— А что любишь? — голос Олега еще немного хриплый ото сна. С сексуальными нотками…

Засыпая, он что-то еще говорил мне на ухо. Я же уносилась мыслями далеко. Парила в обрушившихся на меня снах. Но, кажется, он говорил что-то про прощение…

— Я вообще завтракать не люблю.

Слышу двигающийся по полу стул. Корябает по ламинату противно, уши закладывает.

— Смотри, тут мама прячет печенье.

Вот хитрюшка маленькая.

Улыбаюсь. От сердца разливается теплая волна. Хватаюсь за ручку двери, но все еще торможу. Я хочу услышать ответ Олега.

— О, мое любимое.

Дальше шуршание упаковки.

Не выдерживаю и захожу на кухню. Хочу застать этих двух воришек с поличным.

Первой оглядывается Аленка. Спускается со стула и бросается ко мне в объятия. Обнимаю ее крепко. Она еще пахнет сном.

А взгляд цепляется за Олега. Смотрим друг на друга. Никто не улыбается, только глаза яркие, полные каких-то смешинок. Или это обычные блики?

Он скрестил руки на груди и облокотился на столешницу. Ровно в том месте, где была вчера я.

Мажу по этому месту взглядом и краснею. При дневном свете все кажется намного развратней и порочней, чем было вечером.

— Я проснулся от того, что на меня кто-то смотрит, — переводит взгляд на Аленку и ведет бровями, — сидела в кроватке и будила меня своими глазами. Она всегда такая?

— Какая?

— Добивается своего?

— О да, — закатываю глаза. Ольшанский даже не представляет насколько она упрямая.

— Поэтому не мог же я уехать вот так — на глазах у ребенка.

Понимаю — врет. Он и не собирался никуда уезжать.

Мне тяжело было признаться, что я не хотела, чтобы он уезжал.

Мы не можем прервать нашу нить, которую вяжем взглядами. Дергаюсь, чтобы обнять его. Порыв такой. И останавливаюсь. Что это вообще будет значить? В нашем прошлом было более определенно все, нежели сейчас.

— Завтрак? — разбавляю паузу. Ольшанский старается улыбаться, но получается только грустная ухмылка.

— То есть не гонишь меня?

Такой уютный сейчас стоит в мятых после вчерашнего брюках. Сверху голый. Провожу быстро взглядом, хочу остаться незамеченной, как и Аленка с Олегом, которые печенье ели. Не получается. Он хватает его и, кажется, пленяет. Потому что сдвинуться с места не могу. Цепенею.

Аленка успела сбегать и быстро переодеться, пока мы стояли на разных концах кухни, как чужие. Но вчера мы были так близки, что ближе уже некуда. Наколками выбиты в области сердца.

— Ален, а что мама лучше всего готовит на завтрак?

Дочка бегает вокруг нас, танцует.

— Хрустяшки, — она подбегает и прыгает на Олега. Тот успевает сконцентрироваться и поймать ее. Ловкий. Сердце еще раз проворачивается от чувств к нему.

— Мамины хрустяшки? — удивляется.

Прикрываю рот рукой, хочу засмеяться. Звучит и правда так себе. Но это название я и придумала. Если сейчас Аленка еще и все ему расскажет, то от стыда сгорю.

— Ну это как корочка у блинчиков. Только они все хрустят.

Ольшанский быстро косится в мою сторону и прищуривает глаза. Становится просто дико сексуальным. Шелковая ткань цепляется за колючие мурашки, доставляя дискомфорт.

— Мамины хрустяшки, — повторяет.

Боже, и смотрит так дерзко. Дыхание пропадает. Воспоминания играют: столешница, его руки, пальцы, которые он облизывал, а они в моей смазке, дикие поцелуи, варварские. Губили сладко.

— Будешь? Пробовать? — Голос не узнаю свой. Звучит он глухо.

— И ты еще спрашиваешь?

В помещении становится невыносимо душно.

Трясущимися руками достаю все, что нужно для хрустяшек. В голове несколько раз повторяю рецепт и последовательность, чтобы ничего не спутать. Олег рядом, я чувствую его тело своим, от него жар исходит и шпарит им мое тело.

— Алена, не хочешь помочь?

Присутствие дочери рядом хоть как-то сдержит Ольшанского.

Дочка подбегает, ловко забирается на стул, и мы вместе смешиваем все, что я достала из шкафов. Отвлекает ненадолго. Мы с ней сосредоточены обе.

Кожу спины только печет, как после солнечного ожога.

— Ну что? Готово? Запах обалденный, — Олег не выдерживает. Подходит вплотную.

— Еще чуть-чуть, — стараюсь отстраниться, а он ласково целует меня в плечо через ткань. Даже так импульсы запускает, я стон сдерживать стараюсь.

Чертов Ольшанский. Не сидится ему за столом!

Накрываю на стол трясущимися руками. Волнуюсь малость. Завариваю чайник, а фарфоровую крышку ровно опустить не могу. Ее потряхивает, и она позвякивает.

Усаживаемся все вместе. Олег во главе стола. Расселся как хозяин, только улыбку вызывает. И как у него получается?

Аленка по правую руку от него, я по левую.

Сидим молча, только блинчиками хрустим и глазами друг в друга стреляем метко.

— И правда вкусно, — мычит от удовольствия. Больше всех съел. А мне приятно. До кричащих спазмов приятно.

— Ничего особенно. В прошлый раз получилось лучше, — подношу чашку ко рту и скрываю коварную улыбку.

Наши препирания — это что-то особенное. Метки на сердце ставят, как граффити на стенах — при первом взгляде мазня полнейшая и безвкусица, но если приглядеться, то в этом есть какая-то изюминка. Или безуминка.

— Ты сейчас не старалась, выходит? — смотрит в упор и ухмыляется. Отбивает мою атаку. — Надо исправить недоразумение, Нинель, — скрещивает руки и локтями опирается на стол. Довольный, сытый котяра.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Слов больше не нахожу. Повисли где-то в голове неоформленными предложениями. Ну и пусть себе висят дальше.

Мне ведь в данную минуту так хорошо и правильно. Будто я и не знаю, что может быть по-другому: одиноко, паршиво, обидно. Много состояний я переживала на этой кухне за этим самым столом. Всего и не запомнишь.

Но сейчас я словно прочувствовала непонятное мне слово семья.

Я не знаю ничего про семейные вечера, про воскресные завтраки, кто и где мой папа и почему он нас бросил. Не проникалась любовью мамы, если она была.

Только Аленка понемногу исправила эту несправедливость.

А сейчас последним пазлом стал Ольшанский.

Ведь как дура чувствую себя такой счастливой. И мне хочется, чтобы это состояние не заканчивалось. Разговоры эти, взгляды, хрустяшки, которые я раньше терпеть не могла готовить — все сливается в картинку под названием “семья”.

Мысль радостная, но страшно в ней признаться.

— Я хочу повторить вчерашний вечер, — тихо произносит. Аленка еще с нами, но вот-вот закончит есть и убежит.

— Ты про какую его часть? — шепчу.

Его взгляд красноречивый, заставляет покрыться румянцем.

— Начнем с ресторана. Хочу на этот раз по-нормальному.

Удивляюсь. Такой же упертый, как и Аленка. Как такое возможно? Они будто и правда родственники.

— Мне понравился и вчерашний вечер.

— Нинель, — давит интонацией.

— Завтра вечером я попрошу водителя заехать за тобой. Отвезет тебя кое-куда. Надеюсь, понравится.

— Ольшанский, не люблю сюрпризы.

— Этот понравится, — выделяет слова. Неужели он и раньше таким упрямым был?

— А почему не ты?

Вздыхает и прикрывает ладонью глаза, трет их. Я иногда совсем забываю, что у него помимо стрип-клуба есть еще пара ночных клубов. Каждый требует внимание. А учитывая его маниакальную скрупулезность в делах, время на это уходит немало.

— Постараюсь, но не обещаю, — сдается. Но не хочу знать, чем он пожертвует, продвигая меня вперед. — Будь на связи, хорошо?

Ольшанский промакивает губы салфеткой и выходит из-за стола.

— Постараюсь, но не обещаю, — колю в ответ и получаю легкий шлепок, пока не видит Аленка.

— Вот черт, душу ты мне выжимаешь, Нинель.

На следующий день мы с Аленкой первый раз едем в гости к Куколке и Григорию. Забиваю в навигатор адрес. Ехать недолго, но это потому, что моя квартира находится на окраине города, а дом “дедушки” за чертой, в небольшом, охраняемом поселке.