Замолкаю. Взгляд в пол. Перед глазами проносятся телефон, ее лицо, обиженное и немного злое, стены квартиры, выкрашенные в уродский зеленый цвет. Он никогда мне не нравился, но меня опять не слышали. Аринка… улыбка ее озорная. Последняя.

— Их такси выехало на встречку и попало под рейсовый автобус. Водитель не справился с управлением. — Сухо говорю.

Сердце перестало биться, в голове монотонно гудит аппарат, извещающий, что жизни уже нет, дыхания тоже. Только душа еще мучается и чего-то ждет. Мне так казалось. А потом смотрел на себя в зеркало и видел — живой, дышу, сердце… вроде как стучит. Долбит редко, измученно. Но стучит, блядь… А сердце дочери нет.

— Из пассажиров автобуса никто сильно не пострадал. Легкие ушибы, царапины, у кого-то сломаны ребра, рука. Сейчас точно уже не вспомню. Водитель такси … Сука, живой. А моя дочь погибла на месте. Сильный удар головой. Она была не пристегнута.

Начинает ломать. Кости с хрустом делятся на неравные части. Все, даже самые маленькие. Я сам весь стал поломанным.

— Оксана прожила еще три часа. Умерла в реанимации после операции. Кровоизлияние в мозг.

Шум в ушах сейчас глушит. Голос Нинель звучит отдаленно, стараюсь читать по губам. Цветочек тянется ко мне и руку на сердце кладет. Оно выдавливает биение, сбивается, снова заводится. Тепло проникает от ее ладони в самый центр, греет, даже не так… Отогревает.

— Ты видел? Их?

— Тело дочери держал на руках.

Блядь, руки трясутся. Хочу их спрятать. И голос так дрожит, что дерет изнутри грубой наждачкой. Хочу отвернуться от Нинель. Не выходит. Голубые блюдца останавливают. В них застыли слезы. И как ей признаться, что в ту ночь я орал как дикий волк, плакал словно мальчишка, крушил все вокруг. Я — эпицентр всего разрушающего и поглощающего. Об этом не говорят.

— Олег, я… Господи, я не представлю, что ты тогда испытывал.

— Нельзя представлять, Нинель. Не делай этого. И если есть что-то правильное в этом мире, ты никогда этого не испытаешь. Потому что это вечные муки. Непрекращающаяся агония.

— В какой момент я позвонила?

Я не помню. Правда. Слилось все в один комок. Мерзкий, противный, липкий и безжизненный. И вот он катался вокруг меня и с каждым кругом вбирал все, что я помнил, знал, любил.

— Скорее всего, когда мне сообщили об аварии. Если бы позже, я бы тупо не взял трубку. Разбил ее потом.

— Я знаю, что ты уехал позже. Из страны.

Игнат, гаденыш. Даже ухмыльнулся. Увижу, пиздюлей навешаю. Хотя в свое время он мне помог очень. Можно сказать и вытащил из дыры, где я варился. Там было море говна, разврата и пьянства.

— Я не был на похоронах. Не выдержал бы. Сам бы в эту яму и прыгнул. И ничуть не жалею, что не пришел. Потому что я бы видел конец. Черный, засасывающий, гиблый конец. А так хотя бы еще помню ее улыбку. В воспоминаниях моих Аринка жива. Бегает, смеется, радуется.

Останавливаюсь. Рука Нинельки сжимает мою. Горячей стала в отличие от моей. И так тесно сидит рядом, что я чувствую каждый ее вдох. Мы словно дышим на пару. Может, если бы я не ответил тогда ей грубо по телефону, я не был бы один в то время?

— Я уехал и тупо проебывал жизнь, Нинель.

Да пожалуй, это то, чем я занимался. Самое емкое слово — проебывал.

Нинель опускает свою голову мне на бедра. Укладывается, даже глаза прикрыла. И молчит. Как чувствует, что сейчас разговоры лишние. Даже дышать не хочется, потому что я слышу, как воздух втягиваю ноздрями, а по венам растекается кислород. От этого потока почему-то больно, он ядовитым стал, кислым.

Мы так и остались сидеть на полу на кухне. Мне казалось, задремали оба. Только руки были сплетены.

— Олег, — Нинель вскрикивает. — Три часа ночи.

Размыкаю глаза. Сейчас хорошо, правда. И никакие слова не опишут мое состояние. Боль не прошла, она и не пройдет, уверен. Но уходить не хочется, вставать с пола тоже. И Нинель отпускать не хочу. Аленка ее… Очаровывает с каждой минутой. И правда, принцем еще стану. Аж смешно.

— Думаю, мне пора, — произношу тихо. Вдруг не услышит.

Нинель только кивает. Паршивка. Но молодец. Не сдается. Не заслужил ее пока.

Движения заторможенные, тело затекло все. Впитываю в себя ее запах. Кажется, пропитался им, а все равно мало.

— Я хочу, чтобы мы завтра провели день. Ну или послезавтра. Когда хочешь? — дебильный вопрос. Стареешь, Ольшанский. На свидание не можешь нормально пригласить.

— Я позвоню, — улыбается хитро. Губку закусывает. Вот ведь…

— Буду ждать.

Выхожу за дверь, закрывать не спешу. Все еще что-то держит. Теплые лучи. Прервать, значит, снова погрузиться во мрак.

— Олег… — жду. Покорно жду ее слов. — Я буду с Аленкой.

Киваю. По-другому и быть не могло.

— Я буду только рад.

Нинель

— Надень то платье, которое мы покупали вместе. Помнишь? Розовое. — Куколка со мной на связи и помогает выбрать наряд.

Мандраж преследует с утра. Даже не так. Вся ночь какая-то рваная была. Просыпалась несколько раз.

Я позвонила Олегу спустя день после того, как он уехал из моей квартиры. Руки же до сих пор слегка подрагивают. Волновалась. Речь репетировала перед зеркалом. А как позвонила — отпустило.

Всего лишь три слова, а уже такая уверенность в себе.

“Я ждал тебя”

В этих простых словах словно скрыта что-то тайное, только мне известное. И силы взялись, и уверенность.

— Розовое? Куколка, я его в жизни не надену. Оно…проститутское. Вообще не понимаю, зачем я его купила. Это все ты, — она смеется.

— Тогда белое. Я дарила его тебе.

Смотрю на открытый шкаф. Там столько вешалок с одеждой, становится дурно. Продай я все свое барахло, может, и не пришлось бы идти в стриптиз… Дурацкая мысль.

— Белое? — ищу глазами. Не могу его выцепить.

Аленка крутится вокруг. И в отличие от меня уже полностью готова. Даже два хвостика я успела ей сделать.

— Нашла! — кричу.

Летящее белое платье. Немного короткое, конечно, зато с классными широкими рукавами и полностью закрытое сверху. К ним босоножки на танкетке и крупные сережки. Еще локоны накрутить. Губы… оставлю без помады.

— Отлично. С тебя фотоотчет. Буду ждать, — Куколка улыбается, хоть и не вижу сейчас ее лица. — Волнуешься?

— И не говори. Не каждый день идешь на свидание с мужчиной, с которым была пять лет назад. Еще и дочь с собой прихватив.

— А Аленка? Она ждет?

Поглядываю на дочь. Она складывает в рюкзак какие-то маленькие игрушки.

— Да. И нисколько не волнуется. Даже завидую.

— И ты не волнуйся. Все будет хорошо.

Мы прощаемся с Куколкой. Та уже побежала готовить очередной шедевр для Григория и пообещала позвать нас как-то на ужин.

Я стою у зеркала и пытаюсь нарисовать стрелки. Выходит коряво: пальцы не слушаются. Мне кажется, соглашаясь с ним на самое первое свидание, я не тряслась так, как сейчас.

Олег подъезжает к нам спустя час. Звонит, голос спокойный и уверенный. Но перед моими глазами его взгляд. Немного дикий. Он глотает хаотично предметы вокруг себя: дерево, соседская машина, чьи-то окна, дверь…

Ему тоже неловко. Но он здесь. Отступать не планирует.

— Аленка, Олег нас ждет. Идем?

Дочь медленно проходит в коридор, и сама надевает голубые туфельки. Ни одного резкого движения.

— Тебе он нравится? Ален?

— Да.

Выдыхаю. Мне важен ее ответ.

— Когда не крадет мою картошку, — добавляет.

— Я попрошу, чтобы больше так не делал, — улыбаюсь. И хочется поделиться этим с Олегом. Отчего-то кажется, что он оценит.

Подъездная дверь сейчас тяжелая. Еле-еле открываю. Солнце ослепляет, и я не сразу замечаю его машину.

Олег стоит и тоже щурится. Сердцу сейчас так хорошо. Его будто мягким одеялом укрыли. Тепло приятным потоком разносится по уголкам тела.

Он в светлых джинсах и белой футболке. Мы, не сговариваясь, выбрали этот цвет.