— Это с детства, — краснею. Мне неуютно от его замечания.

Олег недовольно вздыхает.

Заводит машину и выезжает.

— Адрес, — выкрикиваю.

— Я запомнил, когда вызывал тебе такси. — Ровно растягивает слова. Еще немного, и его голос, тон и правда успокоят меня. Словно он сам придает мне уверенности. Дико звучит.

— Хм… это ты запомнил, — но хочу уколоть.

Олег игнорирует мой выпад. Только укоризненно переводит взгляд. В глазах быстро читаю недовольство, но оно негрубое. И злости там нет. Ореховые глаза так и остались мягкими и теплыми.

— Дважды ты царапала себе кожу бедра. Я замечал бордовые бороздки. Иногда ты так хитро улыбаешься, что не сразу понятно, это твоя особенность или ты и правда хочешь схитрить. Ты стараешься не пить алкоголь, делаешь только несколько глотков и отставляешь его в сторону. Кроме того коктейля, что заказывал тебя я. Видел, как тебе нравилось танцевать, но ровно до тех пор, пока не приходилось что-то с себя снимать. В такой момент ты становилась неловкой и неуклюжей.

— Так себе комплимент для стриптизерши.

А у самой сердце увеличилось в размерах, давит на грудную клетку, каждый удар отдается вибрацией по всему телу.

— Но играть с теми мужиками за столиком у тебя получалось неплохо, — грустно скользит по мне взглядом.

— С тобой я не играла, — тихо говорю.

— И это я тоже уже понял. Тебе не понравилось то красное платье, ты безумно ревновала меня к Дане, а из приватов бежишь как ошпаренная.

— Раньше ты не подмечал детали…

Это правда. И мне было это неважно. Главное, что видела я. Выходит, либо я не знала Ольшанского вовсе, либо он изменился.

— Ты другой, Олег. Стал другим. Я больше тебя не знаю, получается. Только в памяти какие-то детали всплывают. Оказывается, ничего незначащие. Банальные привычки.

— Я тебя тоже не знаю, Нинель. Могу лишь догадываться, наблюдая за тобой. А пять лет назад… — закусывает губу. В мою сторону уже не смотрит. Мы едем быстро, вжимаюсь в спинку кресла. Но такая езда Ольшанского нисколько не беспокоит. Он уверен в себе и относительно расслаблен, — это было пять лет назад. Целая жизнь прошла за это время. И между нами тоже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Давлю улыбку. Я понимаю, что ей не время и не место. Но легкое дежавю окутывает сейчас дымкой.

— Когда ты таскался за мной в бар, то говорил практически то же самое, Ольшанский. “Я наблюдаю за тобой какой день, и могу только догадываться, какая ты. А мне хочется узнать тебя ближе”, — чуть занижаю голос.

Олег тоже старается не улыбаться. Ведь обстановка не вполне располагает к таким беседам.

— И сколько я так за тобой, — останавливается и переводит взгляд на меня и мое тело, обводит и греет, — таскался?

— Четыре дня, смены, точнее.

— Странно.

— Почему?

— Ты, выходит, оказалась крепким орешком, Нинель. Я должен был управиться за один день.

Грубая шутка. И смеяться не к месту. Но не могу сдержаться. Черт, как у него так получается?

— Все-таки ты самоуверенный…

— Мудак? — зло выплевывает слово. А мне почему-то сердце прокалывают тонкой иглой от смены его настроения. Или от его тона, вновь холодного и отстраненного.

— Нет. Не он, — не хочу называть это слово. Но за твоей и самоуверенностью я и пошла. Не знаю, что в ней такого примечательного было, только на четвертом свидании ты лишил меня девственности.

— И ты пошла… со мной, — на секунду прикрывает глаза. Морщится, будто ему неприятно это слышать.

— Да.

— Тебе никто раньше не говорил, что с малознакомыми мужчинами никуда не надо ходить?

— Нет, — шепчу.

Мы с мамой никогда не делились ничем таким. Отношения — тема запретная, любовь — непонятная, ласка и забота — чуждые. Я никогда не знала и не понимала, что можно, а что нельзя. Только щупала как слепой котенок, а потом обжигалась. Жестко так, до кровавых отметин.

— Никогда так больше не делай, Нинель. Это опасно. Пиздец, как опасно. — В каждом его слове такая злость и ненависть. Пугает. Хочется развернуть его к себе и крикнуть прямо в лицо, что я не знала. Меня не научили. Я просто хотела любви! Чтобы меня кто-то любил.

— Поздно предупреждаешь, Ольшанский. Надо было раньше, — грустно. Хочу завершить разговор.

Я вижу свой двор. Сердце заколотилось в нечитаемом ритме. Снова пальцами ползу по бедру, ногти уже впились в белую кожу. Режу ее, и это отрезвляет.

Олег перехватывает ладонь и слегка сжимает. Дергаюсь от резкой, теплой волны, что маленькими, но упрямыми потоками хлынула от его руки на мою. И убирать он не спешит. Держит. Держит крепко.

— Вон, — голос дрожит, — вон подъезд.

Перед нами только что затормозила машина скорой помощи. Понимаю, это к нам. Ко мне.

И с новой силой обливает леденящей водой сразу сверху вниз, перекрывая доступ кислорода.

Я не хочу отпускать Олега. Он какая-то невидимая мне поддержка. Без слов, без взглядов. Просто его горячая рука, накрывающая мою. Это спасает меня, держит еще в настоящем, но и губит одновременно.

— Мне пойти с тобой? — губит сильнее, добивает. Потому что я не знаю, что он хочет от меня на самом деле. Это банальная вежливость и забота? Или желание узнать меня настоящую, вспомнить тут Нину, что ждала его каждый вечер после того, как он уложит дочь спать.

Мотаю головой. Я безумно этого хочу. Душа кричит об этом. Или это та Нина, доверчивая, незнающая своих границ.

Выхожу из машины. Руками обхватываю себя за предплечья. Мне не холодно, но тело все дрожит, каждая мышца неприятно вибрирует.

— Нинель, — Олег выходит из машины и движется в мою сторону. Цепляю его силуэт. Он высокий, красивый. Взгляд снова хмурый, о чем-то думал сейчас. Не могу оторваться от него, как магнит в него вшит какой-то.

Ольшанский раздевается. Снимает пиджак и протягивает мне. Потом расстегивает рубашку. Черт, зависаю. Мне к дочери надо бегом подниматься, а я мыслями целую его кубики.

— Надень, — приказывает еще.

— Рубашку?

— Ты же не будешь в таком виде с врачами разговаривать, — обводит взглядом. Ему нравится, уверена.

— Не буду, — слушаюсь. Накидываю на платье его рубашку, застегиваю. Длина до середины бедра, длиннее, чем мое платье. Снова хочется ухмыльнуться.

— Теперь иди. Беги, точнее.

Он забирает пиджак и надевает на себя. Без рубашки смотрится смешно, но обворожительно.

— Ольшанский, то пиджак, то рубашка. Следующими отдашь брюки? — все-таки не сдерживаюсь и улыбаюсь ему. Это же его такая забота. Пока мне хватит и ее. Такой маленькой, но теплой.

— Сама блядь снимешь, — а он не улыбается. Хмурится только еще больше. — Иди, Нинель.

Киваю быстро-быстро и правда бегу к подъезду.

— Я буду здесь, пока не уедет скорая, — слышу последнее, перед тем как закроется подъездная дверь.

Телефон только и успеваю ставить на зарядку. Куколка часто звонит. Часто по видеосвязи. Аленка с ней долго общается, потом к ним присоединяется “дедушка”, и так они втроем что-то обсуждают.

Иногда в камеру попадаю я. Но мне так не хочется светиться! В зеркало на себя стараюсь не смотреть. В больнице с душем проблемы. Приходится выкручиваться. Голову мыла последний раз дома перед сменой. Это было пять дней назад. Гребаных пять дней!

Страшно представить, сколько грязи я смою с себя, как только залезу под струи горячей воды. Уже кожу свербит от этого желания. Потребность практически базовая.

— И как ты все вытерпела, Аленка? — Григорий сопереживает. Он всегда общается с дочерью как с полноценным взрослым человеком.

Дочка вздыхает, возводит глаза к небу и уверенным голосом отвечает:

— Ничего особенного не было. — Поправляет прядь волос и улыбается. Ждет, когда ее похвалят за смелость.

— Молодец. Ты просто умничка. Уколы, ингаляции, много-много врачей, а ты не испугалась. Такая ты смелая!