Я просто женщина, которая теряется в крепких мужских руках. Они дарят такое наслаждение, что плывешь в невесомости. Отталкиваешься и паришь.

— Олег, — зову его. Хочу ощутить его в себе. Это желание такое болючее, грудную клетку разрывает, ее переполняют чувства радости, трепета, вожделения и возбуждения. На максимум, до конца. Пока все не вспыхнет адовым пламенем и не угаснет насовсем.

— Надо к Данке возвращаться, а то еще секунда, и трахну стриптизершу, — он усмехается, а у меня от его слов тупые ножи душу режут.

Олег отходит от меня на шаг. Глаза еще горят. Мной горят. Я вижу свое отражение даже на расстоянии метра. И отвернуться не могу. Цвет глаз уже неразличим. Они просто стали черными. В них сквозит животное желание взять меня. Но он сопротивляется.

Дышу еще часто, теперь дыхание долго не восстановится. И я уперлась в него взглядом. Не могу поверить, что он сейчас кинет меня в такой позе, готовую уже ко всему, лишь бы с ним. Променяет на какую-то там Дану.

От этого так мерзко. Никакими словами не передать. Предательство не может быть еще тяжелее.

— А что тогда от нее уходил, а? В трусах у меня поиграться?

— Ну что ты, милая. Это я еще не игрался.

— Иди тогда к ней. И играй с ней. А со мной… не надо.

Мне очень больно сейчас слышать все, что он мне говорит. Чувствую себя какой-то дешевкой, недостойной нормальных отношений и нормального мужчину. В груди печет обидой.

Мы сверлим взглядами, стреляем невидимыми стрелами. На кончиках каждой стрелы яд из желания снова касаться друг друга и уничтожить.

— Маленькая стриптизерша Нинель обижена?

— А что? Не имею права?

Он стоит, уперев руки в бока, взгляд так и ставит метки на моем теле. Я не стараюсь уже прикрыться. Пусть смотрит, запоминает. Хочу, чтобы он запомнил и представлял меня такой.

Из заднего кармана Ольшанский достает несколько купюр. Кидает мне их на столик и улыбается как хищник. Он знает, что одержал победу.

Я вижу его напряжение. Тело пока в возбуждении, дрожит, но он пытается все взять под контроль.

— После смены зайдешь ко мне в кабинет.

Приказывает, не спрашивает.

Глаза расширяются, я просто не верю тому, что он сейчас сказал. Нижнюю губу закусываю, она начинает подрагивать. А сказать слово мешает ком в горле. Он хочет, чтобы я с ним переспала. И денег на это дал.

Ольшанский выходит из гримерки медленными шагами, старается выровнять дыхание. Не может же он показаться в таком виде перед Даной.

Как только закрывается дверь, я не выдерживаю. Кричу. И плачу. Ногтями врезаюсь в ногу, чтобы душевная боль перетекла в физическую. С последней справиться проще.

Слезы очень соленые. Они щиплют чувствительную кожу губ. Я закусывала ее до крови и ран. И хочется еще и еще.

Глаза мозолят брошенные купюры. Они как пламя на моем столике. Такое дешевое и пошлое. Хочется разорвать их на мелкие клочки, а потом самые маленькие кусочки превратить в пепел.

Сгребаю их в одну кучу и мну, пока костяшки пальцев не побелели. В зеркало даже смотреть боюсь. Там будет отражаться такая злость и отвращение. К себе. Ведь я позволила ему это, разрешила. И слова не сказала.

Поднимаюсь на ноги быстро.

Со мной нельзя так обращаться. Я постоянно чувствую себя хуже других, недостойной. После его слов меня словно втоптали в землю. Черную, мокрую. Эта грязь липнет ко мне комками.

Выбегаю из гримерки и быстрыми шагами иду к нему в кабинет. Безудержное желание кинуть эти купюры Ольшанскому в лицо. А потом плюнуть, ударить. Сделаю все, чтобы он понял: так со мной нельзя. Я ведь чувствую. Маленькая стриптизерша Нинель может чувствовать не только возбуждение, но и тотальную озлобленность и обиду.

Вламываюсь в его кабинет фурией. И выгляжу как она: волосы в парике несколько растрепались, в глазах разгорается уничтожающий огонь. Сама я обнаженная. Таких раньше сжигали на кострах.

Олег сидит в кресле и что-то печатает. Удивился моему резкому и скорому приходу. Брови взметнулись вверх, как и уголки губ.

— А где она? — говорю с пренебрежением, только не сплевываю под ноги.

— Дана? Ушла. — Ольшанский спокоен. Сцены в гримерке словно и не было. Он сосредоточен. Хищник изучает жертву и готовится к прыжку.

— Я пришла, чтобы кинуть твои деньги в лицо, — подбородок стараюсь держать высоко, а взгляд не опускать. Внутри все сотрясается. Чувствую себя последним осенним листочек, дрожу на ветру и трепыхаюсь.

— Ну, давай. Я в предвкушении.

Он играет со мной. Олег щурит глаза, пытается раскусить меня и мои ходы. А коварная улыбка на его лице придает только очарование этому мудаку.

Расправляю плечи. Сейчас не время робеть и краснеть, пусть мне и страшно. Иду к нему большими шагами. В руке зажаты деньги. Я смяла их, что они теперь выглядят уродливым комком.

— Жаль. Там приличная сумма. Другая бы только порадовалась такой щедрости.

— Ты меня с кем-то спутал, Ольшанский.

Олег встает со своего кресла. Вздыхает шумно. Ему ведь помешали делать что-то важное и нужное. Я помешала.

Подходит спокойно, его шаги не слышны. До меня доносится горько-сладкий аромат табака. Ольшанский курил только что сигару. Чувствую ее терпкий вкус на языке. Непроизвольно во рту скапливается слюна, хотя никогда не понимала такого увлечения. И не курила никогда.

— Хорошо. Я извинюсь за то, что оскорбил своими действиями. Я ведь правильно понял твои выпады в мою сторону? Они тебя обидели?

— Да, — опускаю взгляд. Его ореховые глаза давят на меня. Тушуюсь перед ними как школьница. Корю себя и сдаюсь.

— Но ты снимешь это дурацкий парик.

Олег присаживается на край стола. Изучает меня, мою реакцию. Его близость заставляет меня делать то, что настоящая Нина никогда бы не сделала. А у него получается. Почему?

Вот и сейчас я уже готова снять этот парик, эту маску. Да и сознаться во всем: кто я такая и что же между нами было. Уверена, он все еще догадывается о нашем общем прошлом. Но не может понять, какое именно оно было и что нас связывало.

— Зачем тебе это, а? — мой голос тихий.

— Говорил уже. Хочу видеть, какая ты.

— Зачем? — повторяю и чуть повышаю голос.

— Да потому что крышу от тебя сносит. Я пытаюсь понять почему? Кто. Ты. Такая? Вижу перед собой куклу. В парике, с линзами и ярким макияжем.

— Так ты специально деньги мне оставил? Думал, я соглашусь на этот шантаж?

Олег запрокидывает голову и начинает смеяться. Смех злой и холодный. Низкая вибрация заставляет тело покрыться мурашками и задрожать. Мое дыхание прерывается.

И вопреки всему, мне хочется подойти к нему и прижаться к его телу, ощутить не просто тепло, а огненные касания.

Закрываю глаза, стараюсь прогнать те образы, что всплывают в голове.

— Заметь, я в любом случае буду в выигрыше, м?

Между нами не больше метра. Я стою с ровной спиной и боюсь посмотреть на него и в его глаза. Энергия бешеная. Просто валит с ног. И ее так много — хоть пей. Только она опасна. Может причинить нестерпимую боль.

— Так что ты выберешь, Нинель?

Голос как у змея-искусителя. Окутывает меня сладким нектаром. А я, как дура, вслушиваюсь и таю. Принесла ему себя на блюдечке, всю готовую и открытую.

— Ты спрашиваешь, какая я. А мне интересно, какой ты? И почему ты такой …

Ищу слово. Оно вертится у меня в мыслях, но никак не принимает форму. Глаза мечутся из угла в угол. Хочется и уколоть его, и кинуться, наконец, ему в объятия. Пусть и пустые.

— Какой?

— Мудачный.

Рублю это слово. Жестко и топорно. И смотрю в глаза. В них отражается моя обида на него, злость. А еще там играют воспоминания о его нежности и ласке, которую уже, наверное, никогда не получу.

Олег подходит ко мне очень близко. Резко поднимает с места и усаживает на стол. Встает между моих ног. Рука фиксирует мою шею. Голову повернуть в сторону тяжело, а взгляд увести сложно. Ольшанский это делает специально.