Слушаю и понимаю, что в моей жизни таких слов не было. Ни разу не хвалили, не говорили, что я умничка и молодец. А так этого хотелось. Стремилась. Делала все, чтобы меня похвалили.

— А как дела у мамы? — слышу я наконец голос Куколки.

— У мамы дела так себе, — Аленка быстро переводит камеру на меня, а я отворачиваюсь.

— Почему?

Хочется рычать. Человек города не может жить без нормального туалета, горячей воды и правильного питания. А больница для меня что-то вроде леса в черте мегаполиса. Все, что мне необходимо как женщине, тут отсутствует.

— Куколка, я в душе пять дней не была, — шепчу я.

— Зато посмотри какая у вас прекрасная палата. И рядом никого нет, — поддерживает.

Это правда. Не знаю уж, повезло или постарался кто, но нам досталась единственная одноместная палата со свежим ремонтом и возможностью открывать окно.

— Врач заходит несколько раз в день. Проверяет. Переживает. — Говорю уже больше себе, нежели Куколке. — Такое хорошее отношение, даже удивляюсь. В прошлый раз, когда мы попали в больницу, такого не было.

— Симпатичный?

Ее глаза засверкали, видно издалека.

— Ай, — Куколка крикнула.

Я смеюсь. “Дедушка” Григорий ущипнул свою Марусю.

Нас прерывает медсестра, которая заходит забрать Аленку на последнюю ингаляцию.

Дочь никогда их не любила. Первое время со слезами и истерикой позволяла надеть на себя маску. Сейчас восторга в ее глазах нет, просто свыклась. Мой маленький боец.

Уже привычный маршрут по коридору до конца. Небольшая комнатушка с двумя ингаляторами на столе. Перед нами мама с сыном возраста чуть старше Аленки. Его глаза красные — плакал. Но изучает нас, а потом отворачивается к маме и жмется. Новенькие. За эти пять дней много, кого видела в стенах больницы. Лица менялись часто. Кто-то задерживался на сутки, а кого-то выписали буквально вчера.

— Аленка к нам пришла, — медсестра всегда рада ей, — присаживайся, моя хорошая.

Та уже без помощи усаживается на высокий стул и ждет, пока ей выдадут маску и настроят ингалятор. Я просто наблюдаю за ней. За ее самостоятельностью, смелостью, упорством. И горжусь ей, неимоверно.

— Вот, надеваем и дышим.

— Прошу прощения, а врач еще на месте? Хочу узнать, когда нам ожидать выписки?

— Я ему передам, чтобы зашел к Вам, — мило улыбается. Непривычно для больницы. Подозрительно.

Сажусь на соседний стул и просто жду. На таймере две минуты. После можно возвращаться в палату.

Телефон, как всегда, сжимаю в руке. Чехол обклеен любимой Эльзой Аленки, и он стал похож на детскую раскраску.

Олег звонил всего лишь раз, в ночь нашего приезда в больницу. Вспоминаю, и такой трепет прорастает из самого центра в груди, но вместе с тем кутает прохладой, неприятной такой, немного зябкой.

— У вас все в порядке? — первый его вопрос. Конечно, я не ждала от него признаний, приветствий, но мне не хватило ласки.

— Да, все хорошо.

Потом молчание. И никто не спешил класть трубку.

— Вас там никто не обидит, Нинель. Можешь не переживать и не нервничать, — я понимала, что хочет сказать мне Олег. Его забота она такая. Теперь другая. Тогда, пять лет назад, она заключалась… вспомнить не могу. Детали, поведение — да, а вот то, как проявлял он заботу обо мне, нет. Разве только квартиру снял…

— Спасибо, Олег, — не хочу прощаться, смертельно не хочу. Как часть себя оторвать и выбросить в огонь.

Он хотел мне что-то сказать, даже слышала его вдох. Не вышло, не получилось. Видно, было не время.

— Нинель.

Олег словно находился передо мной. Он тер глаза и запрокидывал голову,

— … пока.

Ольшанский первым положил трубку. Аленка к моменту его звонка уже спала. Ей вкололи лекарство. А я плакала в подушку, что снова как-то по-дурацки все выходит. Я словно не заслужила.

— Мам, я все, — Аленка спускается со стула, вырвав грубо меня из воспоминаний.

— Умничка, — целую в щечку.

Наш врач ждет уже в палате. Это снова странно. В прошлые разы никто и никогда нас не ждал. Мы словно не пациенты обычной городской больницы, а важные гости.

— Ну что, красавица, — обращается к Аленке. В бумагах смотрит на цифры — анализы, какие-то еще бумаги листает, слушает Аленку. Боже, он даже играет с ней, рассказывает какую-то историю. Дочь смеется заливисто. — Завтра утром мы вас выписываем. Пора вам, залежались у нас.

— Правда? — я не верю, что он говорит. Казалось, все пять дней, что мы здесь, превратились в полный месяц.

— Да, я уже приготовил бумаги к выписке. Так что утром собираете сумки и, надеюсь, больше не увидимся, да, принцесса? — снова милое обращение к Аленке.

Та прыгает, радуется. Как и я. Хочется домой безумно. И Аленке тоже. Последние пару дней не знала уже, чем ее развлекать, чтобы только не бегала по коридорам.

Всю ночь плохо сплю. Почему-то боялась проспать. Выписка из больницы кажется каким-то величайшим событием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И завтрак не могу есть. Кусок в горло не лезет. Дочь, естественно, тоже отодвигает геркулесовую кашу. Ко мне возвращается моя Аленка. Немного вредная, чуть-чуть противная, но упрямая и знающая, что она любит, а что нет, что хочет, а что нет.

Нас вышел провожать весь персонал отделения. Это тоже странно. Аленку обнимают, мне желают счастья, здоровья, что там еще было, не помню. От неловкости тушевалась, боялась даже долго смотреть в глаза.

Только выйдя из здания больницы, я сделала самый глубокий за пять дней вдох. Так, чтобы легким больно было, разрывало их от переизбытка.

Олег стоит прямо у лестницы, ведущей к ступеням. Облокотился на машину и всматривается в нас.

Ольшанский руки скрестил на груди и немного хмурится от солнца — оно ослепляет.

А я ругаюсь. На весь свет, на Господа, если он есть, на высшие силы и чистый разум. Это самый неудачный и неподходящий момент, чтобы с ним встречаться.

— Привет, — подходим с Аленкой ближе.

Я стараюсь хоть как-то скрыть свои грязные волосы. На мне его рубашка, подвязанная поясом, и старые кеды. На лице абсолютный ноль косметики.

Ольшанский стоит и пытается не улыбаться. Хочется сейчас ругаться. Как посмел не предупредить? Невозможный мужчина.

— Я смотрю, настроение у вас отличное, — переводит взгляд на Аленку. — Давай знакомиться заново, — он протягивает ей руку.

Неуклюже поправляю рубашку. Она мятая и, что уж, не совсем чистая.

— Зачем? — дочь упрямо смотрит в его глаза. Проказница!

Олег тормозит. Снова сдвинул брови и переводит взгляд на меня.

— Думаю, ты меня успела забыть.

— Нет. Ты принц.

— Принц, — странно ухмыляется. А я наблюдаю за этими двумя, и сердце словно растаявшим мороженым обтекает.

— Мы познакомились, когда она потерялась на пирсе в яхт-клубе, — уточняет Олег, но на меня не смотрит. Снова уставился на Аленку. Улыбается, немного усмехается и следит за каждым ее движением. А та уже крутится рядом, не может усидеть на одном месте.

— Я знаю, Олег. Я вас видела.

— Видела… Но так и не подошла, не объяснилась, — тон моментом становится холодным.

Ольшанский будто в чем-то меня обвиняет. Душит невысказанными претензиями.

— Нам домой надо…

— Я отвезу, — переводит взгляд на непоседливую Аленку. Дочь нашла какой-то цветочек на клумбе и рассматривает его.

— Олег, — Боже, я не хочу, чтобы он смотрел на меня такую. И как это все объяснить?

— Принц, а ты мне мороженое обещал, — Аленка подбегает быстро.

Ольшанский садится на корточки и берет ее маленькую ручку, которая тонет в его руке. Рассматривает ладошку, хмыкает себе под нос и стреляет ореховым взглядом сначала в Аленку, по-доброму, а потом в меня, немного развязно и озлобленно.

— Аленка, ты только из больницы. Какое мороженое? — пытаюсь переубедить.