— Игнат, — набираю ему, а голос трясется как у запойного пьяницы. Пальцы такие же, телефон тяжело удерживать, — помнишь, ты рассказывал, что ездил со своей Светой в какой-то отель в Подмосковье?

— Мариной, — поправляет.

— Да хоть с кем, — мозг работает в усиленном режиме и подкидывает какую-то хуйню. Хочу отвезти Нинельку и Аленку отдыхать. Банальщина тотальная. — Где это было?

— Скину данные.

— И еще. Ресторан, который ты нахваливал. Его тоже скинь.

Надо все исправить. От и до. Чтобы с цветами, с хорошим настроением. Машину закажу, чтобы Нинель привезли туда. Сюрприз будет.

Блядь, это первая стадия сумасшествия. Стоит бояться. А мне хорошо.

— Ладно, — соглашается.

— Нинель в клуб не вернется.

Сегодня я осознал это окончательно. В фарш перемалывает вместе с костями при мысли, что она выйдет на сцену. Голая, красивая, соблазнительная. Да я хоть сейчас готов выгрызать зубами память тех, кто ее видел. Перед глазами красная тряпка. Мутит и злит, что это все было с ней. А я дрова в огонь подбрасывал.

— Ты за нее решил?

Не могу это делать. Знаю. Но позволить танцевать еще хуже. Пусть потом обижается, бьет, орет на меня. Да все что угодно, все, что захочет. Не хочу, чтобы и мысли допускала о возвращении. Накажу.

— Это не обсуждается. — Рублю. Самого трясет от эмоций. Непривычно.

— Олег, значит… Ты и Нинель?

Слышу шумный выдох.

Но я не знаю, что мы. Просто выстраиваем мостики друг к другу. Столько обид, глупости и секретов было между нами в прошлом, что страшно думать о будущем. Отчетливо осознаю, что без ее запаха ломает как наркомана. Мне нужно ее видеть. Постоянно. Эгоистично схватить образ и отпечатать себе.

— Она хорошенькая. Целовать ее было классно, — завожусь с пол-оборота.

Челюсть больно сжимаю до ряби в глазах, плывет передо мной все и вспыхивает яркими взрывами. Злость противного вкуса, она дымиться и въедается намертво.

— Посмотришь еще в ее сторону — глаза выколю. Понял?

Игнат ржет. И я каким-то чудом понимаю, что только провоцирует меня, проверяет. Но каким-то хреном ведусь. Она становится моим слабым местом. Никогда не любил их показывать, да и вообще старался всегда их тщательно скрывать. А теперь — на виду все.

— Каким ты злым стал, Ольшанский. Неужели так тебя она задела?

Выходит, что так. Задела давно. Да так сильно — не выковырять. Поступил как мудак, забыл про нее. Внутри только сидела всегда. Ждала…

Я вспомнил, как увидел Нинель в том уродском баре, где она работала официанткой. Не припомню, зачем зашел туда. В глаза сразу бросилась ее тоненькая фигурка. Ничего ведь особенно не было, а манила к себе, не отлипнуть. Взгляд приклеивала.

Глаза — бездонные блюдца. Невинные, доверчивые. И столько в них было ласки и надежды, что сетью затягивали — не выбраться.

Как шел к ней, помню, как вечерами вместе были. Ее губы, голос, запах. Все теперь отчетливо выжжено передо мной.

И звонок ее помню, мои слова. Я был в тот момент в дымке. Но такой густой и душной, как сейчас в машине. Идешь на ощупь, тыкаясь в разные стороны, орешь не своим голосом, а никто не слышит. Ты один остался. Вокруг никого и ничего не видно. Только ты и все призрачное вокруг.

Сердце руками разорвать хочется, стоит допустить мысль: а если бы я ей потом перезвонил? Если бы она не сдалась на одном звонке?

Ответы меня душат, и я слышу предсмертный хрип.

Выезжаю со двора, на педаль давлю рвано. Поток машин плотный. Тянется все как новая резинка. Стою в этой пробке, огни считаю зачем-то.

Вспоминаю вечер. Образ Нинель — совершенной. Мама ее — женщина интересная. Про шанс ей что-то втирала. С одной стороны, может, и правильно рассуждает, а с другой… я пиздец как рад, что Нинель не такая. Свидание наше, где я как обдолбанный смотрел на ее губы, тонкую шею и просто адски хотел прижаться к ней. Под кожей все чесалось от этого дичайшего желания. А слова, поза и взгляды Нинель не давали спокойствия. Только еще больше расчесывали внутри ноготками.

Ходил по тонкому лезвию и резался. Мучения жуткие, но приятные. Я ведь мог ее обнять, прижать и впиться в ее сочные губы, но останавливал какими-то нечистыми силами себя. Мазохизмом ведь попахивает. И как настоящий идиот стою в этой пробке и улыбаюсь.

Да похуй.

Включаю левый поворотник и сворачиваю с этой дороге. Разворачиваю машину и с визгом стартую в обратном направлении.

На безумной скорости доезжаю обратно и паркуюсь у нее во дворе. Адреналин в крови бьет все рекордные показатели. Его много. Тело колошматит в разные стороны, все органы работают на износ. Кровь бежит по венам с невыносимой скоростью. Это болезненно.

Набираю ее номер. И трясусь, как мальчишка. Мне тридцать четыре, а каждый глухой гудок бьет по сердцу с размаху. Что, если не ответит? Что, если не позовет?

— Олег? — нежностью ее голоса можно просто из ада вытащить.

— Я уехал. Потом стоял в пробке. Понял, что не могу… — говорю сбивчиво. — Вернулся, дурак, — усмехаюсь.

Моя идея выглядит идиотской. Нинель спать ложится, дочь, может, укладывает. А тут я. Снова без цветов.

Нужно было просто ехать дальше, отоспаться. Начать все исправлять, наконец. А я стою у подъезда, слушаю ее дыхание в телефоне и жажду, чтобы оно дарило тепло мне, а не динамику телефона.

— Нинель… ты болишь у меня в груди.

Она молчит. Долго. Проверяю, не прервалась ли связь. Сердце просто топчет меня своими ударами, где не различаю пауз. Один сплошной гул как турбина самолета.

— Ольшанский, ты не оставляешь мне выбора, — сдается. Черт, как это сахарно звучит.

— Открывай дверь, Нинель. Хер меня выгонишь теперь.

Бегу по лестнице, перескакивая через ступеньку. В голове себе миллион раз обещаю, что не заявлюсь к Нинель больше без цветочка. В доску расшибусь, но хоть одуванчик, но сорву.

На последнем пролете разряд тока прошибает. Внутри взрывает.

Нинель стоит в дверях. Немного напуганная моим таким поведением. Глаза широко раскрыла, всматривается и изучает меня. Я дебильно улыбаюсь ей.

Черт, меня швыряет на берег со дна моря! Делаю спасительный вдох. Я живой.

— Прости…

Переступаю порог и вгрызаюсь в пухленькие блядские губки. Они поддаются сразу, будто только и ждали меня.

Самого трясет, под ногами земли не чувствую, только вибрацию. Нинель дрожит, кожа моментально покрывается такими задорными мурашками, что хочется любоваться ими.

Кроет — страшно открыть глаза.

— Олег, — слышу ее голос, и выдержка летит к херам. Там такая нежность, которая приятно душит. — Ты невыносим.

Смех прокатывается внутри каждой вены и просачивается через клетки в самый центр. Готов повторять это снова и снова.

— Хочу увидеть, как ты кончаешь, ощущать внутри твои спазмы, как сжимаешь меня и кричишь мое имя, — уверенно заявляю. — А потом хоть душу забирай, — улыбаюсь ей в губы, на языке ее вкус. Целовал немного грубо, покусывал. А Нинель только таяла от моей грубости. Мы оба с ней так режемся о край лезвия. И тащимся от этого.

Нинель

Звонок Олега застал меня врасплох. Смотрела на его имя на экране и гипнотизировала телефон, пока красивая мелодия заполняла пространство.

Я долго ждала его звонка. И вот мое желание осуществилось.

А я туплю. Точнее, запоминаю это легкое чувство внутри меня, что заставляет каждый сантиметр тела трепетать.

Отчего-то знаю, что Ольшанский не просто так решил меня набрать. Не ради банального “спускайся, я жду” или “как прошел твой вечер”. Этот конкретно звонок о чем-то большем.

Приехал.

Вернулся.

Он, черт возьми, вернулся ко мне.

Эмоции накатывают яростно и сразу комом: радость, замешательство, немного смущения и капельку обиды. Что вообще уехал.

Смотрю в его глаза и читаю уязвимость. Первый раз Олег Ольшанский показывает мне свою слабость и не безупречность. Все зыбко вокруг становится, что опасаюсь сделать вдох, как и прикрыть глаза. Секунда — и все исчезнет.