На меня не обращает внимания. Взгляд впивается в Олега. Руки скрестила ровно так, как и Ольшанский, когда ждал нас у машины.

— Семечко, может, мама права?

На ее лице ни одной эмоции. Точнее, есть только одна — не проведешь.

Олег вздыхает. Прочитал ее.

— У нашего дома есть небольшое кафе. Там есть мороженое, — подсказываю. Маленькая девочка просто уделала в своем стремлении и упертости всех.

— Хорошо. Тогда марш в машину, — Олег сдается. Улыбается. У него дикое желание ее обнять. Откуда только оно взялось? Но сдерживается.

Алена впереди всех, я же иду последней. Часть меня так радуется Ольшанскому, который не просто решил встретить нас из больницы, еще и в кафе согласился пойти. А другая… Не понимаю его мотивов. Он то ласково мне улыбается, то хмуро и зло смотрит в глаза.

— Олег, нам нужно автокресло, — не вовремя вспоминаю я. Не люблю ездить, не пристегнув ребенка.

— Все есть, Нинель. Я купил.

Заглядываю на заднее сиденье. Там и правда автокресло. По возрасту и весу. Дорогое. Безумно. Когда изучала этот вопрос, указанная на боковине фирма была в лидерах по краш-тестам. Но я все равно не могла себе его позволить. Пришлось искать аналоги.

Аленка без капли стеснения забирается и ждет, когда же ее пристегнут. Олег ловко справляется. Завороженно наблюдаю, как он ловко это делает, словно пристегивал ремни тысячу раз. Ах да, он и делал.

Шустро ищу в своей сумочке хоть какой-то блеск для губ.

— Черт, — ругаюсь. Ничего нет. Только использованная упаковка из-под влажных салфеток, бумажки, фантики. Еще игрушка из киндера завалялась. Сжимаю миниатюрку от обиды.

Зубами несколько раз закусываю губы, придавая им цвет. Наверняка же бледная, как больничная простынь. Стыдно. Ольшанский вон какой красивый, видный. Терпкостью и сладостью пахнет, свежими и чистыми вещами. Я же…

— Нинель, — галантно открывает мне пассажирскую дверь и небрежно касается спины. Кожу даже сквозь ткань прокалывают мелкие разряды тока.

— Я тебе потом верну деньги. — В глаза смотреть боюсь.

— Деньги?

— За автокресло. Оно дорогое. — Коротко скольжу взглядом по его губам. Он кривит их в злой усмешке. Ольшанский недоволен. Что-то в нем осталось неизменным.

— Отдашь приватами, — шепчет на ухо. Этот шепот ползет по тонкой и чувствительной коже, приятно щекочет. Хочу повторить, чтобы шептал что-то на ушко. Мне нравится. — Сколько у нас их получается? Посчитаешь? — играет со мной. Немного злых оттенков и масса недовольств.

Вскидываю взгляд. Смотрю в его глаза, он прищурил их и давит своей силой и мощью.

Олег с громким хлопком закрывает дверь и обходит машину. Сейчас тишина в салоне. Даже Аленка молчит.

Ольшанский невозможный. Никогда не угадаешь, что он сделает следующим шагом. Можно только почувствовать.

Он садится на водительское кресло и заводит машину. Оборачивается к Аленке и весело ей подмигивает. Взгляд только задерживает на ней.

— Пятнадцать. — Уверенно говорю.

— Что пятнадцать? — все внимание на Аленку. Все еще дотошно ее рассматривает.

— Ты просил посчитать. Вот, — заключаю. Колю взглядом, — получилось пятнадцать. Ну и чаевые.

Олег не комментирует. Просто выезжает с парковки и встраивается в ряд. Движение быстрое.

Молчание в салоне пугает, нервирует. Хочется снова руку опустить на бедро и расчесать кожу. Кошу взгляд на Ольшанского, тот весь внимания на дороге. Но, черт, то и дело также облизывает взглядом.

— Достань сигареты из бардачка, пожалуйста, — просит нежно. Или это только кажется.

— Олег, — прерываю. — Не кури при Аленке, прошу.

— Почему? — тон беспокойный. Ласкает клеточки, обволакивает, что хочется жмуриться от удовольствия.

— У нее астма. Сигаретный дым может вызвать приступ. Такое уже случалось. Так вот реагирует ее организм на этот аллерген, — невнятно пожимаю плечами.

— Блядь… — ругается тихо.

Правой рукой растирает виски. В зеркало ловит Аленку и часто-часто поглядывает на нее. У дочери глаза посоловели, моргает очень медленно. Понимаю, еще минута-другая, и человек заснет.

— Тебе поэтому деньги нужны?

Наши секреты и тайны вскрываются с такой скоростью, что пугает. Я думала там, в его кабинете, мы сказали друг другу максимум. Не рассчитывала, что день за днем пластырь будем срывать с окровавленной раны махом. Больно.

— Да. Лечение в санатории на пару месяцев. Астма — заболевание хроническое. Полностью излечить его невозможно. Но есть множество поддерживающих комплексов и процедур.

— И почему не сказала раньше?

— Что бы это изменило? — смотрю вперед, хочется так же как и Аленка прикрыть глаза. Сказывается бессонная ночь.

Ольшанский замолкает. В салоне снова тишина. Дочь уснула, да и я, мне кажется, отключилась на какое-то время. Только постоянно Олег переводил на меня короткие взгляды. Я чувствовала жжение на губах, на щеках, на груди — она плохо скрывалась под тканью рубашки — да и на бедрах жгло сильно, как полуденные солнечные лучи. Ему, как сумасшедшему, хотелось коснуться их. Уверена в этом.

Рука Ольшанского касается оголенной шеи. Он нежно проводит пальцами по ключице. Это обезоруживает больше, чем его обворожительная улыбка. Просто убивает. Нежно и томно сдавливает дыхание.

— Нинель, мы приехали. — Дыхание близко. Просыпаться не хочется. А хочется притянуть его к себе. Тесно-тесно, без свободных жалких сантиметров и сказать, как скучала.

Аленка ворочается.

Открываю глаза. Медленно. Словно еще мимолетный сон удерживает прочными нитями. Я вижу глаза Олега. В них целая буря эмоций. Не прочитать сразу.

— Ты поднимешься? — тихо спрашиваю. Боюсь услышать ответ. В представлении холодная квартира. Начинаю дрожать. Холод спутывает.

— Могла бы и не спрашивать. — Делает паузу. Она заполняет узкое пространство и рвет на корявые кусочки. — Нам нужно будет поговорить, Нинель.

Киваю головой, болванчиком.

— Ты обещал Аленке кафе.

— И мороженое, — ведет бровями.

Снова пауза. И невнятные сантиметры между телами. Он не отступает. Становится не по себе. Я вся грязная, пахну, скорее всего, неприятно, да и одета ужасно. Хочется быть другой.

— Пять лет назад было жарко. — продолжает он, — конец весны жаркий, лето жаркое. Ненавижу жару. Мне кажется, ты тоже. Если это так, то я каждый вечер приносил тебе мороженое. Шоколадное. Ты же его любила?

Разряд молнии проходит сквозь тело, через сердце. Оно вспыхивает синим пламенем, горит. Тело пылает изнутри. Это больно, невыносимо. Но огонь такой красивый.

— И сейчас люблю. Мороженое.

Атласные ленты натягиваются между нами. Соединяют взгляды, что их сложно даже перерезать острыми ножницами.

— А я люблю…

— Мятное. Помню. Его не везде можно было купить. И оно дорогое, жуть.

— Как полуприват, — улыбается. Черт, эта улыбка снова привораживает. Нет больше злых взглядов и ощущение недосказанности.

— Это как? — спрашиваю.

Аленка ерзает сильнее. Уже ведь проснулась, а мама ее никак не может отлипнуть от своего первого мужчины. Впитываю в себя все, что увидела и почувствовала. Как губка.

— Когда уходишь со сцены, а в толпу мужиков кидаешь свои лифчик и трусики. — Ни капли стеснение в его тоне.

Ольшанский с неохотой возвращается на место. Кажется, даже воздух вокруг стал видимым и цветным. Он сверкает и блестит. Перед глазами расплывается все, словно я еще сплю.

— Ну что, семечко. Сначала домой, а потом в кафе? — оборачивается он к Аленке. Дает мне передышку. Каждый его взгляд, направленный на меня, о чем-то. Он либо давит камнем — убивает, либо облизывает сверху донизу — ласкает. Ни разу не пустой.

Мы заходим вместе в подъезд. Снова судорожно рыщу в сумке ключи. Пальцы пока не слушаются, а перед глазами еще мерцает. Пахнет волшебством. Как дура в это верю.

И дверь поддается, как назло, не сразу. В квартире бардак, собирались ведь в спешке. На кухне немытая посуда, уверена. Хоть убегай и не оглядывайся. Я грязная, пропахла потом, в неубранной квартире встречаю мужчину, который мне небезразличен. Провал по всем фронтам.