Обе моих кузины выглядят так, будто еле держаться на ногах.

— Спасибо, — бормочу я, опускаясь на стул рядом с ее кроватью, затем роюсь в кармане в поисках бумажника. — Почему бы вам, девочки, не найти номер в отеле и немного отдохнуть? — Я протягиваю свою кредитную карточку.

— Мы сделаем это, когда ты это сделаешь, — отвечает Серена, отмахиваясь от моего предложения.

— Это может занять некоторое время. Доктор сказал, что она может не очнуться до завтра. — Если вообще очнется. Я держу эту удручающую мысль за зубами, отказываясь признавать такую возможность.

— Тогда мы просто пойдем выпьем еще кофе. — Серена пожимает плечами и поворачивается к двери, Изабелла следует за ней. — Мы можем принести тебе что-нибудь еще? — она зовет, уже выставив одну ногу за дверь.

— Не голоден.

— Я все равно тебе что-нибудь куплю.

Прежде чем я успеваю возразить, они уходят. И, несмотря на боль в груди, слабая улыбка тронула уголок моих губ. Я не могу представить, что буду расти в такой семье, как О'Ши. Росси и Валентино, может быть, и облажались, но когда доходит до защиты, мы убьем друг за друга.

Глубоко вздыхая, я беру Рори за руку и придвигаю стул к кровати, пока мои колени не упираются в матрас. Прижимаясь своим лбом к ее лбу, я закрываю глаза и просто вдыхаю ее.

Я нежно провожу костяшками пальцев по ее щеке. — Однажды ты сказала мне, что я ужасно выгляжу. Прямо сейчас, я думаю, что побил свой старый рекорд, Рыжая. — Мой голос прерывается. — Но я бы отдал каждый оставшийся у меня вздох, чтобы услышать, как ты оскорбляешь меня еще раз.

Ее пальцы сжимаются в моих. Едва заметно. Но я чувствую это.

Мое сердце останавливается. — Рори?

Ничего.

Я наклоняюсь ближе. — Ты не имеешь права бросать меня, слышишь? Я пережил перестрелку, взрывы и проклятых Куинланов, но этого я не переживу. — Я целую ее в висок. — Ты нужна мне. Больше, чем мой следующий вздох. Я люблю тебя, Рори Делани.

Меня пробирает дрожь. Дрожащими пальцами я лезу в карман куртки и достаю кольцо — изумруд цвета ее глаз с платиновым ободком в кельтском узоре. Я прихватил его перед тем, как мы пошли в это чертово кафе. Тогда, когда я придумал грандиозный план пригласить ее на настоящее свидание, чтобы сделать предложение. Я крепко сжимаю его.

— Я хочу жениться на тебе. Я хочу просыпаться рядом с твоим сумасшедшим ирландским огнем каждый день до конца своей жизни. Я хочу поспорить из-за крышечек от зубной пасты, и из-за того, что ты занимаешь мой шкаф. Я хочу все это, Рыжая.

Слабый кашель сотрясает воздух.

Затем скрежет. — Тебе лучше не лгать об этом предложении только для того, чтобы заставить меня проснуться.

Я вскидываю голову. Ее глаза открыты. Остекленевшие, водянистые, но открытые. Едва заметная улыбка, но это самое прекрасное, что я видел за всю свою чертову жизнь.

Я не могу дышать. — Рори...

— Ты на меня разозлился, — бормочет она, трепеща ресницами.

— Ну да, — Я давлюсь смехом сквозь слезы, которые даже не пытаюсь скрыть. — Ты чуть не умерла, так что можешь простить драматизм.

Ее пальцы слабо обвиваются вокруг моих. — Ты все еще должен мне кольцо.

Я опускаюсь на колени рядом с кроватью, вытаскивая изумруд на свет. — Вообще-то, оно у меня уже некоторое время, я ждал момента, когда, как мне казалось, ты скажешь "да". Как ты думаешь, сейчас подходящее время?

Слезы текут по ее щекам, тихие и блестящие.

— Рори Делани, — шепчу я дрожащим голосом, мое сердце колотится так громко, что я едва слышу себя. — Ты выйдешь за меня замуж?

Ее глаза расширяются, губы приоткрываются, но я не останавливаюсь. Я не могу остановиться, потому что все, чем я являюсь, сейчас выплескивается из меня.

— Ты позволишь мне провести остаток моей жизни, доказывая тебе, что ты больше не одинока? Что ты в безопасности. Что тебя любят. — Мое горло сжимается, эмоции подступают, когда я смотрю на нее, эту жестокую, сломленную, красивую женщину, которая стала самим воздухом, которым я дышу.

— Я хочу быть человеком, который встанет перед каждым монстром, который попытается отнять у тебя свет. Мужчина, который будет сражаться рядом с тобой, который будет сражаться за тебя, который никогда не позволит тебе забыть, насколько ты сильна, даже в те дни, когда ты сама этого не видишь.

Мои руки дрожат, когда я тянусь к ее руке, прижимая ее дрожащие пальцы к своим губам.

— Выходи за меня замуж, Рори, и позволь мне провести остаток своей жизни, следя за тем, чтобы никто больше не попытался украсть твой огонь.

Она медленно моргает, затем подавляет рыдание. — Только если я выберу свадебный торт.

Я смеюсь. Сильно. Радость пронзает меня, как молния. — Договорились.

— Тогда да, — шепчет она прерывающимся голосом, слезы текут по ее ресницам. Она прижимает дрожащую руку ко рту, тихий, прерывистый смех вырывается, когда она пытается отдышаться. — Боже, Але... да.

Она опускает руку, ее глаза находят мои, и в них столько любви, страха и надежды, что у меня перехватывает дыхание.

— Конечно, я выйду за тебя замуж, — выдыхает она дрожащим голосом. — Как я могу отказаться? Ты единственный человек, который когда-либо видел меня всю, даже темные, уродливые стороны, и не отвернулся. Единственный, кто когда-либо заставлял меня чувствовать, что за меня стоит бороться. Как будто я стою всего на свете.

Она наклоняется ближе, обхватывает мое лицо ладонями, большими пальцами смахивает слезы, о которых я даже не подозревал. Ее собственные слезы капают по щекам, но она не вытирает их.

— Я твоя, Але. Я был твоей долгое время. И я хочу этого. Я хочу тебя. Всего. Хорошее, плохое, беспорядочное, прекрасное. — У нее перехватывает дыхание, и она прижимается своим лбом к моему. — Я хочу быть с тобой вечно.

Я надеваю кольцо ей на палец, ее кожа теплая и дрожит под моей. Оно сидит так, словно было создано для нее. Потому что так и есть.

Я наклоняюсь и целую ее, нежно, благоговейно, как мужчина, преклоняющий колени перед чудом.

Потому что она именно такая.

Нечто священное

Рори

Снег стучит по стеклу спальни Алессандро, словно пытается проникнуть внутрь. Чертов ад, как холодно. Я ерзаю на подушках, просто чтобы напомнить себе, почему я не должна этого делать. Боль расцветает у меня под ребрами, как будто что-то расцветает не так.

Шипение вырывается из моих стиснутых зубов.

— Не двигайся. — Голос Але эхом отдается от двери. Глубокий. Грубый. Собственнический, как грех.

Он заходит в спальню с закатанными рукавами, в одной руке сверток марли и антисептик, челюсть напряжена, словно окована стальной проволокой.

— Я в порядке, — вру я.

Он не отвечает. Просто ставит все на тумбочку и опускается на колени рядом с кроватью, оглядывая меня так, словно я могу рассыпаться под его руками.

— Сегодня твой цвет лица стал лучше. — Его голос низкий, затравленный. — Ты поела и не потеряла сознание в душе.

— Это потому, что ты не позволил мне принять настоящий душ.

— Потому что у тебя все еще идет кровь, когда ты слишком тяжело дышишь.

Я открываю рот, затем снова закрываю его.

Он откидывает одеяло, руки осторожные, натренированные. Он никому не позволяет прикасаться ко мне с тех пор, как мы вернулись из Белфаста две недели назад. Ни медсестре, ни врачу, которые приходят каждые несколько дней. Только он.

Я должна протестовать. Сказать, что он не обязан этого делать. Но я этого не делаю. Потому что крошечной части меня нравится, как он во мне души не чает. У меня никогда такого раньше не было.

И я определенно не протестую, когда он приподнимает мою майку, как будто она стеклянная. Как будто я какое-то хрупкое создание, нуждающееся в его защите. Не тогда, когда его пальцы касаются края марли, примотанной к пулевому ранению на моем правом боку. Не тогда, когда я вижу блеск в его глазах. Горе, вина и ярость — все это запечатлено на этом прекрасном лице со шрамами.