— Ну что? Можно считать, что я выполнил свое обещание? — обращается к Аленке. Та рада, что внимание снова переключили на нее.

— Ты обещал поиграть со мной и Эльзой.

— Конечно.

Встает с места и ждет, пока мы за ним повторим. Аленка соскакивает первая. Берет Олега за руку и ведет к выходу. Я подчиняюсь. Опять бреду последней.

Идем медленно. Аленка что-то рассказывает Олегу. Кажется, про цветок, который мы с ней купили для группы в садик, а должны были вырастить. Ольшанский оборачивается назад и впивается шутливым взглядом.

Я все еще в негодовании. В один момент он готов сожрать меня как мороженое, ласково проводит руками по шее, трепет только вызывает, а потом говорит, что зол на меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И непонимание этого выжимает каждую клеточку, оставляет меня без сил. Мысли возятся в голове, возятся. А ответов так и нет. Они есть только у Ольшанского.

— Я так понимаю, ты с нами? — останавливаюсь у подъезда.

— Да. Сказал же, нам надо поговорить.

Закусываю губу. Он все это делает только ради разговора? Кафе это? Шутки? Взгляды? Терзает и мучает.

— Аленка днем уже спать не будет. Только вечером заснет.

— Хорошо, — говорит нейтрально.

— Хорошо, — повторяю как проигравшая.

Аленка сразу уводит Олега в комнату играть. Я же снова запираюсь в ванной комнате. Стараюсь сфокусироваться. Его близость, запах действует как наркотик: туманят мозг, привязывают к себе и губят.

Умываюсь ледяной водой. Пытаюсь протрезветь. Пьяна ведь им. Ольшанский словно запретный алкоголь, просачивается в кровь и мощным потоком распространяется по венам.

Черт, я даже ужин готовлю на троих. Это странно. Ольшанский предложил доставку оформить, отказалась. Стою теперь у плиты, а могла бы сидеть в комнате и наблюдать за ними.

Мне так нравится, как Олег общается с Аленкой. Не хочется их прерывать. Любуюсь, хотя не должна. Спряталась за косяк двери и слежу. Воришка какой-то. Краду эмоции дочери.

И Олег… Либо я вконец ослепла, либо ему и правда понравилась Аленка. Нельзя же смотреть на ребенка таким теплым, медовым взглядом и кутать его в этой самой нежности. С первого дня их знакомства с моей дочерью я вижу его другую сторону, которую раньше не то что не замечала, я не знала о ней. Могла только догадываться.

Аленка укладывается быстро. Я читала ей сказку, пока Олег разговаривал с кем-то на кухне. Безумно любопытно с кем? Укрываю ее одеялом осторожно. Но уверена, спит крепко. Она всегда крепко спала ночью, даже когда была маленькой, я не знала про бессонные ночи. Правда, она мой подарок.

Ольшанский стоит у окна с зажатым в руке телефоном. Еще разговаривает. Тон другой. С нами он общался не так.

Такой его голос я слышала в день своего прослушивания. Холодок пробегает маленькими шажочками по коже. Неуютно, и хочется содрать его рубашку и обернуться в нее.

— Я могу приехать, — строго говорит, морозно, — но почему я должен делать за тебя твою же работу?

Ему что-то отвечают. Стараюсь вслушаться, выходит хреново.

Олег медленно разворачивается ко мне лицом. Я застукана. Он почувствовал мое присутствие. Как? Запахло яблоком? Скрываю эту улыбку, почесав кончик носа.

— Тех придурков на хер гони, понял?

Ругается, а у меня кожа мурашками покрывается и от слов, и от тона. Такой Ольшанский и будоражит, и заставляет в стенку вжаться, позорно опустив взгляд.

— Нахуя мне знать, кто их родители? А? На-ху-я? Не умеют нормально себя вести — за шкирку и вон. — Олег окидывает взглядом. Он то ли раздевает меня им, то ли наказывает. Сложное сочетание.

Подхожу ближе. Инстинкта самосохранения нет, вот совсем нет. Потому что я кладу ладони ему на грудь и заглядываю в глаза. Кто бы мне сказал, зачем я это делаю. Ведомая какими-то чувствами.

— Все, держи меня в курсе, — молчит. Ему что-то снова втирают. — Нет, меня сегодня не будет, — отрезает, — и кладет трубку. Взгляда пока только от не отводит от экрана.

А я жду чего-то. Тепла, наверное, слов каких-то.

— Ты хотел поговорить, — начинаю первой.

— Хотел, — снова лед. Снова холод и непробиваемая броня.

— Я слушаю.

Олег, едва касаясь пальцами, ведет по моей тыльной стороне ладони, предплечью, сжимает легко сами плечи. Шею разминает. Таю, как кубик льда в горячей руке.

А потом резко его пальцы смыкаются на шее, и он вдавливает мое обмякшее тело в стенку. Окольцовывает, перекрывает доступ кислорода.

И смотрит так, что взрываюсь петардой. Громко и в пыль.

— А теперь честно говори блядь, кто отец Аленки?

Мой страх меня глушит. Язык к небу присыхает. Не могу вымолвить и слова. Только невнятное мычание.

Глаза Олега стали поистине стальными и леденящими душу. Передо мной уже другой Ольшанский. Этот не устоит ни перед кем и ни перед чем, пойдем по головам. Будет бить, терзать и разрывать на ошметки, но добьется поставленных целей. Я стала его целью, точнее, мой ответ на его вопрос.

— Пусти, — умоляю.

Кислород походит на жидкий газ. Щиплет, глаза слезятся, а горло сдавливает горькие спазмы. На языке чувствую соленый привкус. Он смешивается с какой-то едкой и обманной сладостью.

Именно таким и был Олег сегодня со мной. Его нежность и ласка — всего лишь хорошо сыгранная роль.

Сейчас эта мысль начинает вправлять мозги, заставляет собраться. Хоть и хочется сжаться в атом и с последним вздохом исчезнуть.

— Хорошо, — снова наигранное спокойствие. Оно протыкает ребра, стремясь задеть сердце, — спрошу по-другому. Я отец Аленки?

Молчу. Во рту скопилось много слюны, а сглотнуть не могу. Шею и гортань сдавливает. Пальцы его в таком захвате, что кожу жгут, она плавиться начинает.

— Блядь, — ругается. Легкие горят, сердце работает навылет. Последние удары разрывают грудную клетку. — Говори ты уже!

— Пусти. Мне больно, — шепчу. Из глаз капают слезы. Они нисколько не прозрачные. Полны черной ненависти, вязкой обиды и непроходимой горечи.

Ольшанский резко отпускает руку и отходит на безопасное расстояние. Трет запястье. Но ни на градус не отводит своего темного и протыкающего взгляда.

Касаюсь шеи. Жесткий хват ощущаю до сих пор. Неужели он может причинить мне боль? Не душевную, а физическую. Настоящую, не фантомную. Ведь в его власти по щелчку пальцев превратить меня в пудру. Раскрошить и стереть.

Я, как ненормальная, полностью лишенная разума, хочу подойти к нему и прижаться. Веду себя и чувствую как настоящая покорная дура.

Потому что не виновата. Его злость и злоба не имеют под собой почвы.

— Ты сделал мне сейчас больно, Олег. — Всхлипываю. Давление его пальцев еще ощутимое. Долго не забуду.

Медленными шагами он приближается ко мне. Тело напряжено, мое тоже. Разряды летают как ракеты. И все попадают в меня, отбить не могу. Касаются, взрываются и ранят. Кровь сочится из этих ран и льется наружу осушая.

— У Аленки такие же глаза, как и у меня, она так похожа на Аринку. Не внешне, нет. По поведению, по характеру — вылитый я в детстве по рассказам матери. Да и по срокам ведь может совпадать… — сдается понемногу.

Он прикрывает глаза и головой пару раз бьется о стену.

— Она не твоя дочь, Олег.

Ольшанский стреляет в меня острым взглядом, разрезая душу. Его же просто мучается в агонии. Языки пламени вижу в отражении глаз. Ему больно. Черт, ему невыносимы мои слова, его воспоминания. Он сам становится синоним своей неугасающей ни на секунду боли и отчаяния.

— А если я сделаю генетический тест?

— Хоть десять, — горько усмехаюсь. Не верит мне.

Олег стоит близко. В носу привычно щекочет терпкий запах его кожи. Пальцами массирую кожу шеи, растираю ее. Она неприятно ноет после его захвата. Кошусь на него, в его ореховые глаза так боюсь увидеть какое-то презрение и брезгливость.