— Сними парик.

— Ни за что.

Недовольное мычание, он ругается. Произносит что-то нечленораздельное и грубое. А у меня это только улыбку вызывает. Первую, с тех пор как зашли сюда.

Олег обводит мои губы взглядом. Они приоткрыты, потому что я дышу ртом.

— Пять минут прошли, Олег. Будешь еще платить? — режу его, как и он меня, когда посылал нахер. Вижу, что моя фраза повергла в шок. Он не ожидал такого от той, кто течет от него и жаждет запретных касаний.

Дверь открывается резко. Прохладный воздух, свежий, наполняет маленькое помещение.

Мужчина в светлом костюме. На вид лет пятьдесят, не меньше. Немного тучный и с залысинами. Тот, кого надо сторониться. Не знаю почему. Мне не объяснили, но к этому совету я бы прислушалась.

Он рассматривает меня так, словно я на аукционе. Сальный взгляд. Я чувствую его липкость. Неприятно морщусь и отворачиваюсь.

— Олег, я тебя искал.

Он говорит это Ольшанскому, а взгляд не отводит от меня. Нет, от моего тела.

— Свободна? — просто кивок в мою сторону.

А я уставилась на Олега. Он ведь меня спасет от него? Не хочу, не желаю с тем мужиком быть. Не после него.

— Да. Мои пять минут вышли. — Прожигает меня недовольно, мстит. Чувствую его злость.

— Вот и отлично. Задержись-ка, милая.

Он проходит в комнатку, осматривает ее, стучит по стенам, носком идиотских, но безумно дорогих туфель ковыряет пол.

— Вик, пять штук.

— Да не вопрос. Плачу десять и девочка в моей власти, — он потирает руки. Отодвигает Олега в сторону. Я теперь одна. Мне резко становится холодно.

Олег уходит, даже не посмотрев на меня. Не оглянулся.

Снова хочется кричать, какой он мудак. Но не могу. Слезы душат и вырывается желание орать, чтобы не оставлял меня тут одну, забрал от этого мужика, чью мерзопакостность я ощущаю всеми фибрами души.

— А, и, Вик, девочку трогать нельзя. Никак.

— Даже мне?

— Никому нельзя.

Когда за Олегом закрывается дверь, я понимаю, что значит чувствовать себя в ловушке. Или в клетке. Нет никакой принципиальной разницы.

Тот тип стоит за моей спиной. Я слышу тяжелое дыхание. Он рассматривает меня. А там есть на что посмотреть. Я голая.

Я сняла последний клочок ткани, что прикрывал меня, и забросила его в угол.

— Ну что, Нинель… Ты она, да?

Голос звучит как скрип. Прокручивается по всем жилам застарелым механизмом. Мне неуютно сейчас с ним. Настолько, что думаю сбежать.

— Все верно, — медленно разворачиваюсь и такими же медленными шагами иду к своим трусам. Я выцепила их взглядом. Хочу их надеть.

А он теперь смотрит на мою грудь. Пристально, даже облизывается. Сальные касания его взглядов заставляют напрячься.

— Я видел тебя на сцене. Ты мне понравилась.

Знаю, что надо улыбаться, сказать слова благодарности, что именно он, такой желанный и охуенный, смотрел на меня и позвал на приват.

А во рту пересохло. Там пустыня. Слабое оправдание для своего молчания.

— И как ты того мужика осадила, — он хмыкает, — Девочки не любят быстрых, — Виктор растягивает сказанные мною слова, поет их.

Крупные мурашки морозят оголенную кожу. Начинает потряхивать от его взглядов, голоса и недвусмысленных намеков. Он пахнет противной табачной жвачкой и какой-то горькой травой, лекарственной. Ненавижу все, что связано с ними. И его тоже ненавижу.

Он обходит вокруг меня, оценивает.

— Эх, жаль, что такую красоту нельзя трогать…

— Нельзя, — повторяю, и про себя это слово твержу еще сотни раз.

— А почему?

Виктор подходит близко, проводит носом по моему плечу, втягивает запах. А горькое лекарство врезается в меня, душит.

— Не люблю, когда меня трогают.

— Ты же стриптизерша.

Он странно улыбается, вижу боковым зрением. Прямо на него смотреть боюсь. Я чувствую опасность, которая исходит от него. И вспоминаю слова Игната.

— На меня можно только смотреть.

Я отхожу от него на несколько шагов и неудачно наклоняюсь за трусиками. Сажусь на корточки и сгребаю их в несуразную кучку.

— Эй, не надо, — звучит как предупреждение. Ослушаться нельзя. Я начинаю это понимать. Ловушка захлопывается, а клетка закрывается на замок. — Хочу, чтобы ты танцевала так. Полностью голой.

— Мне… — дышу, считаю, стараюсь успокоиться. Боже, как я хочу, чтобы сейчас что-то произошло, чтобы я смогла убежать отсюда. Неважно, пусть даже пожар. Я буду благодарна и ему. Пусть сгорит все к чертовой матери. Полыхает. — Мне так некомфортно.

Надеваю трусы. В глаза ему не смотрю. Не будет же он силой их выдирать. Только на кнопку тревожную чаще стала поглядывать.

— Хорошо, танцуй, — тип недоволен мной. Голос стал скрипучим, он пропитался его горькими травами.

Я иду к возвышению в центре и…танцую. Забываю про все, весь клубок, что так болюче ерзает в душе и пытается вырваться наружу, вдохнуть свободны — игнорирую, закрываю глаза. Это просто плод моего воображения. Мне так хочется в это верить.

— Красивая, — он наблюдает за мной и моими движениями. Его пальцы я чувствую на своем теле, хоть он и не трогает.

Тошнит. Сильно. Тошнота накатывает волной, и я чувствую горечь в горле. Уже не лекарственных трав. А горечь своего положения и унижения. И слезы душат неимоверно.

Я знаю, что ему не добраться до моей души, но его плевок я чувствую отчетливо. Жирный, гадкий и… опять же горький.

Рука соскальзывает с шеста, и я падаю на левое колено. Больно. Но мне нравится ее чувствовать. Она сохраняет меня в той реальности, где я нахожусь.

— Эй, ну ты чего?

Не заметила, как тип подошел непозволительно близко и помогает мне встать. Мое тело кажется камнем — тянет вниз, на дно.

— Упала.

— Я вижу.

Он снова проводит вдоль спины и переходит на грудь.

Сердце простреливает свинцовой пулей. Навылет. Виктор прижимает меня к себе и гладит, стискивает сильно, что становится неприятно. А сказать ничего не могу. Застыла в шоке. Будто это все мне мерещится. Не могу крикнуть, не могу и слова сказать. Он лапает руками, а у меня и защитить себя не выходит.

— Ну что ты в самом деле? Будто тебя никогда и никто не касался… — дышит мне на ухо, и я чувствую пары алкоголя. Тошнота усиливается. — Я же не идиот. Думаешь, не знаю, что Ольшанскому ты позволила чуть больше. Тут же сексом пахло в комнате, когда зашел.

Руки и ноги сводит судорогой. Я ощущаю, как деревенеют мышцы до жуткой боли. С каждым сказанным им словом дышать становится трудно. И стреляет еще своими свинцовыми пулями. И еще, и еще. Пока я окончательно не сдамся.

— Вам показалось, — дешевая попытка оправдаться. Он ведь и правда все видел.

— Ну что ты такая дурочка-то, а? — говорит нежно, ласково, но пропитывает все желчью.

Я чувствую его губы на коже шеи. А потом язык. Мерзкий.

— Не надо, — жалобно прошу.

— Хватит, — растягивает гласные. Получается такой мягкий приказ. Плавит меня.

Дверь второй раз за вечер резко открывается. Спасительный воздух чувствую кожей. Вдыхаю его. Перед глазами плывет и хочется зацепиться за что-то, чтобы не упасть. Под ногами тоже не чувствую твердого пола. Я будто проваливаюсь.

— Виктор, там еще одно выступление запланировано. Пройдемте, посмотрим?

Игнат стоит в проеме. На лице нечитаемая маска. Он холодный, от него веет уверенностью и какой-то непонятной мне силой. Спасительной сейчас для меня. Я понимаю, что он пришел, чтобы помочь мне.

Тип противно цыкает мне на ухо. Разносит дрожь по коже — она становится колючей, гусиной.

— А позже нельзя? — этот Виктор зол. Сердце его бьется. Я отчетливо слышу. Оно спешит куда-то.

— Боюсь, что нет.

— Ладно.

Он оценивает Игната, смотрит ему в глаза. Долго. А тот принимает удар. Начинаю ощущать, что не хочу ему никаких проблем. Сейчас он сделал то, на что многие не решатся: Игнат встал на сторону той, кто за деньги должна раздеваться, а я вою, отвернувшись, и ежусь от мимолетных касаний.