Понимаю, что сделаю все, лишь бы мое чудо не болело, и все у нее было хорошо. Если потребуется, и станцую, и покручусь у шеста, и разденусь. Только бы деньги заработать и дочь вылечить.

— Мам, — протягивает она. Голосок елейный, уже знаю, что начнет что-то выпрашивать, — а мы едем в парк? На качели там, карусели?

Глаза красивые у нее, ореховые. И такие теплые. Всматриваюсь, и тепло это переливается в меня. Люблю ее до беспамятства.

Помню, как узнала о наступившей беременности. Шок, непринятие, тотальное безразличие. А еще море слез, обвинения матери в моей беспечности и желание заснуть навечно. Чувствовала себя хрупкой веточкой на ветру. Ее метает из стороны в сторону, сильно так, беспощадно, а оторваться никак не получается.

В то время я работала официанткой в каком-то баре. Зарплата мизерная, нагрузка адская. И тяжелое расставание с любимым мужчиной в прошлом.

Я была молода, неопытна и верила в любовь.

Но, наверное, все-таки что-то хорошее сделала в жизни, раз моя незапланированная беременность проходила легко. Я летала практически до девятого месяца. Менеджер в кафе разрешил снизить мне нагрузку, при этом как-то договорился с управляющим, чтобы зарплату оставили нетронутой. Гроши, но все мои.

И роды. Стремительные и практически безболезненные. Подарок, не иначе. Моя дочь это вообще подарок. Не устаю благодарить за нее Бога. Ну и нерадивого отца.

— Что, пришла твоя мать-кукушка? — голос моей матери звучит ржавым гвоздем по тонкому металлу.

Стреляю глазами, потом закатываю их и недовольно вздыхаю. Общий язык со своей мамой я уже даже и не стараюсь найти. С самого детства она пыталась вылепить из меня ту, которой я быть не хотела.

Когда я случайно забеременела, мама перестала со мной нормально общаться. Только упреки, претензии и выедание мозга. В еще большем объеме нежели раньше.

Мне было болезненно слышать те слова от нее. Потом появилось легкое безразличие, что иногда сменялось раздражением. Но сердце ныло, а сама я хотела родного тепла.

Хорошо, что с Аленкой помогает. Пожалуй, только за это и стоит ее поблагодарить.

— Как время провели? — голос нейтральный. Буря внутри после прослушивания потихоньку проходит. Остаются только отголоски злости и обиды. О моем позоре хочу забыть.

Ольшанский провожал меня взглядом до двери. Не отрывался, прожигал насквозь. Это была какая-то ярость, смешанная с возбуждением. Я ловила эти волны. Но мне они нравились. И хотелось что-то сделать напоследок. Что-то дерзкое, запоминающееся.

Я подмигнула ему, перед тем как скрыться за дверью. Теперь жалею.

В груди колотилась мышца. Ее называют сердце, но тогда это был просто насос по перекачки крови. Такой шумный, дикий, что вот-вот взорвется от перенапряжения. Было дико больно.

— Алена все утро страдала, что хочет к маме. Ты же обещала ей сходить вместе в парк. Вот она и болтала без умолку, — мама редко смотрит мне в глаза. А если и переглядываемся, то пару секунд, не больше.

Всю жизнь я хотела узнать, что значит материнская забота и поддержка. Как это, когда мама обнимает и целует в макушку? Желает спокойной ночи. Любит, в конце концов. Потому что этого ничего у меня не было.

Я дико боялась упустить это со своей дочерью. Не простила бы себе, если бы превратилась в того, кто стоит сейчас на кухне и так громко складывает чистую посуду, что закладывает уши.

— Сейчас переоденусь и мы с ней поедем, — делаю паузу.

Разговоры с матерью всегда давались с трудом. До сих пор помню, как сообщила ей новость про беременность и ее обзывательства в мой адрес. Горько становится. Чувствовала себя маленькой и никому не нужной девочкой. И до сих пор это ощущение меня не покидает.

— Как у тебя дела, мам? — спрашиваю тихо. Все еще боюсь. Чего-то боюсь. Но сама не могу ответить на этот вопрос — чего же именно я боюсь? Ее ответов? Ее строгого голоса? Или молчания, которым она меня иногда наказывала?

— Дела… дочь моя проститутка. Ночами где-то шляется.

— Я не проститутка, — еще тише, практически шепотом.

Хочется плакать. Ее слова — пощечина для меня. Хлещет, и жжение расползается по щеке.

— А кто ты? Посмотри на себя! Парик, красные губы, яркие глаза. Одежда вся твоя… Проститутка и есть.

Бью кулаком по столу. Невыносимо это все выслушивать. Хочу поддержки, потому что сейчас она как никогда мне нужна. Я одинока. Безумно.

— Это все образ, как ты не понимаешь?

Она только смеряет меня гнилым взглядом. Я опускаю взгляд и пячусь к стене. Превращаюсь в комочек.

— Иди к дочери. Смой только с себя все это, — кричит она, когда я уже выбежала с кухни, — а то Аленка пугается.

Врет. Дочка никогда меня не боялась и не пугалась.

Захлопываю дверь в ванной и медленно опускаюсь вниз.

Наконец-то плачу, даю волю слезам.

Мой первый мужчина сегодня меня не узнал, унизил и прогнал, а мать обозвала проституткой.

Я раздевалась в зале, гладила себя, сексуально выгибалась.

Что еще хотите знать о моей жизни? Что часто вою в подушку от бессилия и обида? Или что до остервенения желаю все закончить, только не могу? Жду любовь, но перестала в нее верить, глядя на то, как мужчины ласкают тебя взглядом, когда на безымянном пальце сверкает обручальное кольцо. Ярко еще так, будто зазывает в свои сети. Обманывает.

Подхожу к зеркалу. На меня смотрит не молодая двадцатипятилетняя девушка Нина, а стриптизерша Нинель. Стоп, в стриптиз меня тоже не взяли. Моя первая любовь попросила снять трусы, а я отказалась. Вот и закончилась моя несостоявшаяся карьера в стрипе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мерзко стало от этого воспоминания. Столько пар глаз меня рассматривали, оценивали и чего-то ждали. А я не смогла.

Снимаю парик и на плечи каскадом падают светлые пряди. Забираю их в хвост. Линзы кладу в контейнер. Теперь глаза привычного голубого оттенка. И макияж. Несколько взмахов ватного диска, и кожа чистая и свежая. Хочется улыбнуться своему отражению. Но не получается. Тоскливо.

Слезы беззвучно катятся по щекам. Даю себе несколько минут успокоиться. Время пожалеть себя еще будет. Мне пора выходить к дочери. Она ждет.

Аленка уже готова. Любимые голубые штаны и такая же голубая кофта. Осталось найти корону Эльзы и ее образ будет готов. В груди щемит от мягкой нежности к этому чуду. С ней я чувствую капельку счастья на губах.

— Я так понимаю, ты уже готова, да, принцесса?

— Эльза. Меня теперь зовут Эльза, — она хитро улыбается. Ее ореховые глаза наполняются лукавством — не откажешь ни в одной ее прихоти.

— А принцесса Эльза будет делать прическу? — морщит носик.

У Аленки густые русые волосы с золотистыми переливами. Они вьются, а у ушек забавные завлекалочки.

— А можно так? — она часто моргает и делает щенячьи глазки. Ангел, не иначе.

— Давай хотя бы хвостик? М? Или два?

Аленка долго думает. Театрально приставила пальчик к подбородку и медленно стучит по нему. Решает что-то.

— Ну? Один? Два?

— Давай… два.

Заплетаю быстро. Аленка еще головой вертит из стороны в сторону, не получается у нее ровно сидеть. Хохочет, что-то рассказывает, не забывая восхищаться.

И я с ней вместе смеюсь. В эту самую минуту мне хорошо. Я — мама.

— Ты знаешь, а мне сегодня снилось, что к нам пришел папа, — торможу, движения поставлены на паузу. В комнате резко становится холодно, — он подошел ко мне и обнял.

Воспоминания тех дней черные и уродливые. Я была на дне. И мне казалось, что выхода нет. Душу жгло, а сердце перестало биться.

Пролистываю это перед глазами, хочется смахнуть и нажать кнопку “удалить”.

— А давай я тебя обниму? Хочешь? — голос подрагивает. Закусываю губу, терзаю ее, до крови царапаю зубами тонкую кожу.

— Мам? — шепчет мне ушко, — а папа правда никогда-никогда к нам не придет?

Так хочется ей сказать, что нет, это неправда. Он обязательно придет. Обнимет, как Аленка того желает. Все будет замечательно. Но вместо этого позорно мотаю головой. И смотрю в ореховые глаза, что покрываются прозрачной пленочкой — она плачет.