Костя подходит быстрым шагом ко мне. Видно, что только приехал, переодеться даже не успел.

Здороваемся. Последний раз виделись полгода назад, еще до всей этой заварушки со стрипом. Посидели у меня в випке в клубе, поболтали по душам.

Кошусь в сторону Игната и Нинель. Тоненькая иголка ревности протыкает и проходит медленно насквозь.

— Кость, забери этого больного, — кошусь на Игната. Нинель что-то рассказывает ему и старается улыбаться. Черт, она ему улыбается. А этот герой силится ответить ей.

В памяти, как назло, вспыхивает их поцелуй в гримерки. Невинный такой, легкий, а бьет битой наотмашь сильно. Даже назад отбрасывает.

— Дойти до кабинета сможешь? — Костя спрашивает Игната. Будет терпеть, но слабость не покажет.

— Конечно. Не проблема.

Как знал. Даже ухмыльнулся.

Прихрамывая, идет с Костей в кабинет. Смотрю вслед. Что было бы, не позвони мне Игнат? Реши он, что справиться сам? Или просто забей он на то, что Нинель появилась в клубе?

Мы с ним знакомы чуть больше трех лет. Встретились в баре в Испании, где я жил полгода. Выпили, девчонок обсудили. Зацепились слово за слово. Он немного младше меня, но хваткий до скрипа. Так вот и началась наша дружба? Общение? Черт пойми, как это все назвать.

— С ним же все будет хорошо? — Нинель встает со скамьи и подходит. Так близко, что носом втягиваю ее запах. Запускает свои процессы в организме, тело перестает мне подчиняться.

— Конечно, — хочется взять ее ладошку и к сердцу прислонить.

Слышишь, как стучит? Чечетку танцует. Да так громко — по всем венам вибрация проходит.

— Волнуешься? За него?

Никогда прежде я не ревновал. И Оксанку в том числе. У нас с ней вообще с самого первого дня знакомства были очень странные отношения.

А сейчас даже в такой обстановке перед глазами резкость пропадает, появляется муть. Четких границ нет, а цвет исчезает. Остается черно-белая картинка.

— На мгновение мне показалось, что все закончилось, когда Игнат пришел… туда.

Дыхание перехватывает так грубо, словно его своровали у меня. А вместе с тем и возможность просто свободно дышать.

— Он… он смотрел на меня, и глаза такие теплые были. Я ему поверила…

— Нинель, — шумно глотаю слюну. Каждое сказанное слово оседает металлической стружкой на кожу и начинает царапать. Останутся шрамы, — я их уничтожу.

— Воспоминания? Или тех… людей?

— Людей, — были бы мы на улице, сплюнул бы, — что мне сделать? Нинель? Что сделать, чтобы ты смогла забыть все?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ведет плечами. А я понимаю, что пока ничего я не смогу сделать.

Слегка касаюсь ее пальчиков. Ледяные, даже потряхивает ее еще немного. Щекочу кожей о кожу. Она не выдергивает руку. Это дает надежду. Цепляюсь за нее, как за последний шанс.

— Какие цветы?

Не понимаю. Перевожу взгляд, упираюсь в два океана. Там еще штормит. Дорожки от слез высохли. Ее хрупкость кажется сейчас такой тонкой.

— Ты сказал, что ехал ко мне с цветами.

Черт. Я забыл название. Совсем из головы вылетело.

— Белые. С ветками. Пахнут вкусно.

Первая ее короткая улыбка. Великая награда. Сложить в коробочку как драгоценность и упрятать в сейф.

Мы смотрим друг на друга, так и не прикоснувшись. Мне кажется, я уже не имею на это права, а Нинель… боится. Ее глаза выдают мысли с потрохами.

— Мне нужно маме позвонить, — отводит свой взгляд.

— Конечно.

Костя возвращается один. Игната уже не видно. Его оставят в больнице на пару дней. У него сломано пару ребер, небольшое сотрясение, множество ушибов. Но в целом он молодец.

Выходим с Нинель из больницы вдвоем.

Снова хочу курить. Даже пальцы к губам преподнес, пока не вспомнил, что там пусто.

Ее шаги по асфальту синхронизируются со стуком сердца. Идет одна вперед, голову склонила. Грудину раскрывает консервным ножом по кругу. Невыносимо видеть ее такой.

— Нинель, — зову. Сейчас ее имя как молитва. Хочется повторять и повторять, чтобы услышал хоть кто-нибудь. До бога-то я не достучался. — Нинель!

Останавливается. Медленно оборачивается ко мне. И режет своими глазами, наносит такие глубокие раны, кровь сочится, а я терплю.

Не смогу без нее уже.

Люблю до донышка.

Я помню, как она обнимала меня перед тем, как заснуть. Крепко-крепко прижималась, словно слиться хотела. Тело теплое, изнеженное. Любила. Она меня любила тогда. А я чувствовал это и улыбался как дебил, потому что что-то легкое тогда прорастало изнутри. Что-то новое, не вполне понятное мне, странное. Как тот цветок… магнолии.

Любила.

А я люблю ее сейчас. Мы просто поменялись местами.

— Иди ко мне, — прошу. Если сейчас откажет, сердце разобьется как тонкий лед.

Машет головой. Глаза снова покрываются прозрачной пленочкой. Плачет. Душу через трубочку высасывает.

— Не могу, — вздыхает. Но делает два маленьких шага ко мне. Еще, еще. — Он касался меня, везде, трогал, — Нинель трясет, она смахивает чьи-то невидимые следы с себя, смахивает как налипшую паутину. Черт, меня словно привязывают канатами и ошпаривают кипятком. Литр за литром, всю кожу, все участки. — И говорил такие страшные вещи. Он… — задыхается. Воздуха много, он застревает в горле, — ударил меня.

Теперь ошпаривает все органы. Раскаленным железом прожигают, клеймят. На сладкое сердце оставляют.

Хочется орать так, чтобы заглушить стук этой никчемной мышцы. Орать, чтобы избавиться от этой боли, которая жрет все клетки.

— Я не хочу, чтобы ты трогал меня такую, — сознается.

— Иди ко мне!

Сам делаю эти шаги ей навстречу. Еще шаг. Вот между нами какие-то сантиметры.

Как мне заглушить эту боль в тебе, девочка моя? Как вычистить эти воспоминания из твоей памяти? Как сделать так, чтобы ты снова улыбалась?

Прижимаю к себе так сильно, что просто сливаюсь. Как это делала Нинель. Дышу глубоко. Ею.

— Не отпускай меня, пожалуйста.

Не отпущу. Больше никогда. Если надо, сам раны все залижу как дикий зверь, но вылечу ее.

— Поехали домой.

— А как же твой клуб? Там пожар, — смотрим в глаза друг друга. Оторваться не можем. Словно для каждого вселенная в глазах другого.

— Похуй, это всего лишь здание.

Я вызываю такси. Ждем. Нинель теперь не отмыкает от меня. Дышит часто, носом уткнулась в грудь, только чувствую, как намокает рубашка. Плачь, моя малышка. Со слезами же тоже выходит все пережитое. Я слезки твои соберу, драгоценные, дороже самого крупного бриллианта мира.

— Я думала мы ко мне домой, — смотрит по сторонам.

— Нет. Аленка спит, да и мама твоя тоже. Не будем им мешать.

Подаю руку и выходим из машины. Нинель еще с опаской глядит в разные стороны и снова жмется ко мне.

В лифте обнимаемся, в коридоре обнимаемся. Касаемся едва, словно образы обводим. Странная любовь, словно сначала душам нужно поцеловаться.

— Не уйдешь? — шепчет.

Кожа покрывается мурашками. Трясет обоих, губами мажем друг по другу. И снова какой-то шепот, вздохи. Много, часто. Время словно сейчас остановилось. Нет прошлого, будущее туманно. Есть только мы.

— Никогда.

— Обещаешь? — говорит в губы. Слово проползает в сердце, зажигает его как свечку.

— Обещаю.

Мы стоим на наших обломках. Они после землетрясений, пожаров, наводнений. Обломки острые, ноги ранят, гвозди ржавые протыкают стопы. И дышим, будто воздух заканчивается. Цепляемся друг за друга. И целуемся. Ее губы сладкие, любимые. Умирать за них буду.

На языке вкус ее слез. Соленые. И сладость яблока. Ведет зигзагами, отключает.

— Олег, — отстраняется. Часть меня забирает, — сожги нахер этот клуб.

Нинель

Мы стоим в коридоре и не в силах оторваться друг от друга. Какая-то неведомая сила связывает нас узлами, вдохнуть невозможно.