклицает, немного обиженно.

— Соврал, — лицо непроницаемое. Врет и сейчас, я знаю.

Аленка вздыхает и усаживается на стул. Губки свои надула. Мне бы пожалеть, но так нравится ее обиженное личико, хоть фотографируй и в рамочку вешай. Ужасная мать.

— Спасибо, — благодарю искренне, — ловко ты с ней так. Будто знал как надо.

Ольшанский тормозит, словно его больно ужалило прошлое.

— Аринка такая же была.

И шумно отодвигает мне стул, чтобы я села.

Мы заказываем как и планировали: мороженое и немного фри. Аленка подозрительно косится на Олега, пальчиками крадется по столу как паучок и забирает себе тарелку с картошкой.

Мне сейчас так хорошо и спокойно, как кадр из семейного фильма. Умом понимаю, что все это одномоментно. Подуешь, и может исчезнуть, не вернувшись вновь. А внутри, в душе, радуга проявляется. Обычно она бывает после урагана и сильного ливня.

— Как ты узнал, что нас выписывают? — закидываю удочку. Подозрения закрадывались давно. Хочу подтвердить, ну, или опровергнуть.

Ольшанский довольно ухмыляется. Котяра, не меньше. Только больше в себя влюбляет своими этими теплыми ореховыми глазами и загадочной улыбкой.

— Договорился с врачом.

— В смысле? — все еще не понимаю.

Вздыхает. Не хочет признаваться.

— Когда вы уехали на скорой, я пробил номер врача в этой больнице. Ну и мне сообщали все, что с вами происходит.

— Значит, такое отношение к нам, палата эта… твоих рук дело?

Желаю кинуться на шею, расцеловать, а потом поцарапать, что за спиной все сделал и скрыл. И не звонил, не звонил. Снова ведь ждала, дура.

Ведет плечами. Бросает короткие взгляды на меня, на мои губы, а потом облизывается. Я точно жирная сметана, а он голодный кот.

— Ты можешь уже честно ответить? — психую. Хочу его признаний.

— Это не я, — не смотрит. Ворует у Аленки одну картошку, макает в соус и отправляет в рот. — Гадость. И тебе правда это нравится? — интересуется у дочери.

— Ольшанский, я не Алена. Мне-то не ври.

— Что ты хочешь от меня, Нинель?

— Правду, — чуть громче говорю.

— Зачем она тебе?

— У-у-у-у, — вою. Бью его взглядом. Я зла.

Олег весь внимания на мне. Каждую родинку очертил, снова губы обвел. И улыбается. Отбивает мое зло и недовольство как шарик для пинг-понга.

— Я хотел, чтобы вам было там комфортно. Насколько это возможно в больнице, — тихо отвечает. Сдается.

— Спасибо, — выдавливаю. Не потому, что не хочу. Я, выходит, и правда не знаю Ольшанского.

Аленка переводит взгляд то на меня, то на Олега. Мы говорим тихо, но какие-то слова могут до нее долететь. Ковыряет мороженое ложечкой. Мне только остается следить, чтобы они были маленькие.

Ольшанский умял свое мороженое быстро. Сидит теперь, смотрит на меня и облизывается. И это в детском кафе.

— Прекрати так делать, — строго говорю. А у самой бабочки в животе порхают, крылышками щекочут, что улыбка такая широкая на моем лице, даже неловко.

— Как? — взгляд не меняет. Только в Аленку коротко стреляет, проверяет.

— Будто я вторая порция твоего мороженого, — впиваюсь взглядом в его глаза. Темными сейчас стали. Боже, я догадываюсь, что у него на уме.

— Мятное? — провоцирует. Мне теперь кажется, что все слышат наш разговор и оглядываются. Это все игра моего воображения.

Он переводит взгляд в сторону и делает пару глубоких вдохов.

— Я вообще на тебя безумно зол! — шепчет так, что можно прочитать только по губам.

— Ты? На меня? — обида льется, я все в ней. Провалилась в нее. — Почему?

Аленка сидит и дергает ногами, постоянно поглядывает на игровую комнату. Ей хочется туда, а ужасная мать и странный принц не пускают ее.

Ольшанский молчит, только пальцами выбивает ритм по столу. Еще больше нервирует и раздражает.