— Нинель, я прошу тебя. Попроси остановиться и высадить вас.

Как же я ненавижу тот день. Моя ненависть такая сильная. И будто надо мной кто-то издевается, снова возвращая в тот роковой день. Снова забирает кислород, снова брызжет ядом в меня, снова перемалывает кости в муку.

Больно.

— Нинель! — кричу.

И еще раз, еще. Заклинило и не отпускает. Голос скрипит. Я будто сорвался в пропасть со старого потрепанного каната. Подо мной бурная горная река. Она холодными потоками забирает жизнь и уносит куда-то далеко.

Трясет от этого холода, тело перестаю чувствовать. Даже дыхания нет.

— Олег, — ее голос пропитан волшебством и кажется нереальным.

Швыряет об камни и бьюсь сильно.

Блядь, у меня тоже есть воспоминание, которое хочется вырвать их головы.

— Олег, с нами все хорошо, — дышу, — небольшая авария.

— Я приеду.

Молчит. Знает, сейчас спорить бесполезно. Могу и накричать. И на нее в том числе. Чувства раскручиваются из клубка и наматываются на какие-то тупые ножи. И режет, дерет, кромсает меня раз за разом.

Телефон Нинель отслеживаю. Я знаю ее местоположение. Поэтому она просто кладет трубку.

Быстро захожу в туалет и холодной водой умываюсь. Невозможные ведения перед глазами шныряют.

Да что ж такое, какая-то временная петля затянула и стягивается на шее.

Руки потряхивает, как ты ни сбрасывай напряжение.

В таком состоянии за руль садится тоже беда. Похуй. Если я сейчас не увижу, что с Нинель и Аленкой все в порядке, сведу всех с ума. Первый на очереди я.

Мигающая точка — местоположение Нинель — в нескольких километрах от меня. Черт, она была рядом. Ну почему не позвонила? Почему не попросила заехать? Знает ведь все брошу и к ней примчусь. Упрямая и настырная девчонка. Еще и удивляется, в кого Аленка такая пошла. Яблоко от яблони, как говорится.

Криво паркую машину рядом с двумя машинами. Два таксиста, которые на хрен забыли про правила и втемяшились друг друга.

Ругаюсь.

Ладони сжал в кулак. Иду напролом.

— Олег, — Нинель подбегает ко мне.

С ней и правда все в порядке. Ни царапины, ни синяков. В глазах только легкий испуг и кожа рук холодная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Прижимаю к себе тесно. Сердце впитывает ее, даже ритм подстраивается.

— Со мной все хорошо. И с Аленкой тоже. Испугалась только. Заплакала.

Аленка рядышком трется. Глаза огромные. Кажутся уже цвета янтаря. Беру на руки и сжимая до хруста косточек. Не пережил бы, если бы потерял их.

Еще раз пережить подобное? Да лучше с обрыва прыгнуть и о скалы разбиться.

Сердце никак не успокаивается. Так стучит, что стук в горле отдается. И вибрирует по телу шаманской музыкой.

— Поедем в больницу, вас надо осмотреть.

— Олег, все правда хорошо. Мы даже не ударились. И Аленка, и я, мы были пристегнуты, — цепляет меня взглядом.

А у меня перед глазами совсем не она. Все прошлое, что черными потоками заполняет все светлое и хорошее, вонзает свои стрелы в меня и проворачивает наконечники. Морщусь от нескрываемой боли.

— Я сказал в больницу!

Замерли оба. Я где-то внутри осознаю, что перегибаю палку. Настолько, что плохо становится от себя самого. Затормозить уже не могу. Лечу без тормозов на январской наледи.

Нинель просто кивает.

Мы отходим к машине. Абсолютно по фигу, что они свидетели аварии. Вот правда, настолько параллельно, что готов слать всех, если кто-то подойдет с этим вопросом.

Садимся молча, едем молча. Напряжение как сизая мгла витает над нами и время от времени опускается.

Девчонок принимают быстро. Все та же больница, где наверху в какой-то палате лежит Игнат. И каждая минута ожидания мучительна.

В голове слышу чужие голоса. Снова врачи, какие-то службы. Кричат, ругаются. Еще вой сирен никак не прекращается. Я иду через весь этот поток неизвестных мне людей, пока не вижу искореженный желтый форд с лужей масла и бензина на асфальте. Хотя, может, это было и не масло вовсе, а кровь.

Черт, по сердцу молотком стучат, отбивают словно мясо. Дыши, сука. Дыши. А Вздоха нет. Завис.

Тело дочери погрузили на носилки и прикрыли какой-то тряпкой. Ее цвет я помню. Смертельный.

Это все живо во мне, никуда не уходит и только новыми картинками обрастает.

Оксану уже увезли. Последний раз я ее видел в день аварии. И я жалею о той ссоре. Если бы не она, может, все было бы по-другому. Сейчас поздно говорить “прости”.

Но, черт, прости меня.

Два глубоких вдоха, глаза тру и хочется сейчас выдавить их на хрен. И вхожу в палату. Там Нинель, Аленка и доктор. По телу резиновый шарик прокатывается и клетки кожи растягивает по своему следу.

— Как они? — без приветствия спрашиваю.

— Все хорошо. Вы зря беспокоились. Но ночку могут провести у нас. Иногда внутренние повреждения незаметны сразу.

— Да, конечно.

Врач уходит. Нинель смотрит на меня и словно не узнает.

Это все еще я, Нинель. Вот такой вот ушатанный, разбитый. Цвет лица бледнее побелки, под глазами тени, а взгляд бегает бешеной собакой. Таким я был три года после гибели семьи.

Готова узнать и такого меня?

— Олег, у Аленки завтра самолет. Мама ждет. Нам надо ехать. Это… это не просто отель, где можно перенести даты заезда. Твою мать, Олег, ты меня слышишь? — кричит.

Всматриваюсь в нее. В груди горит пожар. От боли, отчаяния и невозможности по-человечески объяснить, что со мной. Это… да это нельзя объяснить. А прочувствовать… Нет, ни за что.

— Просто сделай, как я прошу, Оксан.

Отворачиваюсь, не в силах выносить этот взгляд.

И мне в спину он стреляет. Бах!

Нинель

— Просто сделай, как я прошу, Оксан.

Мой мир раскололся. И это не гребаные “до” и “после”. Никогда не любила это выражение.

Мой мир тупо треснул на две неравные части.

Я стала Оксаной. А может, и была ею всегда. Душа как тряпка, превращается в обычную дешевую рвань. Ее разрывают на лоскутки, и нитки небрежно торчат со всех сторон. Больно, это чертовски больно… стать Оксаной.

Шагаю назад, пока не упираюсь в подоконник. Отступать больше некуда. Мы смотрим, не моргая, друг на друга. В эти секунды мы стали чужими. Как же это ранит!

— Нинель, я…

— Нина! — кричу, горло сдавливает вязким комом, — меня зовут Нина, — перехожу на шепот, который начинает царапать.

— Нина, черт, я просто запутался.

— Нинель — это стриптизерша в твоем клубе, — снова жестко перебиваю.

Кажется, я перестала дышать. В комнате затрещал мороз, а сами мы превратились в ледяные статуи. Чувства все засыпало снегом. Потому что больно, невыносимо больно.

Олег делает больно мне, а я ему.

Он отворачивается, пальцами цепляет волосы и оттягивает их. Плечи высоко поднимается: он дышит очень часто и нервно. Разглядываю его. Знаю каждую его черточку, каждую родинку.

И просто ломает от мысли, что я для него лишь замена его первое любви. Может, и единственной.

— Мам, мне страшно, — Аленка вскакивает с кровати и подбегает ко мне.

Мне тоже, малыш. Мне очень страшно.

В эту самую минуту я осознала важную для себя вещь: я никогда и ни за что не буду чьей-то заменой. Как бы я не любила другого человека, себя я хочу любить сильнее.

Я будто проснулась. Резко вскочила после жуткого кошмара под названием жизнь Нинель.

Нинель больше нет. Есть только девушка Нина.

Обнимаю Аленку крепко, прижимаю к себе. Она думает, я ее успокаиваю. Нет, малышка. Это ты успокаиваешь маму. Именно сейчас мне так страшно и одиноко, и я просто хочу чувствовать твой запах, твое дыхание, твое сердечко.

— Нина, пожалуйста, выслушай, — Олег пробует сделать шаги мне навстречу. Ему плохо. Я вижу, как он побледнел, как мечутся его глаза, ищут то ли поддержки, то ли ответов. Не знаю.