— Оливкой вы ее так и не покормили. А она ждала.

Я украдкой следила за ними и ловила на себе жгучие взгляды Олега. Он так и не перестал смотреть за мной. От его взглядов становилось неуютно. Потому что я с другим мужчиной. Голая. А мышцы сводит от него. Мудака.

— Главное, что покормил тебя. Вкусно было? — провоцирует. Губы пылают. Он словно опять коснулся их и провел пальцем по границе. Облизываю и смотрю на Ольшанского.

Безумно хочется поцелуя. Короткого. Только касание. Легкое, но уверенное.

Даже привстала на носочки.

А потом вспомнила. Я стриптизерша, а он мой начальник. Он мой бывший любовник, а я простая девчонка из бара. У нас ничего общего и быть не может.

— Я больше люблю маслины.

И ты об этом должен был знать. Слова эти колют язык.

— Понял. В следующий раз будут маслины. У меня в кабинете.

— Что? — смотрю и не могу поверить. Его взгляд кажется сейчас очень тяжелым. Он давит на меня. Превращаюсь в щепку — сгорю, никто и не заметит.

Олег только улыбается. Скалится. Все-таки я вижу оскал. Улыбался он по-другому. Мягко и приятно.

Внутри закручивается ненависть, и начинает бить крупной дрожью. Он предлагает мне, стоп, приказывает, его тон приказной, подняться в следующий раз к нему в кабинет.

Злюсь. На него, на себя, на весь белый свет. Злость плещется в глазах. Олег видит это, потому что проникает глубоко в душу своими ореховыми глазами и пьет эту злобу. И она кажется ему вкусной. Как оливки, черт бы их побрал.

— Танцуешь ты кстати так себе, — нагло заявляет.

Отворачиваюсь. Дышу часто. Хочу вцепиться ему и выцарапать ореховые глаза. Чтобы уже и не смотрел ни на меня, ни на мой стриптиз.

— А почему тогда я чувствовала твои руки везде, хоть ты и не касался меня, м? — приближаюсь и говорю в губы. Меня скручивает и кидает в разные стороны. И чувства такие же. Перекатываются от запредельного возбуждения до лютой ненависти.

— А хочешь? Чтобы касался? — носом ведет вдоль щеки и опускается к шее. Прикрываю глаза и сдерживаю стон. Боже, его дыхание обжигает. И я уже чувствую его губы, но он не целует. И трясет всю. Сильно-сильно.

— Не больше, чем остальные.

Олег медленно прекращает свои действия, растягивает секунды. И смотрит уничижительно. Держу удар. Потому что сама уничтожаю.

— Отдыхай, Нинель, — имя выделил, прокатил по языку. Было также вкусно?

— Всего хорошего, Олег Викторович, — отхожу на безопасное расстояние, пячусь к машине. Руки потряхивает, но я открываю дверь и быстро сажусь за руль. Олег наблюдает за мной. Никак не уходит. Я под его взглядом не могу сконцентрироваться.

Доезжаю до дома еле-еле. Глаза так и закрываются.

Дома тихо. Еще ведь раннее утро. Аленка сегодня ночь провела у Томки в соседней квартире.

Стучусь тихо в дверь. У нас есть свой шифр, чтобы точно знать, что в такое время чужой не зайдет.

— Привет, — Томка заспанная, зевает. Я повторяю за ней. Кто-то просыпается, а кто-то пришел с ночи. Мне необходимо поспать несколько часов, хотя бы до обеда, чтобы оставшийся день провести с Аленкой.

— Спят? — не терпится обнять дочь. Мой личный сорт героина. Он вызывает зависимость, но не вредит здоровью.

— Да. Аленка долго вчера засыпала. Переиграла, наверное. Она с Артемом шалаш строила на пол-комнаты. А тетя Тома потом пол-ночи его разбирала, — смеюсь. Эта маленькая хитрюшка заставит всех плясать вокруг нее. Только ты будешь делать это с радостью.

Томка всегда очень быстро говорит. Выразительно. Можно даже заслушаться. Предлагала ей идти озвучивать мультики или иностранные фильмы. Но… оказывается работая в клубах, деньги в кармане появляются чаще и быстрее. И их больше. Это затягивает. А сознаться, что вынырнуть из этого не можешь — сложно. Это значит признать свою слабость.

— Я хочу ее забрать. Как думаешь, проснется?

Будить дочь мне хочется меньше всего. Но просто до остервенения нужно ее обнять и зарыться в волосы. Они пахнут детским шампунем. А он такой сладкий! Конфетка. И сама Аленка как конфетка. Кисленькая немного, но самая любимая.

— Нет. Ты что? Их из пушки сейчас не разбудишь.

Подхожу аккуратно к дочери. Повернулась к стеночке, сопит, ресницы слегка подрагивают. Слезы напрашиваются. Но они не горькие. Скорее это слезы благодарности. И щемящая, всеобъемлющая любовь.

Переношу ее тихо домой, укутываю одеялом, которое она все равно ногами спустит вниз. Быстро снимаю парик, смываю с себя грязь и унижение и ложусь к ней под бочок. Ничем меня от нее не оторвать. Приросли друг к другу намертво.

Просыпаемся от звонка домофона резко. Часы показывают двенадцать дня. Я проспала около шести часов. Аленка и того больше. Бурчит недовольно, ногами перебирает и одеяло скидывает.

Нет ни одной мысли, кто это может быть.

— Да? — голос спросонья кажется таким хриплым, не узнать.

— Эй, открывай давай!

— Куколка? — снова взгляд на часы. Путаюсь не только во времени, но и в днях. Издержки ночной работы.

— А ты думала кто?

Нажимаю на кнопку и слышу противное пищание — дверь открыта.

Куколка как всегда при параде — мелкие кудряшки, лак с блестками, яркие подведенные глаза и глянцевые губы. Сама улыбается открыто, обнимает, словно давно не виделись, и щебечет. Сейчас ее щебетанье немного раздражает. И сказать ей это ой как хочется.

— Ты чего такая веселая? И с утра пораньше?

Аленка выходит к нам в коридор. Пижама сползла. На голове бардак похуже моего. И сама она как маленький сонный гномик. Прям с нее писали песню.

— А ты все забыла, да?

Смотрит на меня свысока — ее рост и высота каблуков позволяют — руки уперла в бока и даже не улыбнется. Коза. Разбудила, поругала и молчит.

— Куколка, правда, не соображаю.

Говорю тихо и очень прошу, чтобы то, что я пообещала, никак не было связано с походом куда-нибудь. Будь то новый ресторан, кафе или мастер-класс по горловому минету. Однажды меня куколка затащила и на него. Было интересно, но до ужаса неловко.

— Кулинарные курсы! — сдается она, глаза выпучила. Большие они у нее, светло-голубые.

— Кулинарные? Курсы? Зачем они тебе?

Куколка не умеет готовить от слова совсем. И дело не в том, что не хочет учиться, а в том, что есть люди, которым это не дано. Вот Куколка одна из них. Вспоминаю, как она готовила ужин — ей так захотелось — и начинаю смеяться. С того дня, как мы с ней познакомились, она стала придавать моей жизни много ярких брызг. Скрашивала мою серость.

Могу ли я считать ее подругой? Фиг знает. Но то, что рядом с ней и правда расслабляешься — это факт. Легкая она. И легкость эту привносит не только в свою жизнь, но и в мою. Да и Аленка ее обожает. Вот стоит сейчас и жмется к ней. Что-то на ухо шепчет.

— Нинелька, у меня, — косится на Аленку. Значит, разговор не для детских ушей, — появился кавалер. Хочу его удивить!

— А что? Курсы по, — теперь кошусь на Аленку я. Та уже увлечена киндером — куколка принесла, — горловому минету прошли даром? — чуть тише говорю я.

— Фу такой быть, Нинелька, — и ухахатывается. Глаза горят, щеки покрываются румянцем, а губки складывает уточкой — настоящая куколка!

— Я в любом случае сегодня хочу провести день с Аленой. И так вижу ее только поздно вечером.

— Ох, вот что ты без меня бы делала? Там и детские кулинарные курсы есть. В одно время. Мы готовим…

Куколка начинает рыться в своем маленьком клатче. Достает немного помятую бумажку. Меня съедает любопытство. Честно говоря, отвлечься мне не помешало бы. Главное, чтобы там на столе не было оливок.

— Мы готовим цыпленка парминьяна по-итальянски и, — вчитывается, — панна-котту. А дети — пиццу.

Куколка машет буклетом словно флагом. Она ведь победила. Мне остается только сдаться ее напору. А когда смирилась, что придется выходить из дома и готовить на чужой кухне восхитительного цыпленка, стало радостно. Вот что еще с куколкой сделать? Умеет она и настроение поднять, и поддержать, даже не подозревая об этом. Наполняюсь такой благодарностью к этой козе. Подхожу и обнимаю ее. Искренне.